– Знаешь, парень, каналов без тебя хватает, а с крупными монополистами лучше не связываться.
Альфа́ набычился.
– Конкуренция – моя проблема. А ты позвони главному снабженцу, логисту, завскладами – называй как хочешь, но пусть назначит встречу на завтра. В полдень. – Альфа́ помолчал. – Квартал «Олимп», дом у апельсинового дерева, на пересечении проспектов Пастера и Жореса. Он не заблудится. Дело выгодное. Если захочет поучаствовать…
Рыбак выбрал позицию осторожного безразличия. Он сортировал агонизирующую рыбу, как придурковатый Ной, вознамерившийся спасти еще и рыб.
– Хорошо. Я позвоню. Почему бы не поощрить призвание. – Окурок полетел в лежавшие на пирсе водоросли. – В худшем случае выловлю тебя в открытом море, когда отправишься на корм скорпенам.
21:24
Тидиан проснулся внезапно.
В поту. С колотящимся сердцем.
И удивился свету за ставнями.
Мгновение назад он был слеп. Бежал по лабиринту, натыкался на стены, попадал в тупики, ориентировался по звуку собственных шагов, трогал камни, бился макушкой о своды. Он бежал за своим мячом «Марокко КАФ 2015», почти остановил его у желоба, не сумел задержать и полетел вслед за ним в черную дыру.
Живой. Зрячий.
В конце коридора мерцал свет.
Золотые плоды.
Сокровище. Золотые плоды титана Атласа, хранимые Гесперидами. Десять жеребцов везли по небу огненную колесницу, нагруженную, как «мерседес-бенц» в рыночный день. В корзинах лежали золотые плоды. Тысяча солнц. Он хотел схватить одно, почти коснулся его пальцем – во всяком случае, так ему показалось.
И тут все погасло.
Он вглядывался в темноту, но ничего не видел.
Он снова бежал – по коридорам, тупикам, попадал в карманы. Может, он не ослеп? Может, снаружи все также сияет солнце? Вдруг за дверью есть свет и он наконец перестанет натыкаться на препятствия, чувствовать боль, плакать, истекать кровью, ощущая ее вкус и жар, но не ведая, красного ли она цвета?
Возможно…
Заухала сова.
Сердце Тидиана постепенно успокаивалось. Голос птицы он слышал наяву. Не во сне, это точно.
Под окном. Крик разбудил его. И спас.
Мальчик долго сидел на кровати, обнимая мяч.
Это был сон, всего лишь сон. Мяч никуда не делся.
Ему до ужаса хотелось крикнуть «Мама!», но он сдержался.
«Ты уже большой…»
Из гостиной доносилась музыка. Взрослые разговаривали.
У них гость?
Сова улетела. Наверное, кто-то ее спугнул. Или она отправилась спасать других детей.
Тидиан успокоился и заснул.
21:28
Жюло вышел на мол, опустился на колени и принялся отряхивать песок с ног, чтобы обуть мокасины. По набережной мимо него пробежали три девушки – им не мешали пот, соленые брызги и гравий под кроссовками.
Лейтенант непроизвольно проводил их взглядом. Его мысли витали далеко, он смаковал малюсенькую победу, подтвержденную текстом сообщения: ключевое свидание назначено на завтрашнее утро. Поколебавшись, он решил ничего не пересылать Петару. К десяти утра он будет в отделе, дождется шефа и сделает ему сюрприз. Флор хотел провести часть расследования, связанную с забором крови, в одиночку. Сыграть сольную партию.
Жюло обувался, глядя на стоявшие перед ним дома.
А что, если дело будет разбираться в особом порядке?
Мысленно он все время возвращался к цифре 13 в нике Bambi… В Буш-дю-Роне насчитывалось два миллиона обитателей – практически столько же живет в Словении, на Ямайке или в Катаре. Периметр обширный, но все сходится на Пор-де-Буке, а точнее – на штаб-квартире ассоциации «Вогельзуг», где работал Франсуа Валиони. Петар на этот счет был уклончив, но чувствовал себя в фокейском городе[48], как угорь в лагунном озере Бер, и имел долгий опыт работы в марсельской метрополии, знал ее коды, сети и соотношение сил.
Жюло приехал из Страны басков и был здесь чужим. От реальности его словно бы отделяла невидимая стена, и ему приходилось непросто в Пор-де-Буке, этом театре, где все пересекались со всеми, каждый следил за каждым и вел свою игру, зная реплики других действующих лиц. Жюло выступал в роли зрителя, неспособного понять умолчаний, невысказанностей, дидаскалий[49] и связей, объединяющих людей по принципу коммуны, соседства, крови.
Он дошел по молу до детского парка развлечений. Кровные связи… Завтра утром с этого и начнем.
Жюло бросил последний взгляд на ряд муниципальных домов – десяток белых клубов, обшарпанных, но с великолепным видом на море. Странно, квартал напомнил ему шарж из газеты двухмесячной давности. Риелтор пытается продать нищей семье руины в бидонвиле[50], расположенном напротив роскошной резиденции: «Вам повезло, вид отсюда гораздо лучше, чем с той стороны!»
Убойный аргумент, ничего не скажешь, но всегда наступает момент, когда человек перестает довольствоваться панорамой.
21:33
Лейли и Ги покурили на балконе, потом она оставила гостя в комнате считать сов, очки и чайные коробки, а сама пошла сменить «божьекоровкино» платье на удобную красную джеллабу с небольшим круглым вырезом, открывающую только лодыжки. Она очень осторожно поставила на журнальный столик поднос с чашками, как будто опасалась, что музыка, доносившаяся из квартиры Камилы и больше похожая на отзвуки землетрясения, выплеснет горячую жидкость.
Ги сидел на стуле и с тревогой смотрел на изображение Сегу и догонские маски, не убранную после ужина посуду, мяч Тидиана, рассыпанную по полу землю и, казалось, спрашивал себя, что он делает в этой немыслимой квартире. Он позвонил в дверь час назад и растрогал Лейли, пробормотав убогие извинения. Так ребенок просит прощения, не веря своим словам.
– Я… кажется, я забыл у вас сигареты, – сказал он голосом завзятого курильщика, жаждущего сделать первую, самую сладкую, затяжку.
Лейли встретила Ги открытой улыбкой, сказала, что Бэмби и Альфа́ нет дома, а Тидиан лег спать. Что он может ненадолго остаться, и она подогреет тажин или нальет чаю.
– Покурите в окно, а я пока сниму одежду, пропахшую пылью и жавелевой водой, и переоденусь. Главное – не обращайте внимания на беспорядок.
Когда Лейли вернулась в комнату, на ней была просторная джеллаба, подчеркивавшая высокую стройную фигуру. Она немножко гордилась тем, что платье идет ей, как и двадцать лет назад. Соседу снизу повезло меньше – из-под заправленной в джинсы клетчатой рубашки выпирал, нависая над ремнем, круглый живот. Лейли устроилась на диване, Ги докурил и сел напротив нее на стул.
– Пришли послушать продолжение истории? – спросила она, глядя ему в глаза и убеждаясь, что худшее миновало: сегодня вечером ее секрет хорошо защищен. – Но я-то о вас ничегошеньки не знаю…
Ги зажал ладони между коленей.
– Ну… что я… Родился в Мартиге, а через пятьдесят лет оказался тут, неподалеку, километрах в десяти. Тридцать лет работаю на одном и том же месте. Был женат двадцать лет, потом она ушла – надоело готовить мне еду, разговаривать «в пустоту» и весь день слышать из телевизора голос спортивного комментатора. Я поискал другую, похожую на нее, но не нашел: с возрастом женщины становятся недоверчивы. В общем, я скорее не люблю перемены.
– Тогда что вы здесь делаете?
– Не знаю.
– Подогреть тажин?
– А потом поведете беседу за двоих? Если еще и «Экип 21»[51] включите, сразу на вас женюсь!
Лейли рассмеялась, оценив немудреную шутку.
– Женитесь на черной?
Джеллаба соскользнула с плеча. Контраст пьяной вишни и шоколада. Ги задержал взгляд на женщине.
– Вы не такая, как все… Сколько вы здесь? Четыре, пять лет? Вы похожи на девчонку. На детей не сердишься, зло держишь на родителей. Знаете, почему в Пор-де-Буке так много иностранцев?
– Нет.
Она взяла поднос и пошла в кухонный закуток.
– В семидесятых, когда я был маленьким, закрылись верфи и власти заявили, что в Фосси, на озере Бер, будет создана самая большая промышленная зона во Франции. Самая большая, так и говорили. Нечто гигантское, тысячи и тысячи рабочих мест в черной металлургии. Подход показался новым, в Пор-де-Буке начали строить жилье, со всех концов Европы и – главное – из Африки приехали десять тысяч рабочих, готовых вкалывать на будущих заводах. Но кто-то в Париже решил, что никаких заводов не будет. Идею промышленной зоны в Фоссе похоронили, а иностранцы остались. Вот и вся история. Аид эль-Кабир – Большой праздник – стал в Пор-де-Буке национальным праздником и как никогда оправдал свое название!
Ги хрипло рассмеялся. Лейли вернулась с едой.
– Цыпленок, – уточнила она, окинув гостя жалостливым взглядом.
В этом человеке было что-то трогательное – она не понимала, что именно. Глаза? Голос? Неуклюжесть?
– Считаете меня придурком? Расистом? Мачо?
– Все вместе, мой капитан.
– Но вы со мной все-таки поговорите?
Лейли поставила блюдо на стол.
– Нет, займусь вашим образованием. Слушайте…
История Лейли
Я ослепла в тринадцать лет.
Вам будет трудно поверить, Ги, но сегодня солнце почти меня не беспокоит, только темные очки приходится носить, так что моя коллекция – не дань кокетству, но воспоминание об очень долгом периоде жизни. У Пикассо были розовый и голубой периоды, а у меня черный. Как ко мне вернулось зрение? Это долгая история, я расскажу ее позже. Она еще невероятней той, что вы услышите сейчас. Давайте начнем с самого начала.
Врач в диспансере без эмоций сообщил моему отцу, что я ослепну. Папа рассказал об этом со слезами на глазах – он плакал при мне один-единственный раз. Я до сих пор не знаю, что это было – удача или проклятие. Наверное, то и другое вместе. Мысль о слепоте приводила меня в отчаяние, но хоть было время морально подготовиться. Тридцать месяцев, с одиннадцати до тринадцати лет, я прожила в уверенности, что темнота возьмет надо мной верх. Дни укорачивались, утренние и вечерние часы постепенно меркли. Линии в моих тетрадях превращались в кляксы, паучьи лапки, реки серого асфальта, моря чернил. Я тщетно таращила глаза – ночь неустанно готовилась поглотить меня. Очень странно наблюдать, как мир уходит в небытие, шатается, исчезает, а вы остаетесь. Если хорошенько подумать, это в чем-то противоположно смерти.