Несмотря на активную работу добровольцев, Советский Союз с трудом справлялся как с восстановлением Армении, так и с переселением эвакуированных оттуда. Эвакуационные мероприятия наслаивались на уже существующую проблему, поскольку армяне и азербайджанцы начали покидать Закавказье еще до землетрясения – тысячи и тысячи людей уже находились в движении. Азербайджанцы жаловались на погромы и гонения в родных деревнях (на территории Армении[656]), армяне жаловались на скудные условия, предложенные им в Москве, а москвичи просто хотели, чтобы беженцы поселились в РСФСР где-нибудь в другом месте.
Азербайджанцы из села Сарал в Спитакском районе обратились к Кремлю с коллективным заявлением о том, что их насильно выдворяют с родной земли – это началось еще до землетрясения и продолжилось после. Кроме того, селяне с возмущением указывали, что ни от кого не получали никакой помощи в связи с трагедией. В помощи, полагавшейся всем жертвам трагедии, им было отказано ввиду того, что они добровольно согласились перебраться в азербайджанское село Чардахлы[657], так что жаловаться им было не на что[658]. После землетрясения им многократно сообщали, что раз они покинули Сарал еще до землетрясения, то ни на какую компенсацию за утраченное имущество они претендовать не могут[659]. Сами же азербайджанцы заявляли, что часть жителей действительно покинула Сарал еще до землетрясения – пользуясь в том «деятельной поддержкой» со стороны местных чиновников. Менее чем за десять дней до землетрясения их согнали в автобусы и отправили вон из деревни; по пути колонну атаковала банда вооруженных армян[660]. Эти азербайджанские селяне явно более не питали гордости за свою принадлежность к великому социалистическому государству; место, где они жили, напоминало скорее затерянный где-то на границе с Афганистаном кишлак.
Подробно события, связанные с Саралом, разбирает Марк Эли, обращая внимание на ряд важных тем: во-первых, уже сам факт, что Сарал – это село, означает, что официальные восстановительные мероприятия, направленные сугубо на города, этих мест не затрагивали [Elie 2013: 48]; во-вторых, перемещение населения в связи с землетрясением оказывалось не самостоятельным событием, но встраивалось в длившийся годами процесс выдворения азербайджанцев из Армении и армян из Азербайджана – так что и конкретная высылка жителей Сарала, и общее отношение к такого рода событиям отнюдь не являлись следствием только лишь стихийного бедствия [Elie 2013: 73]; наконец, Эли особо заостряет внимание на том, что грянувшее землетрясение сделало беззащитными группы, представляющие меньшинство, подарив большинству удобную возможность воспользоваться их уязвимым положением – местные чиновники проводили махинации с компенсациями за разрушенные дома выдворяемых азербайджанцев, перераспределяя удобным им образом средства, которые в противном случае могли быть пущены на восстановление. Подобные соображения возвращают нас к тем теоретикам катастроф, что делают особый акцент на уязвимости во время несчастий [Elie 2013: 70–71]. В целом же проблемы вынужденных переселенцев проистекали из того, что они были азербайджанцами на армянской земле.
Армяне, эвакуированные в РСФСР и другие республики, более не страдали от последствий землетрясения, однако их новые жилищные условия оставляли желать лучшего. В 1990 году Совмин Армянской ССР сообщил, что более трехсот человек регулярно ночуют в коридорах армянского представительства в Москве. Среди них было и множество бежавших от погромов из Баку, но очень скоро уже стало практически невозможно отличить одних от других.
Эвакуированные из-за землетрясения в отчетах по переселенцам из Азербайджана отдельно не выделялись, но при общем разборе эвакуационной ситуации всплывали многочисленные недочеты и неудачи, чрезвычайно напоминающие ташкентские. Руководство страны спустило министерствам нормативы (в данном случае с числами, кратными пяти), регламентирующие количество жилья, требовавшегося для размещения приписанных к тому или иному министерству переселенцев[661]. Министерства же, в свою очередь, сталкивались с тем, что переселенцы желали попасть в Москву или ближнее Подмосковье, наотрез отказываясь от других вариантов[662]. Им, как горожанам, представлялась оскорбительной мысль о переселении в сельскую местность[663]. Иными словами, выразив готовность переселить пострадавших, Кремль – как некогда уже было после ташкентского землетрясения – столь же ясно дал понять, что не желает массового размещения эвакуированных ни в советской, ни в бывшей имперской столицах[664]. Ведь высокая концентрация переселенцев в столице грозила в том числе и политическими последствиями, как, например, в январе 1990 года, когда почти отчаявшиеся беженцы стали собирать несанкционированные митинги в центре Москвы. Чиновники считали, что этого можно было избежать, если бы людей распределили по отдаленным от столицы населенным пунктам[665]. Кроме того, министерства несли ответственность и за трудоустройство своих переселенцев – задача в перестройку крайне незавидная. И вместе с тем «подавляющее большинство» эвакуированных от предложенной им работы отказывалось[666]. Ситуация перекликалась со сложившейся после ташкентского землетрясения, когда переселенцы выборочно принимали или отвергали предлагаемую им помощь.
Нежелание союзных республик участвовать в восстановительных или эвакуационных мероприятиях в каком-то смысле приветствовалось в Армении, поскольку игнорирование армянского горя способствовало текущей повестке обретения большей автономии. Так что власти Армении постарались без промедления воспользоваться этой возможностью, вскоре представив Москве отчеты, исходя из которых землетрясение оказало столь разрушительное воздействие на ситуацию в регионе, что экономическую систему республики следовало кардинальным образом переосмыслить. Ответы же на поставленные вопросы предполагалось искать не в Советском Союзе, но за его пределами, где армянская диаспора обладала мощнейшими ресурсами для финансирования восстановления республики и полного ее экономического переустройства. Важно отметить, что Армения обращалась к диаспоре даже не столько за пожертвованиями, сколь ко за помощью в реструктуризации денежных потоков, как входящих в республику, так и исходящих из нее. В аккуратнейшим образом составленном докладе, представленном в Москве Рыжкову армянским академиком А. Г. Аганбегяном[667] и народным депутатом СССР от Армении Г. В. Старовойтовой (уроженкой Челябинска), утверждалось, что после того, как Советское государство оказало Армении столь внушительную финансовую поддержку, армяне уже навряд ли могут рассчитывать на дополнительное государственное финансирование в ущерб интересам других республик[668]. А раз Армении предстояло найти собственное решение, то требовались и новые инвестиционные механизмы. Вместо «прямой [финансовой] помощи нуждающимся регионам» Аганбегян и Старовойтова предлагали отдать армянской диаспоре в аренду землю, где бы появились гостиницы, курорты и иные коммерческие предприятия. В идеале Армения должна была превратиться в «зону свободного предпринимательства», а ереванский Звартноц – в международный, принимающий рейсы со всего мира (а не только из Лос-Анджелеса, как пару лет назад[669]) аэропорт[670]. Безусловно, немалым тому вдохновением послужило землетрясение, поскольку уже тогда «весь мир» прибывал в ереванский аэропорт в рамках программ гуманитарной помощи[671]. Описанная система могла бы функционировать более эффективно, имей Министерство иностранных дел Армянской ССР более широкие полномочия. Ведь представительство за рубежом, вкупе с возможностью самостоятельно выдавать въездные визы, значительно облегчило бы привлечение в республику иностранных инвестиций[672], выросший поток которых, в свою очередь, требовал капитальной модернизации транспортной инфраструктуры[673]. Армяне, подобно украинцам после Чернобыля, желали полностью сменить текущую экономическую парадигму. Землетрясением была уничтожена значительная часть индустриального сектора, однако перестраивать предприятия тяжелой промышленности смысла было мало; вместо этого Аганбегян и Старовойтова предлагали сосредоточить усилия на развитии легкой промышленности (здесь аргументация была не совсем экономической, в силу того что после Чернобыля куда больше внимания уделялось экологическим факторам)[674]. Проект преобразований был представлен Рыжкову в 1989 году, и с тех пор армянское руководство постоянно возвращалось к этой теме. В 1990 году ереванский ЦК перечислил препоны, мешавшие претворить данный план в жизнь: рубль являлся неконвертируемой валютой, иностранные инвестиции требовали чрезмерной координации процессов со стороны бюрократических органов, в то время как самим инвесторам не предоставлялось никаких гарантий[675].
В подобных предложениях землетрясение использовалось в качестве рычага, при помощи которого можно было бы оторвать Ереван от Москвы, однако в некоторой степени они совпадали с московскими интересами. В результате перестройки и волнений последний лет, сотрясших всю Советскую империю, Москва присматривалась к новым экономическим направлениям в масштабах всего Советского Союза. Полным ходом прорабатывались разнообразные планы, нацеленные на укрепление как самоуправления, так и самофинансирования республик. Впрочем, задача реформирования – или, точнее сказать, «демонтажа» – всей экономической системы решалась отнюдь не беспроблемно. Партийное руководство опасалось, что