Я отстраняюсь.
– Сразу скажу, что я здесь не для того, чтобы с тобой дружить. Я хочу услышать, почему ты испортила жизнь моему дяде.
Лида виновато опускает голову.
– Прости. У меня были проблемы с самооценкой, – бормочет она, – а Тихон Семенович относился подоброму. Не только ко мне, ко всем ребятам. Но мне казалось, что он такой внимательный исключительно для меня. И… ты уже знаешь, что мне нравятся мужчины постарше, – Лида заправляет волосы за ухо, стреляет в меня взглядом и опускает глаза. – Тело уже начало меняться. Я решила, что Тихон Семенович – моя первая любовь. Мне казалось, что он тоже любит меня, что ответит взаимностью. И я попробовала его поцеловать, но он резко мне отказал. Это сильно меня задело. Я не могла вынести мысли о том, что меня не любит тот, кого люблю я, и поэтому решила испортить ему жизнь.
Я думала, что мне будет больно или неприятно слышать ее признание, но мне все равно. Прошлого не исправить. Дядя счастлив: он управляет тату-салоном, развивает художественные таланты; удочерил нас с Милой, может позволить себе жить в доме и недавно стал отцом. Если бы не Лида, был бы он сейчас счастлив?
– Вера.
– М?
– Скажи, что думаешь.
– Посмотри на меня, если хочешь, чтобы я что-нибудь сказала.
Лида поднимает голову, мы встречаемся взглядами. Из наших ртов вылетают облачка пара. Понемногу темнеет, пора возвращаться домой.
– Я думаю, что тебе надо извиниться перед Тихоном. Я думаю, что ты поступила плохо, но хотя бы понимаешь это и раскаиваешься. А еще я думаю, что ты могла бы восстановить репутацию дяди публичным заявлением о своем поступке.
Лида молчит. Ей нечего сказать. На ее месте я бы тоже не знала, как отмыться от собственной глупости.
– Прости, что растоптала твой подарок. Это было грубо, – добавляю я. Лида улыбается, ее глаза светятся. – Не думаю, что мы останемся друзьями. Вряд ли я смогу тебя простить.
Разворачиваюсь и иду по дороге. Ухожу далеко, когда до меня долетает оклик Лиды:
– Ты не будешь дружить со мной, даже если я прилюдно извинюсь?
Оборачиваюсь через плечо и, приложив руки рупором ко рту, кричу:
– А ты действительно извинишься?
– Я попробую!
– Тогда и поговорим.
Мы расходимся… Прежняя я не умела верить людям. Прежняя я не любила никого, кроме мамы, и занималась только воспитанием сестры. А еще прежняя я никому не давала второго шанса. Может, мне тоже надо измениться, чтобы в моей жизни появилось больше хороших людей?
Новый год мы встречаем большой семьей. Нашу с Милой радость омрачает то, что мамы с нами не будет.
По просьбе тети дядя поставил высокую искусственную елку. Пахнет мандаринами и еловыми ветками, которые с собой привезли дедушка с бабушкой.
К нам на праздник заглядывают Алена с Гордеем, Резо с родителями. От шума у меня с непривычки закладывает уши.
Мила носится вокруг стола с бенгальскими огнями; она поет, танцует и всячески развлекает старших; бегает с Ирмой посмотреть на Васю, и всякий раз, когда малыш засыпает, важно шикает на нас, приставляя палец к губам. Тогда градус веселья сбавляется, но ненадолго.
Мы с Гордеем пытаемся найти укромное место, чтобы побыть вдвоем, но взрослые все время находят, чем нас занять. Я накрываю и убираю со стола, Дей помогает переставлять стол, стулья и кресла.
Бьют куранты, играет гимн страны. Вано открывает шампанское, и пробка улетает на кухню, по счастливой случайности ничего не разбив.
Расслабившись, взрослые вспоминают былые времена, и нам с Гордеем наконец-то удается улизнуть на улицу. Мы идем к нашему полю, похрустывая свежевыпавшим снегом; держимся за руки в варежках, подаренных бабушкой. Она связала для меня красные, а для Гордея темно-синие.
– А как же подарки на праздники? Ты ведь отдал блокнот мне.
– Какие праздники?
– Ну, четырнадцатое и двадцать третье февраля, восьмое марта, – перечисляю я.
– Я в армии не служил, – замечает Гордей.
– А я не участвовала в борьбе за равноправие.
– Значит, остается только четырнадцатое февраля.
Под падающими снежинками и грохочущими вдалеке салютами мы рассуждаем о всяких глупостях. Счастье пробирается под кожу вместе с легкой дрожью от зимней прохлады. Когда Гордей крепко обнимает меня, я перестаю дрожать, а когда целует, окончательно согреваюсь.
К четырнадцатому февраля я разрисовываю красную бумагу сердечками разного размера и долго и старательно вырезаю фигурки. Потом высыпаю их в конверт, как конфетти, и скрепляю его печатью. Я не сильна в рукодельных подарках.
Гордей довозит нас на скутере до кафе, и я не знаю, чего ожидать. Мы заказываем кофе: он – американо, я – латте, и оба – разные пирожные на десерт. У людей должно быть что-то общее, но и разность во вкусах и характерах не повредит. Во всем нужен баланс.
Гордей подается вперед, упирается локтями в стол и вскидывает палец:
– Интересный факт о любви номер сто девяносто девять. – Он поправляет невидимые очки у себя на носу. – На английском «влюбиться» звучит как «to fall in love», что означает, если перевести дословно, «упасть в любовь».
– Очень романтично, – говорю. – Только что мне делать с этой информацией?
– Даже не знаю, – Дей откидывается на спинку стула и мы переглядываемся, пока официант не приносит наш заказ.
Когда дело доходит до романтики, я теряюсь.
– Давай обменяемся подарками здесь, – Гордей протягивает мне белый конверт.
Он ничем не украшен, похож на обычный почтовый. Вручаю ему самодельный из бархатистой красной бумаги. Неужели я старалась больше, чем Дей? И что это вообще должно значить? Как в эту вашу любовь играют? Есть ли у нее правила?
Мы одновременно раскрываем конверты. Вытаскиваю содержимое. Это фотокарточки со мной. Сначала ужасаюсь от того, что вижу старую себя: с серой от усталости кожей, с прыщами и тусклыми глазами, без тени улыбки. Просматривая снимки, отмечаю, как оживаю, становлюсь другой. Лучшей версией себя.
На каждой фотокарточке написаны даты легким, тонким, с изящными завитками на концах букв почерком Гордея. А еще по одному слову, которые после недолгих манипуляций складываются в фразу: «Ты + Я = уравнение с бесконечным множеством уникальных решений».
В горле ком. Чувствую себя малодушной, ведь Гордей явно старался больше меня. А что сделала я? Просто нарисовала сердечки и вырезала их. Как глупо… как по-детски!
Поднимаю осторожный взгляд на Дея, а он показывает мне большой пакет.
– Что это?
– Загляни, – Гордей улыбается.
С опаской вытаскиваю подарок из пакета и едва не роняю рамку с фотографией.
– Я хотел подарить тебе это на день рождения, потом на Новый год, но пришлось повозиться с кое-какими мелочами, – поясняет Дей.
С той самой фотографии на меня смотрят родители: теперь снимок увеличен и картинка стала намного четче. Так долго разглядываю ее, что отрываю взгляд только после прикосновения Гордея к руке.
– Спасибо, – теряюсь. – Это лучший в мире подарок… Прости, что подарила тебе ерунду.
– Шутишь, что ли? Да я этими сердечками всю стену завешаю, будет фон для видео, – Дей подмигивает.
Прижимаю к груди фоторамку. На столе ждут сладкие пирожные, в честь праздника украшенные красными, розовыми и белыми сердечками, херувимами, облачками. Карточки с моими изображениями лежат поверх конверта. В воздухе витают запахи кофе и шоколада, любви и радости.
Один человек показал мне мир таким, каким я и не мечтала его увидеть.
16
Сижу в тату-салоне дяди и листаю журналы. После романтического подарка Гордея я решила исправить ситуацию. Нарисовать и вырезать сердечки может каждый, а я хочу сделать ему особенный подарок. Такой, от которого просто не избавишься, и такой, который напомнит о наших чувствах в любую погоду, время суток или года. Короче говоря, всегда!
– Дядь, а ты можешь сделать мне и Гордею тату? – буднично спрашиваю.
– Чего-чего? – Тихон оборачивается и приподнимает брови. – Я не ослышался?
– Это не такая татуировка, какие ты обычно делаешь клиентам, – оправдываюсь, потирая шею. – Я хочу небольшой рисунок… по моему эскизу. Где-то вот тут или тут…
– Я не делаю татуировки несовершеннолетним, – мягко отказывает дядя.
Он пытается не обидеть меня, но он же знает, какая я упрямая. Прямо как мама… и дед.
– Мне уже семнадцать. Всего через год стану совершеннолетней, но я не хочу ждать так долго.
– Почему?
– Потому что хочу выразить свои чувства к Гордею, – щеки пылают.
– А почему именно таким способом?
– Ну… потому что нас многое связывает.
– А вдруг он не захочет делать татуировку? Ты уже спросила его мнение? Насколько я знаю, Дей очень трепетно относится к своей коже.
Блин! А он прав…
– Думаю, он согласится.
– Нужно не думать, а быть уверенной, – дядя поглаживает меня по голове. – Поэтому иди и узнай.
Надувшись, сажусь в кресло и начинаю строчить Гордею сообщения. Звякает колокольчик входной двери, но я не поднимаю головы. Какое мне дело до клиентов? К тому же сегодня суббота, и я в любой момент могу отсюда сбежать.
– Тихон Семенович, здравствуйте.
Отправляю сообщение и вскидываю голову, услышав знакомый голос.
Лида стоит напротив дяди. Они выглядят крайне неловко. Едва дядя открывает рот, как она опережает его:
– Простите меня, пожалуйста. Я была маленькой и глупой…
Хочется вмешаться и сказать, что она до сих пор глупая, но я мысленно вешаю себе на губы замок.
– И я просто не знала, как пережить боль разбитого сердца. Я осознаю, что доставила вам много проблем.
– Хорошо, что понимаешь, – отвечает дядя.
– Я хочу выступить в школе, – Лида окидывает меня неуверенным взглядом, – и рассказать всем, как гадко я поступила.
– Не надо.
– Почему?
– Ты извинилась передо мной лично, этого достаточно. Если ты расскажешь всем в школе, все усложнится. Забытая ситуация всплывет с новыми подробностями, а ты станешь объектом насмешек. Я не хочу для тебя такой участи.