[48].
После смерти Ленина в 1924 году советские руководители развязали борьбу за престолонаследие, пытаясь, каждый по-своему, определить направление дальнейшего движения Советского Союза: Бухарин упорно продвигал политику НЭПа, Троцкий проповедовал перманентную революцию, а Сталин, аккуратно маневрируя между ними, постепенно утвердил свое безусловное первенство[49]. Окончательно же курс оформился лишь после «шахтинского дела» в мае 1928 года, когда более полусотни «буржуазных» инженеров и руководителей предприятий были обвинены в антисоветском вредительстве и саботаже. Вскоре после этого Сталин успешно разделался с основными соперниками, объявил о начале первой пятилетки, ускоряя темпы индустриализации и параллельно проводя жесточайшую коллективизацию крестьянства.
Всего за несколько месяцев до начала «шахтинского дела» Крымский полуостров содрогнулся от серии мощных подземных толчков, первый из которых произошел в ночь с 11 на 12 сентября 1927 года, вызвав панику среди местных жителей и туристов[50]. Северное побережье Черного моря – традиционное место отдыха нэпманов и простых рабочих – в одночасье обратилось в зону страшных разрушений. Местной прессе даже пришлось уверять читателей, что, вопреки слухам, полуостров никоим образом не сползет в море[51].
Землетрясения в Крыму не были в новинку, и, даже не обладая значительным числом подробных исторических свидетельств о бедствиях прошлого, сейсмологи без труда воссоздавали их хронологию: так, толчками средней силы отметились 1843, 1855 и 1859 годы; весной 1872 года содрогалась Ялта, а в 1919 году – Симферополь. Но, что более важно, буквально за несколько месяцев до обсуждаемого нами сентябрьского землетрясения случился еще один мощный толчок: июньское землетрясение того же года отдалось во всех уголках полуострова разбитыми вдребезги стеклами, люстрами и полетевшими с полок вещами [Маркевич 1928: 69–70]. Однако же июнь, как выяснилось, был лишь скромной прелюдией к сентябрю.
Помимо высокой магнитуды, катастрофичность сентябрьского землетрясения заключалась и в том, что оно распространилось на весь полуостров. Для измерения интенсивности землетрясения крымские ученые использовали шкалу Росси – Фореля, которая – в отличие от шкалы Рихтера, позволяющей измерить исключительно природную силу, – учитывает также и влияние бедствия на жизнь общества[52]. Так, сила июньского землетрясения в Симферополе не превышала пятого уровня этой шкалы, соответствующего толчкам достаточно ощутимой силы, способным сдвинуть с места небольшую вещь, не причиняя при этом серьезного ущерба [Двойченко 1928: 77]. В сентябре же магнитуда землетрясения в прибрежных районах – в Ялте, Балаклаве и Севастополе – достигала девятого уровня, при котором здания частично или полностью обрушаются. Расположенный дальше от берега, в центре полуострова Симферополь пострадал меньше, но и там сила толчков достигала седьмого уровня, то есть на целых два деления шкалы выше, чем в июне, что также нанесло ущерб зданиям города [Шимановский 1928: 43–45].
Итак, первыми толчки ощутили жители прибрежных городов. Вскоре после полуночи 12 сентября задрожала Алушта, следом за ней – Ялта и Севастополь, а затем толчки начались уже по всей территории полуострова. Поскольку Алушта была первой, сейсмологи пришли к выводу, что эпицентр землетрясения находился приблизительно в 25–30 км от береговой линии. То есть очаг не располагался в каком-то конкретном городе, но характер бедствия был таков, что его сила зависела от географических, геологических и культурных особенностей конкретного места. Пожалуй, более всего пострадала Ялта, где еще с дореволюционного времени сохранилось множество наскоро (для получения пущей выгоды с приезжающих на источники) сколоченных гостевых домиков у моря; к тому же и сами источники были расположены в холмистой, легко поддающейся подземному сотрясанию местности [Двойченко 1928: 84–85]. В соседней с Ялтой Алупке у мечети целиком обвалилась восточная стена. Алупка – городок у самого подножия Крымских гор и потому привычный к оползням и обвалам. По сути, первый удар эта местность получила еще во время июньских толчков, серьезно ослабивших гористый ландшафт [Двойченко 1928: 93]. Находящийся же по соседству с Алупкой Симеиз каким-то чудом пострадал не столь сильно [Двойченко 1928: 94]. Словом, в разных уголках полуострова разрушения носили различный характер, что осложняло координацию необходимых мер и определение районов, наиболее нуждающихся в помощи.
Повсюду началась неимоверная спешка – в движение пришли все органы местной и верховной советской власти. Конечно, бедствия случались и раньше – такие как недавний голод во время Гражданской войны, – однако Советское государство пока еще не успело выработать единого плана действий в подобных ситуациях. И это была вовсе не бюрократическая оплошность; скорее это отражало саму суть юного государства, до сих пор до конца не определившегося с собственным курсом. Так что и реакция на бедственное положение оказалась, соответственно, много менее упорядоченной, чем в последующие годы – в 1948 году в Ашхабаде или в 1966-м в Ташкенте, когда Москве удалось незамедлительно взять ситуацию под контроль. В 1927-м же государство оставило львиную долю работы на откуп властям РСФСР, поскольку именно в ее состав тогда входила Крымская АССР, лишь после Второй мировой войны решением Хрущева переведенная под юрисдикцию Украины [Allworth 1998: 4, 33]. РСФСР же, в свою очередь, всеми силами перекладывала ответственность на общественные организации вроде Красного Креста, призывая через сбор частных средств облегчить тяготившее республику финансовое бремя. Таким образом, крымское землетрясение дает ответы на ряд важных вопросов касательно разных уровней в политической и социальной сферах в кризисное время, а также задает сравнительную перспективу, в рамках которой удобно будет рассмотреть последующие советские бедствия. Так, ашхабадское землетрясение разразилось под самый конец сталинской эпохи, но правительственная реакция тогда уже коренным образом отличалась от действий властей в 1927 году на южной окраине РСФСР.
В отсутствие централизованной реакции правительства, спасательными работами занималось множество различных организаций и лиц. В недрах Наркомздрава РСФСР был создан орган с громоздким названием «Комитет содействия борьбе с последствиями крымского землетрясения», на который и была в основном возложена координационная и финансово-распределительная миссия. В административном отношении комитет был ниже Совнаркома, но выше руководства Крымской АССР, обладая, таким образом, необходимыми полномочиями, чтобы бороться с беспорядками и социальным напряжением. Не входящий в состав какого-либо ведомства советский Красный Крест оказывал пострадавшим от землетрясения необходимую помощь; в 1927 году эта организация работала вполне свободно, так что вполне возможно оценить политическую и социальную роль ее деятельности, рассмотрев ее в контексте теорий гражданского общества. Красный Крест функционировал на протяжении всего советского периода, однако после крымского землетрясения и вплоть до землетрясения в Армении в 1988 году никогда больше не действовал независимо. Научное сообщество, поначалу своими прогнозами посеявшее панику среди населения, вскоре уже успокаивало граждан откорректированными данными и собирало средства на публичных лекциях, также сыграв определенную роль в оказании помощи пострадавшему региону. Эта деятельность предвосхищала общественную роль научного сообщества после чернобыльской катастрофы в апреле 1986 года, когда крымские ученые протестовали против расширения советской атомной энергетики. И наконец, на оказанную Крыму помощь также повлияла и уникальная роль полуострова как общесоветского курорта – о чем неустанно напоминали местные власти, дабы подчеркнуть чрезвычайную важность спасения родного региона от стихийного разрушения. Схожая стратегия не раз будет применена и в последующие годы.
Крымский полуостров едва начал приходить в себя после разрушительного землетрясения, когда Сталин единолично возглавил Советский Союз; когда же в 1948 году землетрясение разразилось в Ашхабаде, он правил страной уже два десятилетия. Сама память об идеологах НЭПа[53] была искоренена, все кулаки – давно сосланы в Сибирь или же устранены физически, Советский Союз сделался теперь индустриальной державой, порождающей огромные промышленные города вроде Магнитогорска, а миллионы своих граждан отправляющей в далекие каторжные лагеря, разбросанные по самым суровым уголкам страны. Ко всему перечисленному в 1941 году добавилось еще и военное вторжение немецкой армии. Сталин не был готов к изнурительной четырехлетней войне, стоившей стране миллионов жизней и разрушенной городской инфраструктуры в ее западной части. Несмотря на триумф советских людей над нацистской Германией, им пришлось, когда дым сражений окончательно рассеялся, сосредоточиться на восстановлении разбомбленных городов и сожженных деревень. Спустя всего три года после безоговорочной капитуляции немецкого Рейха и лишь за год до того, как новая сверхдержава испытает в деле свою первую атомную бомбу[54], силы самого Советского государства, еще только приноравливавшегося к своему новому международному статусу, подвергло испытанию ашхабадское землетрясение.
После землетрясения в Ашхабаде выстроенной вертикали советской власти предстояло сосредоточить все усилия и ресурсы на преодолении последствий бедствия. Во время крымского землетрясения желания возглавить операцию не изъявило ни одно из ведомств центральной власти; спустя два десятилетия сталинское государство дирижировало процессом с самого начала. Впрочем, «дирижировать» и «блестяще исполнить» – понятия отнюдь не синонимичные: несмотря на затраченные усилия, советской власти так и не удалось выработать полномасштабного плана действий на случай чрезвычайных ситуаций. Конечно, правительство отдавало распоряжения и определяло параметры восстановления разрушенного города, однако существенная доля работ все равно оказалась возложена на плечи туркменской администрации. Данный аспект работы сталинской системы проливает свет на ее возможности и желание контролировать и мониторить происходящее на периферии СССР.