У Тидиана отлегло от сердца.
Они его заберут, допросят, задержат.
Старший братец – хитрюга, завтра он выйдет. Раз Альфа́ дал себя схватить, значит, он чист.
Тидиан смотрел, как двое в синих бронежилетах поверх рубашек ведут брата к машине, и спрашивал себя: зачем?
«Это бессмысленно, – думал он, – ты ищешь оправданий, хотя это ты плохо свистнул и провалил первое дело, порученное Альфа́…»
Тидиана била дрожь.
Когда машины исчезли в конце улицы Пастера, его затошнило, плакать хотелось так сильно, что он не мог сдержаться.
Он никогда не станет Тиди. Вечно будет малышом Тидианом.
Не быть ему похожим на Альфа́. Альфа́ намеренно сдался. Как в кино. У него был план. Брат запросто обхитрит всех этих легавых. Он сказал, что заработает кучу денег. Больше, чем проклятые сокровища, которые спрятала мама.
14:52
Над дюнами вставало солнце. Песок на мягких склонах напоминал кожу с золотистым загаром. В недолговечных холмах пустыни узнавались изгиб спины, рельеф груди, округлость ягодиц. Неизвестный автор постера, висевшего в столовой отеля «Ибис» в городе Пор-де-Бук, добивался именно такого эффекта. По алеющему небу скользила стая перелетных птиц.
Лейли собрала со столов остатки круассанов, масла, конфитюров и ненадолго задержалась перед плакатом, машинально надев солнечные очки. Круглые. Желтые. С веселым смайликом на каждом стекле.
Комната погрузилась в сумрак. Лейли не услышала шагов Рубена.
– Сувенир на память о Нубийской пустыне, – сказал управляющий. – Все, кто у нас останавливается, восхищаются чувственностью дюн, и никто не замечает сливающихся с небом птиц. Священных ибисов! Меня развлекла эта шуточка. Фотограф решил помочь несчастным ибисам, которых в античные времена почитали египтяне. Во Франции их сегодня обвиняют во вторжении в чужой ареал обитания, утверждают, что они занимают чужие гнезда и уничтожают кладки яиц, убивают птенцов, в том числе детишек розовых фламинго.
– Это правда?
– Так говорят. В двух шагах отсюда, в Камарге, как повсюду во Франции, работники заказников, озабоченные сохранением национального природного наследия, убивают ибисов, пытающихся мигрировать в наши болота.
Они постояли, разглядывая картинку, потом Рубен повернулся к Лейли:
– О моя неутомимая султанша, не окажете ли милость вашему покорному слуге? Можете прийти завтра пораньше? К шести утра? В виде исключения. Нура отпросилась на полдня.
Лейли задумалась. Сдвинула «улыбающиеся» очки на лоб.
– Я должна отвести Тидиана в школу. Разбудить его. Приготовить завтрак.
– Понимаю, принцесса, все понимаю.
Рубен был не из тех, кто упрашивает, настаивая на своем. Лейли не слишком хотелось оказывать услугу Нуре, но она вспомнила недавний разговор о феноменальном интернационале.
– Ладно, – согласилась она. – Дедушка Тидиана заберет его после ужина, он переночует у моих родителей, а утром бабушка о нем позаботиться. Я пошлю им эсэмэску.
– Спаси… – Рубен не договорил, окончание слова застряло в горле.
Изменившаяся в лице Лейли смотрела на экран мобильника.
– Альфа́, – помертвевшими губами произнесла она. – Альфа́, мой старший. Его только что арестовали. У дома моих родителей. Отец видел, как его в наручниках затаскивали в фургон…
Рубен положил руку ей на плечо:
– Ничего. Ничего, все образуется. Он не сделал ничего плохого. Полицейские его отпустят. В худшем случае – если произошла ошибка, – он сбежит. Я рассказывал вам, моя встревоженная Пенелопа, как в семьдесять четвертом сбежал из тюрьмы Бангкванг[71] в семи милях к северу от Бангкока после невероятного бартера?..
– Хватит! – Лейли закричала, горько зарыдала и все повторяла и повторяла: – Замолчите, Рубен! Замолчите!
Управляющий усадил ее. Они долго молчали, а в коридоре гудел пылесос, ходила туда-сюда неугомонная Нура. Лейли всхлипывала и сморкалась в бумажные платки с логотипом «Ибиса».
– Простите… – Голос Рубена прозвучал еле слышно.
– Это вы меня простите! Я не должна была кричать, ведь вы самый милый патрон из всех, кого я знала.
– Сотрудницы всегда так говорят – пока я не попытаюсь их поцеловать.
Лейли улыбнулась. Рубен лет на двадцать старше, значит, он пошутил. Во всяком случае, Лейли на это надеялась. Управляющий слишком элегантен, а вежлив и застенчив, как лицеист. Деликатность девственника.
– Отказав мне, они не злятся, им льстит джентльменское поведение, и я почти всегда становлюсь конфидентом. Больше всего мне доверяют отчаявшиеся! Когда я управлял «Паломаром» в Западном Лос-Анджелесе, то выслушивал откровения Мэрилин за несколько часов до ее самоубийства. А еще утешал Джин Сиберг… Далиду… Роми Шнайдер… – Рубен сделал паузу. – И Клеопатру.
Лейли снова улыбнулась, и Либерос взял ее за руку:
– Предлагаю миновать этап «попытка поцелуя – отказ». Надеюсь, вы не обидитесь, если мы откажемся от глупых прелиминарий, предшествующих началу дружбы между мужчиной и женщиной? Доверьтесь мне, Лейли. Доверьтесь, если хотите. Все считают, что мой любимый спорт – рассказывание историй. И все ошибаются. Я повторяюсь, заговариваюсь, поэтому предпочитаю слушать.
Лейли сжала его пальцы, дожидаясь, когда Нура уйдет в конец коридора.
– Ну так слушайте, мой прекрасный конфидент. Слушайте, но никогда никому не передавайте.
История Лейли
Я осталась одна в вонючей комнате сицилийского города Агридженто. Одинокая и слепая. Всех моих друзей и кузенов из Сегу отловили карабинеры. Их ждала высылка в Мали. У меня был выбор – умереть или сдаться полиции, и тут открылась дверь и протянулась рука.
Вам не нужно больше бояться, мадемуазель.
Адиль.
Его звали Адиль Заири.
В каждой следующей его фразе звучали слова «слишком красивая». Обо мне. Слишком красивая, чтобы умереть. Слишком красивая, чтобы оставаться здесь. Слишком красивая, чтобы не влюбиться. Потом Адиль повторил их десятки раз. Он влюбился с первого взгляда. По ночам Адиль называл меня маленьким больным птенчиком, брошенным котенком, сиреной, выброшенной на берег, но всегда возвращался к главному. К моей красоте.
Адиль жил этажом ниже, услышал шум на площадке, расспросил соседей и узнал, что на четвертом этаже прячется женщина. Всеми покинутая.
Он сразу понял, что перед ним слепая, когда я повернула пустые глаза на звук его голоса. Думаю, я тоже очень скоро влюбилась в него. Не только потому, что Адиль был спасательным кругом во мраке ночи. Я была недоверчива, как тигрица, глуха к обещаниям, как сова, пугающаяся шепота, и полюбила этого мужчину за то, что он нашел в себе силы шутить. Я была жалкой, а он бросился к моим ногам.
– Вы правда слепая? – почти сразу спросил он. – Вы действительно ничего не видите?
Я боязливо шепнула «да» и услышала ответ, которого меньше всего ожидала.
Уф.
Клянусь, именно это, Рубен.
Уф.
Повторил мелодичным голосом: «уф» – и добавил:
– Вы никогда не узнаете, какой я урод!
Я расхохоталась, но Адиль говорил серьезно. В следующие месяцы он часто повторял: «Я не красавец и смогу уложить в постель женщину моей мечты, только если она будет слепой!» Он ласкал подушечками пальцев мои ноги, грудь, спину и все время повторял: «Твое тело совершенно…» Ах, как мне это нравилось! Нравилось гладить лицо Адиля (оно не было таким уж некрасивым, можете мне поверить!) и его упругое тело.
Как-то раз, вечером, он посетовал:
– Если ты однажды прозреешь, сразу меня бросишь.
Это случилось через несколько недель после нашего знакомства, и я решила, что Адиль шутит.
Он был французом. Работал в Ассоциации помощи беженцам и много ездил по Средиземноморью. Мы не расставались. Я ждала любимого в гостиничных номерах в Бейруте, Никосии, Афинах, Бари, Триполи. По утрам мы занимались любовью, и он уходил, едва прикоснувшись к завтраку, который я потом клевала весь день. Адиль возвращался вечером и бывал молчалив. Забавно, но говорила я, описывала, как прошел очередной день без происшествий, что я поняла о городе, где мы находились, по звукам с улицы.
Адиль тратил мало слов, но очень меня любил. Часто любил. Женщинам свойственно путать одно с другим. Но не мужчинам.
Однажды вечером – мы тогда жили в комнате над портом Орана – Адиль читал газету, я слушала голоса торговцев фруктами, доносившиеся с эспланады, и вдруг он сказал:
– Послушай-ка вот это, котенок.
Адиль никогда ничего мне не читал. Не любил. А мне так не хватало книг! Я часто вспоминала сказки и легенды, прочитанные во время вынужденного отшельничества, и без устали прокручивала их в голове. В мечтах любимый мужчина читал мне в темноте историю, как делал папа в Сегу, но Адиль предпочитал заниматься со мной любовью. Это понятно – я была его женщиной… Если мы родим детей, возможно, он захочет читать сказки нашей дочери.
– Это важно, котенок.
В тот вечер я прослушала длинную научную статью об операциях на роговице и трансплантации тканей, в результате которых слепые прозревают. По версии автора выходило, что подобное вмешательство все чаще производится в странах Средиземноморья. Мой случай был операбелен, требовал госпитализации всего на несколько дней и не представлял опасности для здоровья.
Я не могла поверить в подобное чудо, мне словно поднесли кубок с вином бессмертия; я думала, прижимаясь к Адилю, что этот разговор – лучшее доказательство его любви.
– Ты больше не боишься, что мы расстанемся, если зрение ко мне вернется? – спросила я Адиля. В этот волшебный миг, обещавший счастье и выздоровление, он должен был понять, как хорошо, во всех деталях, я знаю его тело.
Адиль поцеловал меня.
– Я все наврал, птичка моя, схитрил, чтобы тебя соблазнить. На самом деле я вылитый Ричард Гир!
Я рассмеялась, хотя понятия не имела, как выглядит этот артист. Все было прекрасно, пока я не задала проклятый вопрос о деньгах.