Барак-хана и прогулялся «по старому городу, любуясь местными мазанками», – очевидно, напоминавшими ему родные места[155]. Но если индийская и пакистанская делегации чувствовали себя в Ташкенте как дома, то западные журналисты, прибывшие освещать их встречу, дивились на открывшуюся им доселе неведомую часть Советской страны. А руководство страны как раз и желало, чтобы город поражал гостей. И в самом деле, рассуждая о советских мотивах, побудивших организовать конференцию, и в целом высказываясь весьма пренебрежительно, западные журналисты все же не могли скрыть своего восхищения Ташкентом. А корреспондент французской «Le Monde» даже отметил, что древний град Тамерлана может похвастаться вполне современными, защищенными от землетрясений домами![156]
Конечно, никакими приготовлениями было не снять дипломатической напряженности, а толпы ликующих жителей, приветствующих иностранные делегации, не могли разрешить конфликт двух южноазиатских народов, как, собственно, не разрешила проблему Кашмира и Ташкентская конференция. Ее результаты были омрачены протестами в Пакистане, а также скоропостижной смертью индийского премьер-министра Шастри, случившейся 11 января, спустя считаные часы после подписания соглашения. Но, несмотря на все это, Ташкент весьма успешно заявил о себе на мировой сцене, чего и добивалось советское руководство. Международные наблюдатели сходились во мнении, что город утвердился в статусе столицы Средней Азии. Так что, учитывая произведенное Ташкентом впечатление, значительно превосходящее по своей красочности заезженные образы традиционного восточного города, советские чиновники воспевали конференцию как большую международную победу.
К сожалению, уже совсем скоро вид города резко изменился, а прекрасные места, которые посещали лидеры Пакистана и Индии, оказались окружены руинами или сами в них обратились. Ранним утром 26 апреля в Ташкенте случилось мощное землетрясение, эпицентр которого был расположен прямо под центром города. В считаные секунды десятки тысяч ташкентцев оказались в прямом смысле бездомными. Тем утром толпы людей высыпали на улицы города не для приветствия заморских гостей, а для того, чтобы спастись из обрушивающихся конструкций, еще недавно являвшихся их домами. Городские улицы обрастали временными лагерями, каждый искал, где бы переждать беду. Семьи перебирались куда только было возможно – в школы, ведомственные учреждения, студенческие общежития и так далее [Орехов 1970: 12]. В подобных обстоятельствах, конечно, советские чиновники уже более не могли прославлять «новую столицу Средней Азии», пока не будут приняты все меры по спасению жителей и восстановлению города.
Подобно многим другим среднеазиатским городам, Ташкент также обладал богатой на землетрясения историей. Так, в 1868 году в результате очередного толчка обрушился дом городового; затем землетрясения случались в 1886, 1924 и 1946 годах – различной силы и с разрушениями разного масштаба [Зияев 1987]. Эпицентр землетрясения 1966 года был расположен в трех-четырех километрах под городом, а сила толчков достигала девятого уровня (около 5,3 балла по шкале Рихтера) [Кудайбергенова, Эрметова, Каланов 2008]. Так что непосредственно по силе толчков это землетрясение не было из ряда вон выходящим сейсмологическим событием. Однако у поверхности толчки становились куда мощнее, достигая уже восьми баллов по шкале Рихтера. Основной удар пришелся на центр города, в то время как на окраине толчки ощущались значительно меньше: в известной мере это происходило оттого, что вертикальный вектор толчков был намного более ярко выражен, чем вектор горизонтальный. Тогдашний главный сейсмолог Узбекистана В. И. Уломов вспоминал встречу с Брежневым на следующий день после землетрясения. Они находились недалеко от центра города, на седьмом этаже здания обкома, где обсуждали планы спасательных мероприятий, как вдруг снаружи донеслись взволнованные крики. Брежнев тут же спросил: неужели повторный толчок? Уломов на это ответил, что, судя по всему, кричат на футбольном стадионе (поскольку стадион был расположен не в самом центре и почти не пострадал при землетрясении, было решено игры не переносить) [Кудайбергенова, Эрметова, Каланов 2008][157]. Брежнев вздохнул с облегчением, хотя чуть позже здание действительно сотряс новый толчок. Подобное случалось еще на протяжении нескольких месяцев.
Высшее советское руководство практически сразу прибыло в Ташкент, но Уломов на первом этапе сделался для горожан чуть ли не верховным прорицателем. Это был авторитетный ученый и руководитель сейсмостанции – кто, как не он, должен был знать, что происходит? В. М. Песков писал по этому поводу, что еще
…две недели назад никто не знал, что есть такой Валентин Уломов. Сидел он с десятком своих сотрудников в маленьком домике, мерил приборами колебания Земли. <…> И если бы домик с вывеской «Сейсмостанция» вдруг исчез, город не сразу бы и заметил пропажу. И вдруг Уломов стал самым заметным человеком. <…> С того часу он был вынужден выступать по телевидению, принимать журналистов, отвечать на беспрерывные звонки: «Сегодня будет землетрясение? А спать уже можно ложиться?..» [Песков 1966: 32].
К счастью, количество жертв было относительно невелико, и даже раненых насчитывалось всего порядка нескольких тысяч. Цифры удивительные: ведь землетрясение случилось рано утром, когда большинство горожан находилось дома, а значит – потенциально под завалами [Песков 1966: 32]. В руины действительно обратились многие здания, а материально-техническое имущество города было сильно повреждено. Конечно, не стоит безоговорочно доверять статистике – тем более советской, которую, как известно, чрезвычайно нелегко хоть как-то проверить, – однако привести общие цифры будет все же нелишним. Город потерял почти треть всего жилого фонда (около двух миллионов квадратных метров площади), а сильно пострадали еще около 95 000 квартир; более 180 образовательных учреждений пришли в негодность. В одночасье десятки тысяч людей сделались бездомными и вскоре заполонили все центральные улицы города [Алдылов, Максумов, Турсунов 1970: 23]. Ситуация была, несомненно, отчаянная, но точно она не выходила из-под контроля – вплоть до работы родильных отделений, в одном из которых в тот день родился известный ныне узбекский ученый Равшан Назаров [Кудайбергенова, Эрметова, Каланов 2008].
Понимая значение Ташкента, советские руководители самолично – в отличие от Ашхабада – взялись за решение проблемы. О землетрясении незамедлительно сообщили все крупнейшие газеты страны, а уже на следующий день в город прилетели Брежнев и Косыгин[158]. Косыгин в Ташкенте уже был хорошо известен, а назначенный за несколько недель до этого на XXIII партийном съезде генеральным секретарем ЦК Брежнев получал прекрасный шанс усилить свои позиции[159]. Словом, они тут же вылетели в пострадавший город, хотя, по счастью, жертв в нем было относительно немного. Для поднятия народного духа Брежнев обратился к местному партактиву с речью, в которой пообещал в кратчайшие сроки восстановить Ташкент[160]. Дело осложнялось периодическими ударами-отголосками, продолжавшимися все лето того года, а мощный толчок 10 мая даже всерьез поколебал уверенность граждан в том, что все позади[161].
Но, несмотря на все трудности, советские люди гордились своими грандиозными стройками и восхищались вырастающими ввысь над землей конструкциями – недаром в русском переводе «Интернационала» были слова «Мы наш, мы новый мир построим». И если в Ашхабаде эти слова разошлись с делом, то в 1966 году компартия желала видеть отлаженную и эффективную работу по восстановлению пострадавшего города, в мобилизации ресурсов для которой примет участие весь Советский Союз целиком. В связи с этим партия во главе с зампредом Совета министров И. Т. Новиковым[162] постановила создать специальный комитет по «ликвидации последствий землетрясения» [Орехов 1970: 8]. Советское руководство с самого начала было чрезвычайно осторожно в определениях трагедии. Так, в одной служебной записке Совета министров касательно помощи населению «Ташкента, пострадавшего в результате землетрясения», эта строчка – «пострадавшего в результате землетрясения» – была опущена, а само заглавие теперь гласило о помощи местным жителям в «ликвидации последствий стихийного бедствия»[163]. При этом слово «ликвидация» явно несло коннотации конца двадцатых, когда повсюду звучали призывы «ликвидировать кулачество как класс» и т. п. Подобная терминология указывала на готовность партии ради достижения нелегкой цели прибегнуть и к чрезвычайным мерам. Поставив перед комитетом все необходимые задачи, Брежнев отбыл из города в полной уверенности, что партия вполне сможет обеспечить светлое будущее столице Узбекистана и всей Средней Азии.
Однако же сложностей с восстановительными работами оказалось куда больше, чем ожидалось. Во-первых, партийным функционерам требовалась масштабная кампания в прессе, дабы на пострадавший город можно было бросить трудовой десант (полная противоположность атмосфере секретности, окутывавшей действия китайских властей при таншаньском землетрясении летом 1976 года) [Chen 2005]. Вопреки весьма изощренному цензурному законодательству, ограничивавшему публикацию сведений о катастрофах, ташкентское землетрясение то и дело фигурировало в заголовках[164]. Конечно, сразу же за самим землетрясением проявилась и известная избирательность в сообщениях о нем, однако же само освещение происходящего продолжалось годами – параллельно строительным работам. Наконец, спустя шесть лет в «Новом мире» вышла ликующая статья, возвещавшая о новом Ташкенте [Матчанов 1972]. Изучение того, как Советское государство информировало граждан об этом землетрясении, создает необходимый для понимания происходивших тогда процессов фон, что, в свою очередь, подготовит нас к следующей главе, где речь пойдет уже непосредственно о восстановлении Ташкента.