Да и сам Данилка требовал повышенного внимания. Он по-прежнему хорохорился, но сразу становилось заметным, что мальчик чувствует себя неуютно.
Еще бы! Он был гораздо младше прочих. Хотя отношения с ребятами, как обещал, Данилка наладил быстро. Остальные ведь тоже являлись новичками, испытывали те же неуверенность и тревогу.
Особенно благосклонно приняли Данилку девочки. Они отнеслись к нему, как к младшему брату.
Это один на один младший брат может восприниматься досадной помехой и неприятностью, а когда старших сестер много, каждая способна оставаться доброй и заботливой. И каждая найдет хотя бы несколько свободных минут в течение дня, чтобы посвятить их требующему особого внимания малышу.
Несмотря на подобную популярность, Данилка никогда не упускал случая провести время наедине с Владой. Персонально приставленный педагог представлялся мальчишке чем-то вроде семьи. Ему недоставало близкого человека, которого по праву можно было считать только своим собственным. Например, как родителей.
Влада прекрасно понимала, что никогда не заменит мальчику маму, но она и не стремилась к этому, она тоже отвела себе роль старшей сестры. Так получалось родней и искренней, чем официально обозначенные ученик и учитель. Да так оно и выходило на самом деле.
Данилка активно участвовал в предназначенных для всех мероприятиях: различных поездках, культурных походах и экскурсиях, но частенько они отправлялись куда-нибудь вдвоем с Владой. Скажем, в парк аттракционов или на обычную прогулку.
Влада не жаловалась, что личного времени у нее остается в обрез, ей нравились заполненные дни, нравилось чувствовать себя необходимой, она не торопилась домой. Изредка, покидая интернат после окончания рабочего дня, она сталкивалась у ворот с Игнатом, и тот провожал ее до дома. Они увлеченно болтали дорогой и безмятежно прощались, без лишних заминок и многозначительности. Хотя, возможно, Влада просто не торопилась замечать ничего особенного.
Глава втораяДанила и Змей
Приезд старших внес коррективы в жизнь новичков.
Обычно старшие не появлялись одновременно всем скопом, а тянулись группами и поодиночке в течение недели. Некоторые же предпочитали появляться только рано утром первого сентября.
Старожилы старались произвести впечатление людей бывалых, умудренных опытом, до мельчайших подробностей знающих все интернатские традиции и порядки. Особенно тут выделялись те, кто разменивал второй год учебы. Они высокомерно и снисходительно поглядывали на новеньких и тайно радовались, что больше не находятся на их месте.
Незнакомые смущенные лица вызывали неподдельный интерес, но больше всего внимания досталось, конечно, Данилке. А еще — удивления.
Десятилетка в интернате, признающем человека, только если он никак не младше тринадцати казался сенсацией.
Легкий в общении, веселый, неунывающий мальчишка вызывал симпатию, и старшие быстро приняли его в свой коллектив. В особую позу становились лишь немногие, в зависимости от тонкостей своего характера. И одним из этих немногих, так банально предсказуемо, стал Кеша Земский.
Кеша обладал тепловым зрением. Помимо спектра, привычно воспринимаемого человеческим глазом, он различал еще и инфракрасные лучи. Он без труда ориентировался в темноте. Темнота для него, в отличие от остальных, уже не была помехой, не вызывала чувства растерянности и беззащитности.
Очень практичная способность!
Кеша несказанно гордился своим умением, и, появившись в интернате, не упустил возможности похвастаться перед ребятами тем, что зрение у него, как у змеи. И тут же из Земского навсегда превратился в Змейского. Тем более, характеру его больше подходила вновь приобретенная фамилия.
Собственно, Кеша не был совсем уж мерзким типом, но хитростью, коварством, изворотливостью, наглостью, ядовитостью и снисходительным отношением к людям (конечно, не в смертельных дозах) очень уж напоминал того самого змея-искусителя, который изрядно подпортил жизнь роду человеческому.
Во внешности у Кеши тоже было что-то от рептилий: длинный рост, поджарое телосложение, большие, чуть навыкате глаза, редкого золотистого цвета, острый нос и широкий ехидный рот. И вроде бы вполне симпатично и невинно, но только если не принимать во внимание почти никогда не сходящую с тонких губ снисходительную ухмылку и цепкий въедливый взгляд, осязаемый, словно касание, даже когда стоишь к Земскому спиной.
Частенько случалось, что и педагоги машинально произносили Кешину фамилию в видоизмененном варианте. Потом замечали ошибку, смущались, торопливо извинялись и впредь предпочитали обращаться к Кеше исключительно по имени. Чему тот, в некоторой мере, был даже рад. Ведь он получал очередное — пускай и весьма сомнительное — подтверждение своей исключительности.
Впервые увидев в интернатском коридоре Данилку, Кеша воскликнул с величайшим изумлением:
— А это еще что такое? У нас открыли детский сад?
— Не волнуйся, Кеша, еще не открыли! — заботливо успокоила его Влада. — Но как только откроют, обещаю, ты будешь его первым воспитанником!
Змейский усмехнулся, якобы примиряясь с достойным ответом, но не унялся.
— Он действительно всех младше или просто уродился таким недомерком?
— Лучше быть недомерком, чем переростком-идиотом, — не оставшись в долгу, вызывающе возразил Данилка.
Кеша обижался легко, но при этом никогда не впадал в отчаяние, не замолкал униженно, подавленный и смущенный, а продолжал злобно шипеть, успешно применяя на практике старую истину: «Лучшая защита — это нападение».
— Он еще и разговаривать умеет! — с деланным восторгом, словно Данилка был невиданным безгласым зверьком, а не человеком, воскликнул Змейский и презрительно сощурил глаза.
— Да, Кеша! — Влада на мгновенье опередила уже открывшего рот Данилку. — Разговаривать он умеет. А еще умеет считать и писать. А вот у тебя, Виктор Николаевич рассказывал, с этим бо-ольшие проблемы. Поэтому, вместо того, чтобы доставать людей, сходи, перечитай правило про «жи» и «ши» или повтори таблицу умножения!
Наверное, ее высказывание посчитали бы непедагогичным, но позволить Змейскому обижать Данилку она не могла. И Кеша перестал наглеть, хотя и продолжал что-то мстительно бормотать себе под нос. Он независимо удалился, нарочито неторопливо и небрежно.
Как ни странно, Данилка неблагосклонно отнесся к Владиному заступничеству.
— Зачем ты вмешалась? — праведно возмутился он. — Я бы и сам справился!
Влада удивилась его недовольству.
— Вообще-то, я — воспитатель. И это входит в мои обязанности: вмешиваться, когда между учениками возникает конфликт. Особенно, если он угрожает перерасти в драку. Ты не из тех, кто спускает оскорбления. Да и Кешу не остановит то, что вы в разных весовых категориях.
— И тебе нравится? — сумрачно поинтересовался Данилка.
— Что? — не поняла Влада.
— Твоя работа, — насмешливо пояснил мальчик. — Вмешиваться, запрещать, обрывать на полуслове.
Интерпретация Данилки прозвучала ужасно, но Влада не смутилась, ответила вопросом:
— А было бы лучше, если бы вы подрались?
— Да! — не задумавшись ни на миг, отрезал Данилка. — Зато он больше бы не полез.
Но Влада предполагала и другой вариант.
— Или ты бы стал его избегать.
Она предпочла более мягкую формулировку, хотя на самом деле ее слова должны были звучать так: «Ты бы стал от него прятаться, боясь в очередной раз получить удар словом или кулаком». Но Данилка ее прекрасно понял и обиделся за то, что она не верила в его возможности.
Он с вызовом заглянул ей прямо в глаза:
— Ты считаешь меня слабаком?
— Нет, конечно! — поторопилась оправдаться Влада. — Но ты младше, меньше ростом… — Внезапно перед ее мысленным взором предстал пятнадцатилетний мальчишка, бесстрашно шагнувший навстречу громадному жуткому великану, и она, прервав поток сбивчивых, натянутых аргументов, твердо произнесла: — Я считаю, что мелкая перепалка не стоит серьезной драки! — Затем чуть заметно улыбнулась с доброй иронией. — Сила и отвага пригодятся нам для более достойных дел!
Данилка все еще дулся, но уже по инерции: нелегко мгновенно простить недоверие и принять чужое мнение. А Влада перевела разговор на другую тему.
— Вера Владимировна сказала мне, что у тебя проблемы с английским. Ты попросил ее начать с нуля?
— Я много пропустил в прошлом году, — посмотрел мальчик исподлобья.
Он намекал на то, что смерть матери на время убавила его интерес к учебе и ко всему остальному.
Его нельзя было винить за это. Но Влада не стала сочувственно вздыхать: «Конечно! Я тебя понимаю!», а спокойно произнесла:
— Ладно. С нуля так с нуля.
Влада прекрасно представляла, что такое уроки, но то были представления ученицы. А вот как должны были выглядеть представления учительницы? — оставалось для нее не до конца разрешенной загадкой.
Интернат считался школой передовой, экспериментальной, и их занятия с Данилкой подтверждали это как ничто другое.
Во-первых тем, что класс состоял всего из одного ученика. Во-вторых тем, что уроки вел неквалифицированный специалист. Ну и в-третьих тем, что наглядные пособия являлись наглядными на все сто процентов.
Влада никогда не приносила с собой демонстрационные материалы, она без труда создавала их сама. Для нее не составляло проблемы оживить картинку из книжки, и порой их с Данилкой занятия заканчивались взрывами неудержимого хохота, когда она показывала приключения воображаемого ученика Синицына в предлагаемых учебниками ситуациях.
Так проходила работа, заполняя дни почти целиком, но и для личной жизни оставалось немного времени. И это свободное время тихо и ненавязчиво стал присваивать себе Игнат. Он уже не удовлетворялся тем, что часто провожал Владу до дома. Он стремился к большему.
В один из вечеров Игнат, многозначительно заглянув в глаза, спросил: