– Этого я, увы, не знаю. Может, она сохранила его номер или они общались втайне от всех.
– С меня хватит. – Бабушка пытается возразить, но я выставляю ладонь. – Лучше остановись сейчас, пока не наговорила еще больше гадостей про маму. – Подхожу к лестнице, берусь за перила и бросаю Томаре: – У Ирмы и так полно забот. Вы всем только мешаете.
Не дожидаясь ответа, ухожу наверх и запираюсь в ванной. Меня трясет так, что даже согревающий душ не сразу помогает восстановить тепло в теле. Некоторые люди существуют только для того, чтобы впускать в душу холод. К сожалению, мамины родители из их числа.
Хоть я и злюсь, мне стыдно перед Ирмой. Я провела день дома, выполнив ее просьбу, и что из этого вышло? Испортила праздник, довела до предобморочного состояния, поругавшись с дедом. Наверное, они с Тихоном жалеют, что удочерили и меня. Им стоило взять под опеку только добрую послушную Милу.
Покончив с самобичеванием, собираюсь и выхожу из дома через дверь, ведущую на задний двор. К черту завтрак, «семейные» посиделки и все остальное. Надеюсь, Гордей уже не спит.
Щеки пульсируют жаром от быстрой ходьбы. Солнце встало, но ветер отгоняет его тепло. Так почему же мне так жарко? Заболеваю? Проверяю рукой лоб – нет, все в порядке.
Интересно, как выглядит Гордей, когда спит? Днем в нем всегда так много энергии, что представить его сонным нереально.
Ветер развевает расстегнутые полы красной клетчатой рубашки, холодит ткань серой футболки.
Сегодня мы начнем снимать ролики. Для них ведь нужно только лицо, верно?
Чем ближе подхожу к дому Гордея, тем сильнее скручивает живот и тем медленнее я иду. Я так сильно злилась на маминого отца, что совсем забыла про…
– О, Вер!
Вскидываю голову и замечаю Гордея. Он держится за забор и улыбается.
– Не терпелось меня увидеть?
Как же жарко. Оттягиваю воротник футболки туда-сюда. Подумай о чем-нибудь другом!
– Привет, – сиплю, небрежно махнув.
Скольжу взглядом по Гордею: его волосы схвачены разноцветными резинками в неровные хвостики то тут, то там; уголки глаз удлинены темными стрелками, губы переливаются нежно-розовым блеском; торс скрывает белая майка, открывая его, оказывается, мускулистые руки; на ногах – его любимые светло-голубые шорты с дырками на коленях и тонкие сандалии.
– Что, увидела меня и разучилась разговаривать? – смеется Гордей.
– А ты вообще из этих шорт вылезаешь? – отлепляю язык от нёба.
– Один – один. – Подмигнув, Гордей склоняется – его позвоночник проступает под майкой – и открывает для меня калитку.
Нет. Определенно он не может мне нравиться. Это просто глупые мысли, навеянные разговором с дядей. Мы просто друзья.
– Зачем ты нацепил эти резинки? Выглядишь как абориген с острова, – бросаю я по пути к дому.
– Лучше уж быть веселым аборигеном, чем такой букой, как ты. – Закрыв калитку, Гордей догоняет меня.
– Два – два, – хмыкаю.
Мы заходим в его комнату. Что мне здесь нравится, так это кровать Гордея. Она идеальна. Не успевает он повернуться, как я уже оказываюсь на ней: лежу, болтаю ногами в воздухе и обнимаю подушку в виде пончика, покрытого розовой глазурью. А еще она пахнет клубникой.
– Ты как кошка. – Гордей опускается на кресло.
– Это же комплимент?
– Кто знает? – Он раскидывает руки. – Так что, скажешь, почему так рано пришла?
– Не посмотрела на часы, – вру так же, как недавно врала Тамара. Одна мысль об этом портит настроение, и я принимаюсь разглядывать подушку. – Ты хотел снимать видео, чего тянуть?
– Тогда мне нужно подготовиться. Подождешь минут пять – десять?
– Ага.
Пока Гордей ходит по дому, собирая всевозможные косметические средства, я рассматриваю убранство комнаты. Никакого беспорядка, пыли. Под кроватью ни одного потерянного носка. На стенах на аккуратно вбитых гвоздях висят рамочки с фотографиями и грамотами.
Встаю на кровати, прижимая к груди подушку, и подхожу ближе к фотографиям. На одной Гордей стоит в центре, широко улыбается и обнимает за плечи стоящих по бокам Алену и Тихона. У Гордея короткие волосы, крупные зубы, неровная улыбка. Тонкий нос так высоко задран, что видны маленькие ноздри.
Обычный мальчишка, переполненный счастьем. Сколько ему здесь, одиннадцать?
А вот на другой фотографии он уже с отросшими волосами: на голове кепка, в руке крючок с огромной пойманной рыбой. Повзрослевший на пару лет Гордей смотрит на добычу и с аппетитом облизывается. Он в одних длинных плавках.
Третий снимок: Гордей с выпяченной челюстью и раздраженным взглядом, а руки сцеплены за спиной. Он стоит на фоне дороги неподалеку от его дома. Когда он не улыбается, то кажется страшнее и жестче, чем есть на самом деле. Из одежды на нем длинная рубашка и… что это? Резиновые сапоги? О, а его волосы, рубашка и дорога – мокрые!
– М-м, обратила-таки внимание на мамину коллекцию моих дурацких фоток? – Вздрагиваю от голоса Гордея.
– Не знала, что ты такой жуткий, когда не улыбаешься… – Изображаю озноб.
Гордей смеется, прикрывая глаза. Кажется, мне никогда не надоест его смех. Такой добрый, теплый, согревающий… Стоп! Что это за мысли? Гони их прочь. Сажусь на кровать в позе лотоса.
– Так и будешь с пончиком обниматься?
– А что, ревнуешь?
– О, да. Вот бы ты и меня обнимала так же, как эту подушечку.
С досадой понимаю, что он сюсюкается в шутку. Кидаю в него пончик.
– Дурак.
– М-м-м… – Гордей покусывает губы и вертит в руках подушку. – Ты не могла бы надеть реквизит?
– Какой еще реквизит? – Снова скручивает живот.
Боже, только не это.
– Просто в кадр попадут твои плечи и ключицы, а в рубашке их не видно. Тут дело в эстетике.
Скрещиваю руки на груди, хотя мне хочется закрыть ими плечи. Чувствую себя уязвленной.
– Я не буду переодеваться.
– Почему?
– Потому что…
Не могу же я сказать ему правду? Щеки наливаются румянцем.
– У тебя месячные?
– Нет! Фу, не говори со мной на эту тему!
– Почему?
– Это… неправильно!
– Почему? – Гордей склоняет голову набок и наблюдает за мной с нескрываемым интересом.
– Ты же парень.
– И что?
– Это мерзко.
– Ты считаешь свое тело мерзким?
На сей раз Гордей смотрит на меня серьезно. Становится не по себе. Сглатываю ком и впиваюсь ногтями в колени через ткань джегинсов. Пауза затягивается, я должна как-то объясниться. Слова выходят, царапая горло:
– Мне не нравится мое тело.
– Почему?
– Не знаю. Просто не нравится.
Гордей молчит. Подбирает слова? Все же он не бездушный провокатор, крушащий стереотипы, а хороший парень.
– Предлагаю компромисс: ты наденешь реквизит и покажешься мне, но видео мы снимем в твоей одежде.
Это ловушка. Если я сейчас пойду у него на поводу, то Гордей и дальше будет предлагать компромиссы.
– Ну… – вздыхаю. – Что там за шмотки? Сначала посмотрю, потом решу.
Гордей открывает шкаф и достает из него светлое платье с принтом в виде листьев. Бретельки тонкие, декольте нет, резинка стягивается на поясе, как меха нераскрытого аккордеона. Ну, хоть лифчик под него не нужно надевать. Почти решаюсь протянуть руку, но стыдливо отдергиваю ее.
– Что, так не нравится? – Гордей приподнимает бровь.
– У тебя… э-э… – Лицо горит.
– Говори, не бойся, – подначивает Гордей.
– У тебя есть бритва?
– Есть.
– Можешь… одолжить?
Гордей старается остаться серьезным, но его губы подергиваются. Как же ему сейчас сложно не рассмеяться во весь голос.
– Вер, мы оба люди, – говорит он.
– И что?
– А то, что у всех половозрелых людей растут волосы. В этом нет ничего такого. И, как я уже говорил, в кадр попадут только твои ключицы и плечи. Не надо брить ноги.
– Зачем ты это сказал? – Прячу лицо за ладонями. – Ты должен был дать мне бритву и притвориться, что ничего не слышал!
– Вижу, ты еще не готова к радикальным методам, – покашливая от смеха произносит Гордей. – Хорошо. Я одолжу тебе бритву и сделаю вид, что ничего не слышал. Возьми.
Сквозь пальцы вижу, как он кладет на кровать вешалку с платьем.
– Кстати, а почему оно у тебя в шкафу? Ты что, сам его носил? – Опускаю руки и пытаюсь пристыдить его ответной колкостью.
– Я же шью, у меня одеждой весь дом завален. В шкафу только самые лучшие экземпляры. Остальные продаю.
Закатываю глаза и вешаю платье на руку.
Платье садится по фигуре. Я начинаю себе нравиться, пока не опускаю взгляд на плечи. Прикрываю их ладонями и, выдохнув, выхожу из ванной комнаты. Гордей ждет, сидя на кровати. В его руках подушка-пончик. Замираю в дверном проеме.
– Если тебе они кажутся такими же уродливыми, как мне, скажи прямо.
Когда Гордей кивает, помедлив, убираю руки и нервно заламываю пальцы. Только бы он не стал надо мной смеяться. Только бы не сказал чего-нибудь…
– Так все же прекрасно, чего ты?
– Ты серьезно?
– Более чем. Это всего лишь веснушки.
– Всего лишь! – Всплескиваю руками. – У тебя-то их нет.
– Это твоя особенность, Вер. – Гордей откладывает подушку и подходит ко мне. От него пахнет шоколадом и мятой. – Когда ты родилась, солнце поцеловало твои плечи, и его тепло проступило веснушками.
Его глазам невозможно не верить, а уж речи завораживающие, как трели соловья. Нужно срочно сбросить с себя его чары, пока не потеряла голову!
– А ты неплохо сочиняешь сказочки. – Отступаю за порог комнаты. – Я не хочу сниматься в платье. Пойду переоденусь.
– Человек прекрасен сам по себе, помни об этом! – кричит Гордей вслед.
Возвращаюсь в привычной одежде и сажусь в кресло. За столом к штативу прикреплены кольцевая лампа и смартфон.
– Сейчас глазам будет непривычно, – предупреждает Гордей.
Он включает лампу, и я жмурюсь.
– Офигеть, как ярко.
– Иначе лицо будет плохо видно.
– Но за окном же день?