– И зачем тебе все это?
– Чтобы найти мамино сокровище. И хранить его…
Из-за стены доносились возбужденные вопли и звук ударов по мячу. Тидиану не терпелось присоединиться к ребятам, но дед не отпускал его.
– Я был таким же, как ты, малыш. В детстве. Мечтал о сокровищах.
– У твоей мамы тоже был клад? – изумился Тидиан.
– Не у мамы. У деда. Его украли, отсюда все наши несчастья.
Судя по восторженным возгласам, одна из команд забила гол, и Тидиан со всех ног побежал ко входу. Разумеется, с открытыми глазами. Обернулся и крикнул:
– Расскажешь сегодня вечером!
09:17
Нура стояла перед Рубеном в позе классической субретки, уперев кулаки в бока.
– Ты удвоишь мне жалованье?
Управляющий отелем «Ибис» с изумлением уставился на молодую африканку. Она явилась в девять утра, как и предупреждала, выглядела усталой, помятой, посуетилась четверть часа и вернулась к стойке в образе фурии.
– Божественная моя, что-то не так?
Нура была странным созданием. Функционировала как робот на батарейках. По ночам пела и танцевала, к вящему удовольствию тайных постояльцев, а днем бродила по коридорам и номерам, надев наушники, и напоминала бытовой электроприбор на подзарядке. Этим утром наушники висели на шее.
– Конечно, не так, Рубен! Теоретически мы тут убираемся вдвоем!
Удивительное существо! Завистлива, все время ноет, жалуется, что в «Ибисе» слишком много работы, а теперь, когда он нанял Лейли, злится. Еще меньше ей понравилось, что новенькая опытнее, энергичнее, шустрее и вообще все делает отлично. Кроме того, Лейли оказалась хорошенькой и очень веселой, такие, как она, способны растопить мужское сердце без малейших усилий. Солнечная женщина.
– Сладкая моя, Лейли на посту с шести утра. Добиралась на своих двоих – автобусы еще не ходили, так что дорога заняла целый час – и между прочим успела отвести сына к родителям. Она…
– Меня чужая личная жизнь не интересует. Работаешь, так работай, и точка!
Нура судорожно вздохнула, снова надела наушники (могло показаться, что мозг получил сигнал: батарея разряжена!) и удалилась, держа швабру наперевес.
Лейли сидела на кровати в номере 23 и плакала. На полу у ее ног кучей валялись простыни и белые полотенца, как будто она использовала их вместо бумажных носовых платков. Рубен не успел задать вопрос – Лейли заговорила первой:
– Меня вызывают в комиссариат Пор-де-Бука. Сегодня. К четырем.
– Зачем?
– Теперь из-за Бэмби. Они… Они ее ищут…
– А что с Альфа́?
– Он прислал сообщение. Его отпустили. Сегодня рано утром. Раньше, чем должны были по правилам.
– Ваша дочь… Бэмби. Где она?
Глаза женщины снова наполнились слезами. Они текли по щекам, падали крупными каплями на синий пластиковый фартук и разбивались, как стеклянные горошины. Рубен решил не настаивать. Сказал только:
– Если у девочки проблемы, я могу помочь.
Лейли показывала ему фотографии детей. Бэмби была такой же красавицей, как Нура. Тоненькая, стройная, изгибы бедер созданы для танца, шея длинная, волосы медно-рыжие, губы чувственные и бархатистые, словно персик.
Рубен сел рядом с Лейли:
– У нас есть шесть часов… хотите кофе?
Она кивнула.
– Индонезийский, с острова Хальмахера[90]. Борцы за независимость подарили мне целых три тележки за то, что я тридцать шесть месяцев укрывал их лидера Йохана Тетериссу[91]. Этого инсургента искали все секретные службы Джакарты.
Лейли улыбнулась, и Рубен отправился в свой кабинет за обещанным молуккским нектаром, обернулся в дверях и постановил:
– Когда вернусь, вы все мне расскажете. Ваша жизнь гораздо интереснее моей.
Лейли промолчала, не уверенная в его правоте. Рубен поймал ее взгляд и сказал с оттенком меланхолии в голосе:
– Вы хотя бы ничего не выдумываете.
История Лейли
Я сошла на берег Танжера в сентябре 1994-го. Надия связала меня с Caritas Maroc, ассоциацией помощи беременным женщинам. Многие эмигрантки из стран Южной Сахары зачинали еще до отплытия в Европу. Большинство – в результате изнасилования, другие намеренно занимались сексом во время овуляции, чтобы на девять месяцев уберечься от посягательств. Было еще одно преимущество: когда власти Марокко или Алжира ликвидировали гетто нелегалов, заботу о женщинах брали на себя социальные службы, и они избегали обысков, побоев и нового насилия в приграничных тюрьмах. Лист ожидания в Caritas Maroc для будущих матерей-одиночек был очень длинным, но слепые и ампутанты имели приоритет.
Я рассказала свою историю, опустив одну «маленькую» деталь о содержимом адидасовской сумки, с которой не расставалась. Там лежали деньги, много денег, мои деньги. Но не только. Об остальной части добычи, принадлежавшей Адилю, не узнает никто, даже вы. Скажу одно: я не могла это ни потратить, ни выбросить. Так-то вот, Рубен. На любом сокровище лежит проклятие.
Я как заведенная твердила медсестрам, что хочу сделать операцию. Пересадку роговицы. Объясняла: моя семья экономила и собрала деньги. Думаю, люди из Caritas кое-что проверили, и я узнала, что Адиль Заири не был ни прекрасным принцем, ни идеальным возлюбленным. Его хорошо знали в эмигрантских кругах: он вел двойную игру в своей ассоциации помощи беженцам, переправлял нелегалов и наживался на них. Все девушки, попадавшие в его сети, становились проститутками, а потом отверженными, но ни одна не прожила с этим сутенером дольше меня. Возможно, он и правда любил свою Лейли сильнее остальных? Или все дело в том, что я столько времени не понимала очевидных вещей? Никто не знал, что случилось с Адилем. Выжил он или подельники утопили его труп в гавани Суса?
Я судьбой Адиля не интересовалась. У меня была одна-единственная навязчивая идея – прозреть до родов. Увидеть, как появится на свет мой ребенок. Я умоляла хирурга – у него был визгливый, как у шпица, фальцет и высокомерный тон, – плакала, ругалась, но он переубедил меня одной фразой:
– Это слишком опасно для ребенка.
Офтальмолог рассказал об анестезии, риске выкидыша, инфекции, кровотечении.
Я запомнила одно.
Это слишком опасно для ребенка.
Я родила 27 марта 1995 года в клинике «Бу-Регрег» в Рабате. Доктор Роке согласился прооперировать мои глаза через четыре недели, тоже в Рабате. Вся процедура заняла чуть больше часа, по сорок минут на каждый глаз. Не представляете, как я орала на врача, когда все прошло! Никакого общего наркоза, меньше недели в больнице. 90 000 дирхамов за два движения скальпелем!
А он утверждал, что это слишком опасно для ребенка.
Я ужасно злилась на доктора Роке. С первого дня девочка спала в кроватке рядом со мной, а я не знала, как она выглядит. Давала ей грудь, переодевала, купала, целовала, умирала от счастья, вдыхая запах нежной кожи, но… понятия не имела, какого она цвета.
И все-таки хирург был прав, я осознала это, открыв глаза после операции и увидев Бэмби.
Бэмби, мое сокровище, мою красавицу, мое чудо. Мою любимую дочь.
Я запомнила ее лицо с первой секунды и на всю оставшуюся жизнь.
Прошло несколько недель, и я вернулась в Сегу и поселилась рядом с родителями, кузенами и прежними соседями. Часть оставшихся денег пошла на покупку домика у реки.
Бэмби подрастала. Бэмби, нежный цветок Африки. Светлая кожа метиски делала ее более хрупкой, чем другие дети. Девочке словно недоставало эбеновой брони. Она брезговала речной водой цвета охры, огорчалась, если на платьице попадала глина, и ужасно боялась верблюдов. Полная противоположность мальчишке-сорванцу, каким была в детстве я.
А вот школу Бэмби полюбила сразу. В единственный класс набивались пятьдесят учеников, и старенькая учительница, лучше говорившая на бамбара, чем по-французски, давала им по утрам уроки. Другой школы на расстоянии тридцати километров не было. У меня появилась и созрела безумная идея.
Уехать снова. Добраться до Европы. Устроиться. И вызвать к себе дочь.
Я была знакома со Старым Светом – в Марсале, Марселе, Алмерии, – правда, ничего не увидела с противоположного берега Средиземного моря. В Сегу приходили письма и немного денег от кузин, устроившихся в Монтрёе, восточном пригороде Парижа. Я их почти не помнила, хотя в детстве играла с этими простушками. Они писали, что работают в мэрии, зарабатывают много тысяч франков в месяц (мне даже не хотелось считать, сколько это будет в африканских франках!), ходят с членами семьи в библиотеку и в кино.
Если преуспели тупицы Нало и Бинету, если они обеспечили лучшее будущее своим детям, так почему бы не попытаться и мне? Я добралась до Европы один раз, когда была слепа, доберусь и второй – зрячая! Денег хватит, можно оставить Бэмби с родителями и через несколько недель быть на месте. Найду работу, обустроюсь и заберу дочь. Во Франции у нее появится шанс. Моя детка – слишком хрупкое создание, чтобы расти в пустыне. Здесь она превратится в кактус, а во Франции будет розой, ирисом, орхидеей.
Чем дольше я думала о переезде, тем очевиднее выглядело решение.
Я должна попытаться – ради малышки. Остаться – значит обречь ее на горькую судьбу, что непростительно. Возможно, мои рассуждения кажутся нелепыми, но вы много путешествовали и наверняка знаете, что тысячи и тысячи мам в мире, в Африке и других местах, не смиряются, а идут на ту же жертву, что и я. Оставляют своих детей, чтобы дать им шанс на лучшую жизнь. Другую жизнь. Дать жизнь второй раз.
Путешествие стоило три тысячи франков. Отправление из Томбукту. Переход через Сахару в Надор, ожидание в лагере в лесу Гуругу, на горе с видом на Мелилью, автономный город-порт, город-крепость, город-анклав Испании в Марокко у Средиземного моря. В то время высокие заборы еще не были построены и испанских военных было меньше. Во всяком случае, так уверяли проводники. Сеута и Гибралтар были закрыты, но через Мелилью доступ оставался