Захожу во двор, прикрываю калитку. Воздух пронзает вопль Милы. Вздрагиваю, прислушиваюсь и бегу на голос. Сестра сидит на качелях, захлебываясь слезами и держа пальцы врастопырку.
– Что случи… – Замечаю проблему.
В светлых тонких волосах Милы торчат шарики репейника. Окидываю сестру озабоченным взглядом.
– Ты серьезно? – возмущаюсь, подходя ближе. – Зачем ты сделала венок из репья?
– Я забы-ы-ыла-а! – воет Мила. – Забы-ыла, что это не цветы-ы!
Припухшие подушечки ее пальцев исколоты колючками. На одном проступает капелька крови.
– Горе ты мое луковое, – вздыхаю я. – Подожди, сейчас разберемся.
Набираю чистой воды и промываю сестре руки с мылом; раненый палец заклеиваю пластырем.
– Ты почему здесь одна? Где взрослые?
– Дядя и тетя поехали в магазин, – с редкими всхлипами отвечает Мила. Ее яркие глаза уже не блестят от слез и выглядят чистыми, как ясное небо.
– А остальные?
– Бабушка пылесосит, а дедушка спит.
– Прости, что ушла без тебя. – Присаживаюсь перед сестрой на корточки и беру ее руки в свои. – Что мне сделать, чтобы искупить вину?
– Вытащи их! И возьми меня с собой к Голдею. – При упоминании имени сестра краснеет.
– Возьму.
Встаю, склоняюсь к голове Милы и рассматриваю венок. Крику будет… Озадаченно почесываю затылок. Отрезать не вариант: проплешины до сентября не зарастут.
– Девочки, мне послышалось или кто-то кричал? – Тамара выходит на крыльцо, вытирая руки полотенцем.
– Не послышалось, – гневно отвечаю я. – Вот, посмотри! – Отхожу в сторону и указываю на голову Милы. – Почему ты оставила ее одну?
Бабушка подходит ближе, присматривается и ахает. А потом начинает смеяться.
– Что смешного? – вскидываюсь я.
– Да, что смешного?! – обижается Мила, сжимая кулаки.
– Девочки… – Тамара кладет руки нам на плечи и продолжает, прежде чем я успеваю отстраниться: – Ваша мама тоже так сделала, когда была маленькой.
Когда кто-то говорит о маме, мы с Милой готовы простить многое, особенно если человек рассказывает хорошее. То, о чем мы не знали и сами бы никогда не догадались. Теперь воспоминания – все, что осталось у нас о ней.
– Надя как-то сунула репей в косу. Его было так много, что пришлось отстричь почти все волосы.
– Так вот почему она их не отращивала, – понимаю я.
– Да, тот случай ее многому научил, – Тамара грустнеет и аккуратно притрагивается к голове Милы. – Ничего страшного, сейчас все вытащим, – с ободряющей улыбкой говорит она сестре.
Мила кивает.
– Только не отстлигай мне волосы, ладно? – просит она.
– Придерживай у основания, – командует бабушка. – Меньше боли будет.
Мила прижимает волосы к голове, а я помогаю ей давить сильнее. Иногда она хватает меня за руку, жмурится и впивается ногтями в мою ладонь. Стискиваю зубы и терплю, как порядочная старшая сестра.
Репей отчаянно цепляется за волосы Милы, но мы не сдаемся. Бабушка одну за другой вынимает колючки и бросает их в таз с водой.
– Верочка, сходи за расческой и шампунем, – просит бабушка.
Отправляюсь в дом. За спиной звучат голоса:
– Ну, как ты, Люсенька? Болит головушка?
– Чешется… Спасибо, бабуля!
Оглядываюсь и вижу, как Мила обнимает Тамару.
Детское сердце проще завоевать, чем подростковое. Но если бы не бабушка, мы бы сейчас мучились и ссорились.
Возвращаюсь с полотенцем на плече, шампунем и расческой. Бабушка моет голову Миле прямо на улице, черпая нагретую воду из крупных бочек. Из них Тихон и Ирма поливают грядки, и мне становится неудобно. Бабушка могла бы помыть сестре голову в доме.
– Щекотно! – Сестра хихикает, когда ей за уши попадает вода.
– Потерпи немножко, зайчик.
Бабушка умело вытирает волосы Милы и оборачивает полотенцем.
– Походи немного так, потом снимем полотенце и проверим, осталось ли что-то еще.
– Холошо! – Мила хлопает в ладоши и поворачивается ко мне. Ее взгляд на секунду становится виноватым: – Можно мне «Милку»?
С тех пор как дядя с тетей узнали про ее любовь к этому шоколаду, у нас хранится запас. Некоторые сладкие ассорти Ирма специально припрятала на будущие праздники.
– Можно, ты сегодня настрадалась.
– Ула-а-а! – Сестра уносится в дом, топоча по деревянному крыльцу.
Собираюсь пойти за ней.
– Все еще сердишься на нас с дедом? – спрашивает Тамара.
Она не насмехается надо мной, не грубит и не пытается заставить ее полюбить, но один звук ее голоса меня раздражает.
– Вы отказались от мамы, значит, сделали свой выбор.
Тамара со вздохом присаживается на табурет с нетипичным дизайном. Наверное, его сделал Тихон.
– Это было так давно…
– Но это факт.
– Верно. И мне жаль, что все вышло именно так. С тех пор как Надя ушла, я жалела о нашем последнем разговоре каждый день.
Скептически поджимаю губы. Подумаешь. Я могу придумать тысячи подобных отговорок и прикинуться жертвой.
– Раз ты так жалела, почему не приложила больше усилий, чтобы помириться с мамой?
– Я делала все возможное, даже зарегистрировалась в интернете. Надя никогда мне не отвечала. Я слишком сильно ее обидела.
Этот разговор мне противен. В горле взбухает ком обиды. Отвожу глаза к небу, чтобы подавить непрошеные слезы.
– Вера, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? – шелестящим голосом спрашивает Тамара.
Хочется выплюнуть «нет», но в голову приходит идея. Можно спросить об этом дядю, но он не виноват в ссоре мамы с ее семьей. А Тамара виновата.
– Может быть… – Выдерживаю паузу. – Если расскажешь об отце.
Бабушка поднимает на меня растерянный взгляд.
– Этого правда будет достаточно?
– Сначала послушаю, а потом решу. Мне просто интересно, – разглядываю ногти, – за что вы с Семеном так возненавидели папу, что разлучили их с мамой… и пытались заставить ее сделать аборт.
Тамара слабо выдыхает:
– Ты и это знаешь?
– Прекрати прикидываться дурочкой. Я знаю, что ни ты, ни твой муж не хотели, чтобы я появилась на свет. Так что потрудись и расскажи о том, кого вы оба так сильно ненавидели и кого так любила мама, что сбежала из дома.
Бабушка теребит полотенце. Даю ей время собраться с духом. Шестнадцать лет я жила в неведении, и теперь, когда у меня появился шанс узнать правду, я ни за что не отступлюсь.
– Надя познакомилась с твоим отцом в университете на встрече факультета. Он был на третьем курсе…
– Вообще-то у «него» есть имя, – раздраженно перебиваю.
– …Евгений учился на геодезиста. Ему предстояла практика в шахте.
– Не понимаю, что в нем было такого, что вы так воспротивились их с мамой отношениям?
– В то время все казалось сложным, запутанным. Наде было всего двадцать, а этот мальчик, – Тамара болезненно улыбается, – не мог предложить ей ничего, кроме своего глупого сердца.
– По-твоему, любовь – это глупость?
– В некоторых случаях – да. Надя объявила о помолвке и поставила нас с Семеном перед фактом. Он так разозлился, что раскричался и запретил ей выходить из дома, запер в комнате. Мы держали Надю в квартире, перевели ее на заочную форму обучения. Надеялись, что влюбленность выветрится у нее из головы, а потом… – Тамара тяжело и долго выдыхает. – Потом мы узнали, что она беременна. От этого Семен рассвирепел еще больше и записал Надю в клинику на аборт.
– Почему вы так жестоко с ней обошлись? Аборт опасен для здоровья. И это тем более не выход, раз мама сама была против.
Бабушка, замявшись, отводит взгляд. Ее молчание усиливает тревогу. Вдруг сейчас прозвучат самые страшные в моей жизни слова?
– Нам удалось ее уговорить, – признается Тамара. – В назначенный день зазвонил телефон. Надя взяла трубку, а потом упала в обморок. Тогда нам стало известно о гибели Евгения. Он проходил практику в шахте, и его группу завалило. Взорвался газ. Большинству повезло, но твой отец не выжил.
В глазах темнеет. Мама собиралась избавиться от меня. Она поддалась на уговоры бабки и деда!
– После похорон Надя твердо решила оставить реб… тебя, и Семен снова запер ее в комнате. А потом Надя сбежала, и с тех пор мы ее не видели.
Мне больше ничего не хочется слышать. Слезы напирают, комок в горле противно сжимается.
– Хватит! – рявкаю, сжимая кулаки. – Достаточно. Не хочу ничего слышать! – голос срывается.
– Верочка… – Тамара встает и тянет ко мне руки, но я убегаю к невысокому забору, за которым начинаются поля. Те самые, куда сбежала в прошлый раз.
– Вела, ты обещала взять меня с собой! – кричит Мила, догоняя меня.
– Отстань!
Только ее тут не хватало. Вот бы все взяли и куда-нибудь исчезли на пару дней, оставили меня в покое!
– Вела…
Перепрыгиваю через забор и у высоких стеблей кукурузы оборачиваюсь на сестру. Она растерянно хлопает большими глазами.
– Перелезай, – цежу я.
Мила перекидывает ногу через забор и застревает. Приподнимаю ее под мышки и ставлю рядом с собой.
– Бестолочь.
– Я не бестолочь! – обижается сестра.
– Пойдем. – Хватаю ее за руку и тащу за собой. Полотенце, развязавшись, падает с ее головы и теряется где-то позади.
– А куда ты идешь?
– Никуда, мне просто надо уйти подальше!
– Мы увидим Голдея? А почему ты накличала на бабушку?
Вопросы сыплются один за другим. Ускоряю шаг. Не разбирая дороги иду вперед, прикрываясь рукой от стеблей кукурузы.
– Вела, помедленнее! – хнычет сестра. – Я не успеваю.
Как же меня все достало. Как же хочется всё и всех бросить. Останавливаюсь и резко отпускаю руку Милы. Она ни в чем не виновата, а я срываюсь на нее из-за предательства мамы.
– Хватит ныть, Мила! Прекрати жаловаться.
Кричу, из глаз брызжут слезы. Вытираю их, размазываю по лицу. Больше не могу скрывать эмоции даже при младшей сестре. Когда мне удается успокоиться, стыдливо смотрю на нее. Мила терпеливо ждет, пока я перестану плакать.
– Ну и чего замолчала? – бурчу, не зная, как теперь извиниться.