если Армения получит специальные тарифы на импортные товары, то Советский Союз перестанет быть федерацией с единым экономическим пространством[676]. В Министерстве внешних экономических связей сомневались в целесообразности наличия у Армении собственной тарифной системы, учитывая отсутствие внутренних тарифов между республиками[677]. В дополнение к этим замечаниям, глава недавно созданной Комиссии по чрезвычайным ситуациям не верил, что Армении под силу самостоятельно выйти из кризиса. Данная позиция зиждилась на анахронических установках, гласивших, что помощь может прийти лишь изнутри, но не извне[678]. Подобные замечания министерских чиновников к плану восстановления Армении (а вернее – открытое его неприятие) были вполне ожидаемы, с учетом мощного потока международной помощи, хлынувшего практически сразу после трагедии.
Первым сообщением о международной помощи стала восторженная публикация в «Правде» о готовности прислать спасателей Кубы – того самого Острова свободы, что чуть позже с распростертыми объятиями примет чернобыльских детей[679]. Но усилия кубинцев вскоре ушли в тень на фоне планов помощи западных стран; скажем, о чрезвычайно удачной кампании по сбору средств, проведенной в Великобритании, писали даже в «Правде»[680]. С одной стороны, помощь официально выставлялась в качестве фундаментально нового направления в международных отношениях[681]; с другой же – западная помощь нередко описывалась в прессе на контрасте с советской, с указанием на неудачи последней[682].
Впрочем, и с международной помощью, несмотря на ее значимость, не все проходило безупречно. Так, Норвегия направила в Спитак быстросборные домики для своих рабочих, занятых на строительстве местной больницы, но, как выяснилось впоследствии, посылку перенаправили в Ленинакан[683]. Заслуживает упоминания и случай с Миланским торговым союзом, в дополнение к финансовой помощи приславшим еще и технику для выпечки хлеба и в целом приготовления пищи. В декабре 1989 года пришлось вмешаться даже итальянскому посольству: выяснилось, что печи исправно доставили по месту назначения, где они так и остались стоять без дела, вверенные лишь неблагоприятным климатическим условиям. В посольстве обратились к советским властям с просьбой связаться по этому вопросу с армянской стороной, совершенно не понимая, сколь мало москвичи могли повлиять на реальную ситуацию в Армении[684].
Тесную связь между гео– и гуманитарной политикой демонстрирует пример Великобритании. В 1990 году Маргарет Тэтчер посетила Советский Союз, где, в числе прочих мероприятий, было запланировано посещение школы имени лорда Байрона в Ленинакане – подарка армянам от английского народа. Явление Тэтчер бросало тень на столь пестуемый советским генсеком образ лидера, тут же оказывающегося в гуще событий и решающего все проблемы на глазах ликующей толпы[685]. Но народ с ликованием встречал именно ее; при этом, пользуясь случаем, многие держали транспаранты, в том числе и осуждавшие медлительную реакцию властей[686]. Тень также легла и на привычную практику советских переименований: уже вскоре Ленинакан (с 1924 года носивший имя вождя мирового пролетариата) вновь станет Гюмри, а пока в нем лишь одна улица[687] после визита госпожи премьер-министра получила ее имя.
Помимо помощи с ресурсами, международное внимание помогло возродить некогда столь важную советскую общественную организацию, как Красный Крест и Красный Полумесяц. По странной иронии настойчивое желание сохранить советские общественные объединения – деятельность которых вместе с тем почти полностью подавлялась московскими государственными институциями – обеспечило Советскому Красному Кресту эффективную организационную структуру, что позволит ему, когда настанет час, с легкостью включиться в деятельность Международного Красного Креста. Советский Красный Крест сыграл определенную роль уже в Чернобыле, но в полной мере возродился только в Армении. После этого организация стала активно участвовать в ликвидации последствий и чернобыльской катастрофы, и железнодорожной аварии в Башкирии, и землетрясения в Таджикистане в январе 1989 года. Впервые с двадцатых годов Советский Красный Крест сотрудничал со своими международными соратниками, внимательно изучавшими работу советских визави.
Сотрудники Международного Красного Креста прибыли в Армению, чтобы оказать помощь раненым, а также оценить эффективность принятых мер по ликвидации последствий землетрясения[688]. Европейские отделения организации помогали спасать детей из завалов, отправляя многих из них на лечение в Италию и Венгрию[689]. Параллельно с работой отрядов европейских стран в женевскую штаб-квартиру поступали отзывы на деятельность Советского Красного Креста. Беспокойство функционеров Международного Красного Креста вызывали целые горы отправляемых в Советский Союз не самых нужных вещей, в особенности нестиранной одежды, а также медикаментов с истекшим сроком годности[690]. Товары прибывали в Москву зачастую без каких-либо маркировок, и требовалось тратить драгоценное время на сортировку того, что следует отправить в Армению[691]. Работа по ликвидации последствий спитакского землетрясения ускорила процесс реинтеграции Советского Красного Креста в международное сообщество.
Вышеописанные мероприятия стимулировали и дальнейшие подобные, вроде посещения делегацией Международного Красного Креста Чернобыльской зоны отчуждения спустя четыре года после трагедии. Члены делегации отмечали, что в ходе событий в Армении Советский Красный Крест серьезно укрепил свою репутацию: советские газеты много писали о Красном Кресте, и его гуманитарная деятельность стала известна широкой советской аудитории[692]. А потому и местные жители в Чернобыле относились к Красному Кресту с меньшим недоверием, чем к советскому правительству. Члены делегации предложили выпускать брошюры, информирующие о деятельности Красного Креста, и призвали советских коллег организовывать сбор средств через благотворительные концерты и лотереи[693].
Начавшаяся с Чернобылем вереница трагических событий сыграла критическую роль в возрождении Советского Красного Креста как негосударственной организации, которая, номинально являясь аполитичной, все же известным образом влияла на восприятие советского правительства[694]. При этом Советский Красный Крест был заинтересован не только в получении, но и в предоставлении международной помощи: в организации хотели, чтобы добровольцы получали дополнительные компенсации, а также иностранную валюту для покрытия расходов за рубежом[695]. Невзирая на целый фронт внутренних проблем, Советский Союз, к примеру, отправил гуманитарный борт в Иран, в северной части которого в июне 1990 года произошло мощное[696]землетрясение[697]. Советские власти понимали всю ограниченность подобной помощи, в том числе и ввиду необходимости получения выездных виз для сотрудников гуманитарных организаций[698]. Так что когда Комиссия по чрезвычайным ситуациям приступила к разработке плана по систематизации международной гуманитарной помощи, Советский Красный Крест отреагировал предложением о расширении своих полномочий. В организации хотели получить реальное право самостоятельно принимать решения об оказании международной помощи; также комиссии предлагалось наконец признать, что не одни лишь советские министерства и партийные ведомства, но также и «общественные и прочие организации» играют важную роль в спасательных и восстановительных мероприятиях[699]. Европейские подразделения Красного Креста исторически тесно сотрудничали со своими правительствами; однако Советскому Красному Кресту сперва предстояло от своего правительства радикально отделиться [Forsythe 2005: 191–192]. Перерождение Красного Креста в независимую организацию ознаменовало начало новой эры для советских спасательных операций.
Социальные и политические обстоятельства армянского землетрясения были уникальны по многим причинам. Советскому Союзу впервые пришлось столкнуться с двумя масштабными катастрофами одновременно. Ведь несмотря на прошедшие со взрыва на ЧАЭС два года, связанных с ним проблем стало немногим меньше, поскольку уровень загрязнения был стабильно высок и распространялся на огромные территории. Справиться в Армении в одиночку, подобно брежневскому правительству в Ташкенте, у нынешнего Советского государства, ослабленного экономически и издерганного непрерывным политическими волнениями, дошедшими уже до Москвы, надежды было немного. К сожалению, несмотря на все уроки, что можно было из всего этого извлечь, Горбачев и его советники сами шли отнюдь не в перестроечном темпе. Вместо этого они заручились пыльной советской методичкой, словно бы найденной кем-то в допотопном сундуке, и силились воодушевить советских граждан ее давно затертыми идеями – о дружбе народов, о строительных квотах, о триумфальных известиях об очередном подвиге героических стройбригад. Пожалуй, оперативное возведение саркофага и впрямь заставило на время вновь уверовать, что советским инженерам до сих пор под силу «взять штурмом любую крепость». Но прогремевшее следом землетрясение в Армении, принесшее огромные разрушения, не предоставило советской прессе ни единого серьезного и успешного проекта, которым можно было бы подчеркнуть победу Советского государства над трагедией. Вместо этого Горбачеву пришлось довольствоваться второстепенной ролью, в то время как армяне пытались решить свои проблемы самостоятельно, используя национальное горе для подъема национального движения. Так что в подобных обстоятельствах, решив более ярко проявить себя в Армении по сравнению с Чернобылем, Горбачев в глазах общественности лишь яснее подчеркивал слабость нынешней власти.