Все республики отстаивали собственные интересы, по возможности стараясь уменьшить свое участие. Руководство страны как могло давило на местные власти, однако же, когда те заявили об ограниченности возможностей поставок, ему не ничего оставалось, кроме как прислушаться к ним; строить меньше намеченного в Кремле не хотели, но, ознакомившись с цифрами, представленными республиками, были вынуждены пойти на попятную. Российские и украинские стройтресты не могли потребовать у Кремля больше денег, но вполне могли поставлять в город меньше напольных покрытий и в целом экономить на качестве материалов. Подобные трудности с поставками напоминают ситуацию с целевыми показателями советских пятилеток, хотя в данном случае поставщиками выступали уже целые республики, а не отдельные фабрики и заводы[295].
Обо всех этих проблемах в Москве прекрасно знали: каждый случай подробно расследовался, а на места высылались чиновники для наблюдения за ситуацией. Поскольку материалы прибывали издалека, было практически невозможно согласовать, кто, что и когда привозит, ввиду чего тысячи вагонов простаивали, потому что в Ташкенте не могли их оперативно разгрузить[296]. Очевидно, чиновники предпочли бы получать кирпич, произведенный тут же, в самом Ташкенте[297]. В местной прессе печатали снимки улыбающихся украинских бригад, но вот фотографий отбывающих восвояси рабочих, чей срок службы вышел, в газетах не появлялось. Согласно официальному отчету, к весне 1967 года «состав практически всех» строительных бригад из братских республик был «полностью заменен»[298]. Столь высокая текучка далеко не всегда позволяла квалифицированным кадрам оказаться в нужном месте, а также серьезно увеличивала транспортные издержки[299]. Даже более того: вагон за вагоном прибывали рабочие, не обладавшие не то что квалификацией, но даже «надлежащими» навыками[300]. Таким образом, правительству требовалось сократить расходы. Наиболее практичным способом являлось возведение зданий меньшей высоты, однако обсуждалось также и уменьшение ширины транспортных магистралей[301].
Для каждой республики Кремль назначал конкретные цели: все должны были построить определенный метраж жилого пространства, но многим республикам подобный груз оказался не под силу. Практика установления для всех республик четкого количества требуемой площади и так была весьма спорной, но в данном случае Кремль еще и делал более заметным разрыв между возможностями бригад разных республик [Taubman 1973: vii][302]. Скажем, к сентябрю 1966 года Таджикская ССР, которая по плану уже должна была возвести пять домов (то есть пять тысяч квадратных метров жилья), лишь приступила к работе над фундаментом первого[303]. А к началу 1967 года лишь шесть республик выполнили назначенные им квоты; остальные восемь сильно отставали от плана[304]. Плелась в хвосте и РСФСР, хотя позже и сетовала, что плановый метраж изменили в ущерб показателям ее стройбригад[305]. Все это резко контрастирует с точкой зрения, представленной американским социалистом Майком Давидоу[306], писавшим тогда, что «Ташкент позволяет заглянуть в будущее, когда братство человеческое обуздает стихию», и что Ташкент – «живой символ братства советских городов» [Davidow 1976: 68–69] (курсив в оригинале). Огромный фронт работ пришелся на пригороды, важнейшими из которых являлись жилые массивы Чиланзар (в десяти километрах от центра Ташкента) и Сергели (в двадцати). Строительство Чиланзара было начато еще до землетрясения, так что работы просто продолжились; однако локальный, непритязательный прежде строительный проект теперь преобразился в знаковый, символ братской взаимовыручки и многонационального единения. Сергели же строился под эгидой армии, а не национальных стройбригад: с военной оперативностью уже в мае 1966-го вовсю заработали бульдозеры, а к октябрю люди уже перебирались на новые квартиры [Чиков, Журавлев 1976: 24, 65]. Пресса воспевала армейских героев, в условиях кризиса подставивших свое могучее плечо: то и дело в печати мелькали снимки вроде закладки «краеугольного камня» того же Сергели [Алдылов, Максумов, Турсунов 1970: 45].
Весь визуальный материал подчеркивал уникальную способность коммунистического государства преодолевать последствия даже самого серьезного бедствия; и вместе с тем наиболее интересными представляются панорамные кадры новых пригородов-спутников. Советские фотографы и режиссеры широко использовали подобные съемки, позволявшие показать журавлиные стаи строительных кранов, тянущиеся по всей линии горизонта. Так, панорамные съемки Сергели демонстрировали уже отстроенный жилой массив, который – что удивительно – на первый взгляд вполне можно было бы принять за рядовой американский городок: двухэтажные дома, рядами расположившиеся на отдельных клочках земли[307]. Многоквартирные дома, конечно, были нетипичны для американской глубинки, но фоторепортаж «Правды Востока» из Сергели с элегантными рядками частных домиков, казалось, был снят не там, а где-нибудь в пенсильванском Левиттауне[308]. Хотя советские власти и воспользовались землетрясением в качестве предлога для переселения жителей одноквартирных домиков в большие многоквартирные здания, некоторое количество частной недвижимости они все же сохранили; жить в девятиэтажном доме суждено было не всем[309].
Последний момент относительно проектировочных и строительных работ связан с происходившим там, где и началось землетрясение, – под землей. Узбекские власти еще задолго до первых толчков хотели начать строительство метрополитена – первого «за всю историю в странах Азии», который поэтому «будет иметь большое социально-политическое значение»[310]. Случившееся землетрясение ускорило исполнение этого желания. В конце 1968 года, в разгар восстановительных работ, государственная комиссия, изучавшая возможность строительства в городе метрополитена, представила окончательный доклад: проект был одобрен, а ташкентский метрополитен признан необходимым[311]. Ожидался прирост населения, а с переселением жителей центральных районов в Чиланзар менялась динамика транспортного потока. С увеличением численности населения пригородов в Ташкенте наблюдался серьезный всплеск «пикового пассажиропотока дальнего следования», ввиду того что «переселенцы» – из периферийных районов – все так же работали в центре города[312]. Кроме того, комиссия ожидала и резкого подъема автомобильного трафика, причем на главных городских магистралях машинам предстояло соседствовать с трамваями[313]. Так что уже вскоре развернулись строительные работы, и все необходимое оборудование прибывало из союзных республик, хотя в 1977 году из-за перебоев в поставках ташкентские власти были даже вынуждены напрямую обратиться к киевским коллегам, жалуясь на недостаточное количество поставляемого кабеля (по причине того, что украинский подрядчик был вынужден осуществлять поставки не только в Ташкент)[314]. И тем не менее в 1977 году строительство ташкентского метро было завершено, и вскоре миллионы жителей пригородов добирались на работу под землей. Проектирование и постройка линии метрополитена велись параллельно с восстановлением Ташкента.
Рис. 4.2. Фоторепортаж с реконструкции в Сергели. Опубликован в «Правде Востока» № 243. 1966. 23 октября. Из фондов Российской государственной библиотеки
Прежде чем обратиться к социальным аспектам процесса восстановления, следует еще сказать несколько слов о двух важных неодушевленных объектах. Бульдозер функционально предназначался лишь для расчистки завалов, однако вместе с тем он нес и символическое значение. Для переживавших за историческое наследие старого города он являлся символом варварского уничтожения[315], но куда чаще он выступал символом могущества Советского государства и даже атеизма[316]. Многие бульдозеры служили прежде боевыми танками, с которых после войны сняли вооружение, что демонстрировало гибкость и мощь советской армии. В религиозном же контексте бульдозер представлялся модернизирующей силой, сметающей ветхие здания и верования. «Рев» бульдозера был песней преображения старых кварталов [Икрамов 1967: 36][317]. И все это время на горизонте реяли стаи подъемных кранов, создавая впечатление бурной деятельности независимо от того, что происходило внизу.
Хотя картина государственных планов и находилась в центре внимания, но это все же была лишь часть процесса. Рабочие на собраниях жаловались на всевозможные организационные недочеты и небезопасные условия труда. Люди прибывали в город, лишь чтобы вскоре отбыть восвояси; коренные жители кто целыми семействами навсегда покидал город, кто вскоре возвращался; многих детей эвакуировали в летние лагеря. В подобной атмосфере людям открывалась возможность сменить устаревшие социальные роли на новые, смахнуть натянутые идеологические улыбки и заговорить чуть громче – словом, воспользоваться свободой, рождающейся в подобном хаосе. Очень многим не нравилось, а некоторым было просто безразлично то, каким образом Ташкент превращается в «наикрасивейший город страны». Жалобы рабочих, устоявшиеся привычки студентов, роль ученых и общая смена ценностей – все это придавало истории восстановления Ташкента весьма значительный социальный аспект, зачастую совершенно неподконтрольный партии.