– Твоя кожа стала чище, – замечает Дей.
Оборачиваюсь. Он все еще занят снимком.
Свежий воздух, фрукты и овощи пошли мне на пользу, как и косметика. Прыщей действительно стало меньше.
– Хм-м, – мычит Гордей.
– Что такое? – подхожу и склоняюсь к монитору.
Дей поворачивает голову. Он рассматривает мое лицо и вдруг начинает улыбаться.
– Смотри, – Гордей увеличивает фотографию.
Вглядываюсь. У папы такая же форма глаз, как у меня. И цвет.
– А это что такое? – указываю на маленькие точки на фото.
– Веснушки.
– Ой?
– Ой, – Дей встает со стула и усаживает на него меня. – Смотри в свое удовольствие.
И я смотрю на папу, минута за минутой изучая его лицо. Надо же, у него тоже были веснушки. Щупаю щеки и переносицу, будто мои веснушки от этого станут выпуклыми. За прыщами я их никогда не замечала, да и на солнце столько времени раньше не проводила.
– Вы с ним очень похожи, – Гордей выводит меня из транса.
Он уже выпил чай, а мой успел остыть. Выпиваю его в три глотка, не чувствуя вкуса.
– Мне обычно говорят обратное. Что я копия мамы.
– Есть немного. – На мой удивленный взгляд он поясняет: – Я сложил два и два и сравнил внешность этой дамы с тобой и обнаружил, что она твоя мама. Тут не надо быть Шерлоком Холмсом.
– Иногда ты слишком проницательный.
– Ты что, забыла? Я Гордей, I’m gorgeous[5].
– Боже, – смеюсь так, что начинаю задыхаться. – Тебе не хватает одежды с этим лозунгом.
Дей раскрывает шкаф и невозмутимо достает вешалку с белой длиннющей футболкой, которую на поясе обхватывают черные буквы с той самой фразой.
– Все-все, – отмахиваюсь. – Ты великолепен, не спорю.
– Спасибо, спасибо, – раскланявшись невидимым зрителям, он возвращает мне снимок родителей. – Так что ты решила: будешь прокалывать уши или нет?
– Я подумаю.
Больше всего ненавижу делать выбор. Нет, что сегодня съесть на завтрак или что надеть – выборами не считаются. Я про те, что могут изменить не только мою жизнь, но и жизни близких.
– Тихон, я… – заглядываю к нему в мастерскую без стука.
Дяди здесь нет. Обхожу двор и застаю его у капота машины. Кажется, он меняет масло. Я не разбираюсь во всем этом, поэтому просто стою и пялюсь. Закончив, Тихон закрывает капот и берет канистру.
– Надо поговорить, – произносим мы с дядей одновременно.
Неловкая пауза повисает между нами подпиленным тросом.
– Ты первый, – отступаю.
Все равно не скажу ничего важного, да и он не ответит.
– Ты спрашивала, почему меня уволили из школы, – осторожно начинает дядя. – Пока не началась учеба, я расскажу вам с Милой обо всем. Но она услышит только сокращенную версию.
– Почему?
– Потому что многого не поймет в силу возраста.
– Она умная, – вступаюсь я.
– Я знаю, – Тихон улыбается. – Просто… давай поговорим, и ты поймешь, почему я так считаю. Только подожди, я отмою руки и переоденусь.
– Как скажешь.
И вот мы сидим в машине, разглядывая дорогу за открытыми воротами гаража. Окна чуть приоткрыты.
– Ну?
– То, что я скажу, может расстроить или даже шокировать. Но будет лучше, если ты узнаешь правду сейчас, – дядя сжимает руль.
Ерзая в кресле, он рассеянно вертит головой, поправляет зеркало заднего вида, тыкает по кнопкам радиоприемника. Начинаю уставать от игры в молчанку, когда Тихон наконец говорит:
– Ты уже поняла, что я работал учителем. Меня окружало много детей, я учил их рисованию. И однажды кто-то пустил слух, что я… трогал ученицу. Слухи дошли до родителей, потом до завуча и директора. Поскольку доказательств, кроме слов девочки, не было, на меня надавили, и я уволился по собственному желанию. Это был компромисс с директором и родителями девочки: он не хотел раздувать скандал, они, поскольку их ребенок не пострадал, желали только вышвырнуть меня подальше. Вот и вся история.
От его слов волосы на голове и руках становятся дыбом. Поглядываю на дверцу, боясь, что он закроет ее изнутри.
– Вера, ты меня боишься?
Вздрагиваю. Медленно оборачиваюсь.
– Разве я давал повод думать, что со мной что-то не так?
Эмоции притупляются, включается холодное рационализаторство. Поразмыслив, отвечаю:
– Нет.
Мы переглядываемся.
– Ты ведь правда не делал этого? – уточняю я.
– Не делал.
– Тогда кто…
Дядя разводит руками:
– Если бы я знал.
– Ирма водила нас в школу…
– Я попросил ее заняться вашим переводом. Она никак не связана с тем инцидентом, и вряд ли кто-то из родителей знает, что она моя жена.
Тихон теребит ткань рубашки. Прокручиваю перед глазами множество эпизодов, когда дядя был со мной и Милой; анализирую его слова, жесты и поступки. Он ни разу не бросил на сестру странного взгляда, никогда не делал ничего, что могло бы выставить его в дурном свете. Да и он давно женат на Ирме, они ждут ребенка… Но…
Почему Гордей отказался говорить со мной об этом? Неужели это произошло тогда, когда Тихон еще встречался с Аленой? Может, Дей знает что-то еще?
В машине становится душно. Открываю окно и высовываюсь в прохладу гаража, чтобы вдохнуть побольше воздуха. Я сомневаюсь в дяде с того дня, как встретила его. Может, пора перестать? Что он там говорил про мост между людьми? Забираюсь обратно.
– Тихон. – Он приподнимает голову. – Помнишь, ты говорил о доверии? – Дядя кивает. – Значит, ты мне доверяешь, раз рассказал об этом?
– Да. Я никогда в тебе не сомневался.
Вытираю ладонь о джеггинсы и протягиваю ему.
– Давай.
– Что?
– Давай построим мост доверия между нами, – Дядя протягивает руку, но я чуть отдаляю свою и добавляю: – Только, если согласишься, пообещай, что никогда и ни в чем мне не соврешь. Даже если это окажется болезненным или «взрослым»! Обещаешь?
Вместо ответа Тихон пожимает мою руку.
– В твоем увольнении как-то замешан Гордей? – резко спрашиваю я, не отпуская его ладонь.
– Спроси у него.
– А почему ты не можешь рассказать?
– Ну… потому, что это касается не только меня, но и его. Если он сам отказался говорить, значит, еще не готов открыться.
Разжимаю руку дяди.
– Ты пообещал, – напираю я. – Неужели станешь лжецом спустя минуту после заключения сделки?
– Я обещал не врать, но не обещал, что буду рассказывать все, если речь зайдет о других людях.
– Ой, – отмахиваюсь и облокачиваюсь на дверцу.
Дядя заводит машину, и мы куда-то едем. Настроение плохое, говорить ни о чем не хочется. Внезапно Тихон тормозит, и меня швыряет на приборную панель.
– Эй! Что… – поправляю волосы и смотрю на дорогу.
Перед машиной стоит Мила с раскинутыми руками.
– Возьмите меня с собой! – требует она.
– Идем, – дядя помогает сестре забраться в детское кресло и заботливо пристегивает ее.
Изучаю каждый жест Тихона и сверяю расстояние между сестрой и дядей. Не дай бог увижу что-нибудь не то…
Дядя садится за руль. Мы выезжаем на проселочную дорогу и едем в том направлении, где я ни разу не бывала. Дорога становится заасфальтированной. В конце улицы стоят разные небольшие магазинчики. На одном помещении вывеска: «Тату-салон ‘‘Ирма’’».
– А вот и мое рабочее место, – дядя открывает перед нами двери, и Мила врывается внутрь маленьким розовым ураганом. В десяти случаях из девяти она выберет именно этот цвет.
Брожу по салону, изучая эскизы и фотографии счастливых клиентов в обнимку с дядей.
– Впечатляет, – говорю невзначай. – Ты хорошо рисуешь.
– Это у нас семейное.
С одной стороны, здорово, что с ним можно поговорить о сложностях жизни художника, с другой – не очень. После сегодняшних внезапных признаний дяди трудно чему-либо радоваться.
– Распиши ее. Если хочешь.
Проморгавшись, обнаруживаю себя у пустой серой стены. Дядя протягивает мне баллончик с краской.
– Может, когда-нибудь, – мягко отстраняю предложенный баллончик. – Мне… мне же надо придумать концепты и все такое…
– Налисуй бабочку! Или большого динозавла! – встревает Мила.
– Мила, это тату-салон. Здесь нельзя…
– А что такое тату-салон?
– Это место, где люди делают рисунки на теле, – коряво объясняю я.
– Хочешь себе такой? – предлагает Тихон.
– Да!
– Ты что, спя… – кидаюсь к дяде, но он взглядом останавливает меня.
Затем достает из шкафчика стола небольшую шкатулку в виде сундука и протягивает его Миле:
– Выбери одну. Ее и сделаем.
К моему облегчению, внутри оказываются обычные переводные наклейки. Пока Мила сидит на полу со шкатулкой, тихо говорю дяде:
– У меня чуть сердце не остановилось.
– Я ни за что не сделаю ребенку татуировку, – качает он головой.
– Я выблала! – Мила подбегает к нам, размахивая бумажкой.
Присматриваюсь. На рисунке изображен плюшевый мишка с розовым цветком в лапе.
– Иди сюда, – подзывает дядя, берет ее под мышки и сажает в кресло. Включает лампу, забирает у меня переводной рисунок.
– Куда наклеим? – спрашивает дядя.
– Сюда, – Мила тычет указательным пальцем на тыльную сторону правой ладони.
Тихон склоняется и отделяет защитную пленку от картинки.
– Мила, у тебя скоро день рождения. Что ты хочешь в подарок?
– Хочу увидеть маму, – честно отвечает сестра.
Мы с дядей обмениваемся растерянными взглядами. Он грустно улыбается.
– Что-то осуществимое, малышка.
Сестра вздыхает, по-взрослому понимающе кивает и после недолгих раздумий говорит:
– Тогда я хочу Голдея.
– Чего?! – возмущаюсь я.
Мила надувает губы.
– Вела постоянно его у меня кладет! Она не белет меня с собой к нему, хотя обещала… Я хочу, чтобы Голдей плишел на мой плаздник.
Прикладываю руку к лицу. Он всего лишь подарил ей шоколадку, а она сразу влюбилась.
– Ладно, мы его позовем.
Слышу в голосе дяди насмешку и кидаю в него убийственный взгляд. Улыбаясь, он смотрит на меня и спрашивает одними губами: