– А ты можешь сразу снять юбку? – просит сестра.
В какой-то момент мне хочется вмешаться. Она еще слишком мала, чтобы просить о таких вещах. К счастью, у людей вокруг меня не такое испорченное мышление.
– Конечно.
Избавившись от юбки, Мила бежит к зеркалу и долго перед ним крутится. Она даже не просит прикрепить юбку обратно. Прогресс!
– Вела, – зовет она, – сделай мне длугую плическу! Эта не подходит к новому платью!
– Вот блин, – улыбаясь, иду к сестре. – Подожди немного, ладно? – прошу Гордея.
После праздничного обеда выходим из дома. Пообещав взрослым, что вернемся не позже девяти вечера, мы идем по дороге. Держу Милу за руку. Она скачет рядом, что-то довольно мыча себе под нос. На ней зеленый комбинезон поверх желтой футболки. Сестра больше похожа на цветущий одуванчик, чем на недавно вылупившегося птенчика. На ее голове красуется неровный высокий хвост сбоку, и она не упускает шанса обязательно тряхнуть им.
– Куда пойдем? – спрашивает Гордей.
Упс. А вот об этом я как-то не подумала.
– Я надеялась, что мы не отойдем далеко от дома. Завтра рано вставать и все такое… – начинаю отнекиваться.
– Тогда пошли на наше место.
– Пошли.
Мила выворачивает руку из моей ладони и скачет впереди. Ей весело, она счастлива. Срывает маленький подсолнух и сует его в волосы.
– Волнуешься? – спрашивает Дей.
– Ты о чем?
– О школе.
– А… не очень. Это всего лишь школа, они везде одинаковые.
– Тихон рассказал, почему его уволили?
– Да, – останавливаюсь, краем глаза наблюдая за Милой, мелькающей между подсолнухами. – Почему у меня такое чувство, что ты знаешь об этой ситуации больше, чем говоришь?
– Отчасти так и есть.
Ну, хотя бы он не кривит душой.
– Дей… – провожу руками по предплечьям. – Если я попрошу тебя объяснить, как ты связан с увольнением дяди, объяснишь?
Он отводит взгляд, потом возвращает его ко мне.
– Он ушел с работы из-за меня.
Мне становится больно.
– Что ты такое говоришь? Тихон сказал, что…
– Он специально так сказал. Но это произошло три года назад, а тогда он был мне как отец. И… в общем, обвинения могли зайти слишком далеко, – Гордей прочищает горло и становится непривычно серьезным. – Как-то раз я пришел в школу в одежде, которую сам сшил. И она немного… напоминала платье. И… это стало поводом для дурных мыслей в головах людей. Они хотели пойти дальше и обвинить Тихона в том, что я из-за него такой.
У меня перехватывает дыхание от ярости.
– Вот же суки, – стискиваю зубы и кулаки.
– Суки? – рядом возникает Мила.
Хлопаю себя по лбу.
– Я… я говорила о собаках. Да. О собаках женского пола…
– Ты видела щеночка?! – восклицает сестра и озирается.
– Вера оговорилась. Мы обсуждали суки´, на которых можно разместить домик на дереве, – говорит Гордей. – Для тебя не так-то просто подготовить сюрприз.
Внимание Милы приковывается к нему. Она готова смотреть ему в рот и часами слушать его голос. Если бы можно было перенять у него эту способность, я бы многое отдала.
– Ты бы хотела себе домик на дереве, Мила? – продолжает Дей.
– Да! Ты мне его постлоишь? – Он кивает. Глаза сестры наполняются восторгом, она прыгает с ноги на ногу от нетерпения. – Плавда-плавда?!
– Правда-правда. Только не в этом году, – видя, как сникают плечи Милы, Гордей добавляет: – Начнем строить следующим летом. Один я не справлюсь, и мне нужна смелая помощница…
– Я! Я помогу тебе! – сестра тянет руки вверх и улыбается во весь рот.
– Вот и договорились.
Вдоволь нагулявшись, мы устраиваем привал на лужайке. На нашем месте. Мила сидит на коленях, пачкая штанины комбинезона землей, и плетет венок из одуванчиков. Понятия не имею, где она их нашла.
Гордей садится и вытягивает ноги, упершись ладонями в землю. Сегодня он в черной футболке. В прошлый раз он уже был в ней.
– Я думал, может, перекрасить сердце на кармашке в красный.
– Зачем?
– Белый, конечно, красивый цвет, но слишком безжизненный. Или нейтральный. Кое-где в Азии люди приходят на похороны в белых одеждах. Все значимые перемены происходят в сердцах, и они должны быть выделены как-то иначе. Ярче, что ли.
Меня поражает, с каким спокойствием он говорит о многих вещах. Если бы я его не знала, то решила бы, что он холодный и странный тип. Но в его легкости нет поверхностного отношения, в словах нет злобы, во взгляде нет презрения. Пожалуй, Гордей – самый искренний человек из всех, кого я знаю.
– Есть что-то, чего ты не умеешь? – сгибаю колено и обнимаю его. Другую ногу поджимаю к себе.
Гордей задумчиво смотрит вдаль.
– На самом деле я совершенно не умею находить общий язык с людьми.
– Да ладно? Ты? Серьезно, что ли?
– Серьезно. Ты мой первый настоящий друг. Никто не разговаривал со мной без издевок или скрытых смыслов. Ты единственная, кто принимает меня таким, какой я есть.
Мы переглядываемся. Чувствуя, что ему нужна поддержка, пытаюсь искренне улыбнуться. Уголки губ подергиваются и растягиваются. Гордей, заметив мой жест, тоже начинает улыбаться – широко и открыто. Кто-то тонет в глазах, а меня слепит его улыбка.
– Спасибо, Вер.
– За что?
– За то, что ты есть.
Сзади подбегает Мила. Она что-то восхищенно рассказывает Дею, но я не слушаю.
В последний день лета мое сердце остановилось, чтобы в следующий миг забиться как-то иначе.
12
Меня представляют классу, в котором не оказывается ни Гордея, ни Лиды. Чудеса случаются, но не со мной. Ребята здесь дружелюбные, но у всех уже есть друзья, они давно знакомы и у них в тысячу раз больше общего, чем, возможно, появится со мной до выпускного.
Поэтому я сижу за партой и изо дня в день рисую в тетради.
Сначала это наброски класса, силуэты одноклассников, желтеющие листья деревьев за окном. Потом – перерисовка родителей с единственной фотографии.
Я настолько привыкаю рисовать, что после школы не сразу возвращаюсь домой. Могу часами сидеть на нашем с Деем месте и рисовать родителей в альбоме. Проецирую на бумагу моменты, которые могли бы быть в моей жизни, если бы все сложилось иначе. Интересно, если бы папа не умер, мама бы не заболела? Родилась бы Мила? И если да, то какой бы она была?
Сюжеты, совсем сказочные, выстраиваются в фантазии друг за другом. Не успевает закончиться вторая неделя сентября, как в альбоме не остается свободного места. Прячу его под свой матрас.
Однажды Мила приходит домой расстроенная. Она бросает рюкзак и обиженно топает на кухню, позабыв снять обувь. Собираюсь сделать ей замечание, ведь полы дома мою я – Ирме тяжело наклоняться, да и лишняя нагрузка ей ни к чему. Она и так посадила нас с сестрой себе на шею и не жалуется. Я могу отплатить ей за доброту только делом.
– Мила, – начинаю я, но та звонко и возмущенно перебивает:
– Больше никогда в школу не пойду!
Мы с тетей озадаченно переглядываемся. Она ставит мытую тарелку в сушилку и подходит к Миле.
– Милая, что случилось? – Ирма берет ее за руки.
Сестра раздраженно сопит, сдувает выбившиеся из косичек светлые прядки с лица.
– Надо мной смеются, потому что я калтавая!
Вот и ты попала в реальный мир, думаю я, от досады почесывая затылок.
– Со мной никто не хочет иглать… – Мила опускает глаза, и ее лицо становится невыносимо грустным.
Едва сдерживаюсь, чтобы не обнять ее.
– Ну и дураки! – рявкаю я. – Хочешь, отведу тебя в школу и все увидят, что у тебя есть старшая сестра?
– Нет! Так будет только хуже, – резонно замечает Мила. И вздыхает протяжно так, обреченно.
– Тогда давай исправим это, – предлагает тетя.
– Как?
– Мы научим тебя выговаривать «р».
Мила недоверчиво смотрит на Ирму, а потом косится на меня, ища поддержки. Начинаю кивать как заведенная:
– Да-да, давай. Это на самом деле не так сложно, как кажется.
Сестра молчит, раздумывая. Даже пальчик к подбородку прикладывает. А потом, окинув нас с тетей взглядом щенка, жалобным тоном тянет:
– А можно я сначала съем шоколадку, а потом лешу?..
– Можно, – отвечает Ирма.
Опережаю ее, достаю из шкафа шоколадку с фундуком и протягиваю сестре.
– Не ешь слишком много, аппетит перебьешь, – предупреждаю ее.
– Холошо, – сестра уходит наверх, наследив грязной обувью на полу и лестнице.
Ладно, у нее был плохой день. Просто вымою пол еще раз… когда доделаю уроки.
– Вера, а у тебя все хорошо? – интересуется тетя.
– Да. Обычно.
– Никто не задирает?
– Нет, у всех в голове учеба и экзамены. Класс довольно хороший, – скромно улыбаюсь, а про себя думаю, что мне не хватает Гордея.
Не могу же я все время рисовать. Так и рука отвалится, и пальцы сотрутся.
– Ты что-то в последнее время сама не своя, – замечает Ирма.
Вот блин. Еще не хватало, чтобы она обсуждала мою подавленность с дядей. А ведь они наверняка разговаривают о нас с Милой, когда мы не слышим.
– А что не так? – холодно отвечаю.
– Поздно возвращаешься, мало времени проводишь с сестрой… и Гордея давно не видно.
Что правда, то правда. Мы с ним иногда пересекаемся в коридорах, киваем друг другу в знак приветствия, но не больше. Помню его опасения, что из-за него могут начать докапываться до меня, но все равно неприятно. Как будто он принял решение за нас обоих. Я ведь говорила, что не хочу обрывать общение. Какого черта?
– У меня появилась подруга, – говорю про Лиду, с которой не так давно познакомилась.
– Да? Какая она? Вы с ней ладите?
– Хорошая. Она показала мне школу, мы вместе обедаем. Так что за меня не переживай, – улыбаюсь, но не слишком широко, иначе фальшь просочится сквозь зубы.
Тетя обнимает меня.
– Я рада, что у тебя все складывается, – она поглаживает меня по спине.