Чернобыль многократно становился предметом исследований, однако почти всегда рассматривался изолированно – и географически, и тематически[455]. Все эти работы сфокусированы в первом случае сугубо на Украине, а во втором – лишь на научном аспекте взрыва. Рыжков, побывавший как в Чернобыле, так и в Спитаке, мельком упоминает в своих воспоминаниях обе поездки, но большинство чернобыльских историй описаны им вне всякой связи с армянским землетрясением[456]. И все же между двумя катастрофами присутствуют явные параллели. Когда в конце 1988 года произошло землетрясение в Спитаке, советские граждане все еще получали дозы распространяющейся чернобыльской радиации. Почти трагикомическим образом украинские стройбригады спешили на помощь армянам, чьи бригады уже активно трудились в Чернобыле; может, иной раз их поезда даже встречались на какой-то ночной станции.
Несмотря на склонность исследователей к обособлению чернобыльского инцидента, важнейшие работы по этой теме выявляют проблемы, значение которых при рассмотрении в более широком контексте бедствий лишь увеличивается. Уже спустя несколько месяцев после аварии на Западе стали выходить первые работы о ней. Несмотря на ограниченность в доступе к секретным материалам вкупе с эффектом хронологической близости взрыва, Дэвид Марплз предлагает два подробных исследования непосредственных последствий катастрофы [Marples 1986; Marples 1988]. В силу того что чернобыльские документы, хранящиеся в Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ), были организованы в стиле школьной хрестоматии – с тщательно подобранными и фотокопированными страницами, – источники, которыми пользовался при своей работе Марплз, оказываются куда полезнее. Две его книги о Чернобыле написаны еще до распада Советского Союза, и, следовательно, они являлись также и политическими высказываниями, поскольку подчеркивали некомпетентность советского руководства. В этих работах предложен подробный разбор событий, последовавших непосредственно за взрывом, но вовсе не анализируется незалеченная чернобыльская травма в тот период, когда Советский Союз уже балансировал над пропастью. Марплз кратко рассматривает Чернобыль в контексте современных украинских катастроф в целом, но все его внимание сосредоточено сугубо на Чернобыле [Marples 1988: 113].
В официальной советской литературе того времени усердно проводились параллели между Чернобылем и намного менее серьезной аварией на американской АЭС Три-Майл-Айленд в 1979 году. Ничего удивительного в попытках преуменьшить значение Чернобыля нет, поскольку благодаря этому Советский Союз мог спокойно продолжать весьма перспективную программу ядерной энергетики [Legasov 1987]. Но если В. А. Легасов и про водил параллели между Чернобылем и Три-Майл-Айленд – сравнение по меньшей мере весьма неоднозначное, – то отнюдь не из солидарности с партийной линией[457]. Легасов был первым заместителем директора Института атомной энергетики им. И. В. Курчатова (ИАЭ), уважаемым профессором Московского государственного университета и руководителем правительственной комиссии по расследованию катастрофы. Отчаявшись от невозможности опубликовать правдивые данные о катастрофе, на вторую годовщину трагедии он повесился в собственной квартире. Подобное отношение к своему делу красноречиво свидетельствует о непростом положении ученых, имевших отношение к инциденту.
Официальная точка зрения была вполне предсказуемой, но – не единственной. Кинорежиссеры запечатлели ужасы чернобыльских работ вроде ремонта кровли энергоблока, когда у рабочих были считаные секунды на сброс радиоактивных отходов вниз. Снимая «Колокол Чернобыля», Р. П. Сергиенко и его команда два месяца после взрыва работали в зоне и опрашивали жителей окрестных деревень, переживших воздействие радиации. Спустя год после аварии от лучевой болезни скончался режиссер В. Н. Шевченко, едва окончивший работу над страшной лентой «Чернобыль: хроника трудных недель», которую жестоко порезали цензурными ножницами[458]. Эти фильмы являются бесценными свидетельствами событий, происходивших непосредственно после взрыва. Позднейшие высказывания по чернобыльской тематике более однозначны: А. А. Ярошинская, к примеру, документирует преступления советских властей, отказывавшихся признавать, что целый ряд населенных пунктов подвергся облучению [Ярошинская 2006: 73]. В своем исследовании она возвращается к ключевой теме работ Марплза – ошибкам партийного руководства, обозначенным уже в названии книги: «Преступление без наказания». Вопрос об ответственности конкретных партийных функционеров никоим образом с повестки не снят (так, в автобиографии 2011 года Рыжков защищал свои тогдашние решения), и вокруг него будет сломано еще немало копий – ведь нет ни малейших сомнений, что в процессе борьбы с последствиями аварии совершалось огромное количество ошибок, многих из которых вполне можно было избежать.
С течением времени исследования местных ученых сделались более предметными, избавившись от прежних идеологических оков, благодаря чему теперь – хоть Чернобыль все еще воспринимают как обособленный феномен – нащупываются отправные точки для дальнейшего обсуждения проблемы. В украиноязычных работах пристальное внимание уделяется Украинской академии наук и ее роли в период становления Украины как независимого государства. Данные исследования ставят целью не столько указать на неудачи советской науки, вылившиеся затем в страшный взрыв, сколько рассмотреть инновационные научные процедуры, выработанные для того, чтобы купировать его последствия. Ученые описывают столкновение с катастрофой как «лобовое», рассказывают, как им приходилось «ночевать в кабинетах» – в тех же, в которых велась борьба с последствиями ядерного взрыва [Тарасевич 2004; Новиков 2004]. Н. П. Барановская указывает, что в академии проводились уникальные радиоэкологические и радиобиологические исследования материалов, собранных в зоне поражения. В каком-то смысле обезлюдевший край претворяется в поразительную, огромную лабораторию [Барановская 2006: 163][459]. Конечно, ученые отмечают масштаб ядерной трагедии, сводя все, однако, лишь к научным вопросам и подчеркивая достижения едва встающей на ноги независимой нации. Несмотря на свою ограниченность, эти работы напоминают, что помимо естественнонаучных данных важно исследовать также и общественную роль ученых за пределами их лабораторий. Крымские ученые, напротив, взялись исполнять весьма широкую общественную роль, подобно своим предшественникам, действовавшим аналогичным образом после крымского землетрясения 1927 года. Тема общественной роли ученых нуждается в дальнейшем изучении.
За последние десятилетия чернобыльские ликвидаторы заставили услышать свой голос практически во всех уголках бывшего Союза. Региональные общества ликвидаторов выпускали мемориальные сборники, посвященные погибшим от заболеваний, связанных с радиацией (с подробными списками всех помогавших при работах в Чернобыле). На их страницах было множество снимков мужчин и женщин, покинувших родные места, чтобы в качестве добровольцев отправиться в Чернобыльскую зону [Чорнобиль 1997; Книга памяти 2008; Книга памяти 2011; Память 2007]. Тон изданий рознится: иной раз звучат обвинения советской власти в некомпетентности, в других случаях – панегирики героизму павших друзей, а временами выказывается нескрываемая гордость советской технической мощью, позволившей взять под контроль сложнейшую ситуацию на четвертом энергоблоке. Опубликованные спустя два десятилетия после трагедии, в радикально отличающейся общественно-политической среде, эти мемориальные сборники явно свидетельствуют о трансформации памяти о Чернобыле. Подобно тому как ашхабадцы после крушения Советского Союза пересмотрели свои воспоминания о землетрясении 1948 года, аналогичным образом поступили с памятью о Чернобыльской зоне спустя двадцать лет и ликвидаторы, работавшие там в 1986 году. Эти две не связанные между собой темы дают, однако, ключ к пониманию столь важных вопросов, как природа добровольчества и причины миграции людей, преодолевавших огромные расстояния, чтобы попасть на Украину.
Итак, литература по Чернобылю ограничивается сугубо катастрофой; но в сочетании с широким социальным контекстом и анализом советского подхода к катастрофам в долгосрочной перспективе она открывает новые пути для дальнейших исследований вопроса. Если объединить то, что заботило ученых и ликвидаторов, с вопросами, возникающими по поводу любого бедствия, то социальное значение Чернобыля окажется существенно шире. И более того, эти события окажутся частью многолетней советской истории, а не только лишь символом падения СССР, которым они оставались в последнее время. Эта история будет все отчетливее проявляться по мере нижеследующего анализа. Но для того, чтобы с ясностью представить себе фон чернобыльских событий, сперва необходимо описать такое драматичное явление, как перестройка. Таким образом мы постепенно проясним причины, по которым Брежнев оказался более успешен в Узбекистане, чем Горбачев на Украине, а также увидим, как в столь неспокойное время советским гражданам удавалось изыскать простор для маневра.
Центральной темой данной книги является временной контекст бедствия; иными словами, при изучении той или иной трагедии не следует ограничиваться лишь рамками обстоятельств, связанных с ней непосредственно. Чернобыль здесь не становится исключением, поскольку уже с ранних этапов становления атомной промышленности по части технологических новаций и даже небольших утечек радиации наблюдался крайне неоднородный опыт. Когда же случился настоящий ядерный кризис, его последствия оказались куда серьезнее, чем показанные в «Комиссии по расследованию», которые явились скорее некоторым предвестием того, что