Тогда же на политический аванпост выдвинулась другая партия, партия «Наш дом Израиль», тоже связанная с «русской улицей». Ее возглавил выходец из Молдавии, некоторое время бывший руководителем администрации правительства Нетаньяху – Авигдор Либерман. На первых порах ему очень не хватало политического опыта и столичного шарма, который был у Натана. В его выступлениях того периода и в схватках с ловкими противниками ощущалась некая «совковость», тяжеловесная прямолинейность. Но партия все же сохранилась и продолжает «гнуть свою линию» – ужесточает отношения с Палестинской Автономией…
Наша работа на Ближнем Востоке давала возможность знакомиться с опытом государственных мужей. Помню, как полтора часа мы проговорили с бывшим премьер-министром Израиля Ицхаком Шамиром, которого все называли «господином «Нет», потому что он очень осторожно проводил внешнюю политику. На мой вопрос: «А если все евреи мира захотят приехать в Израиль, что вы будете делать? Куда разместить все эти миллионы?» Старый лис хитро посмотрел на меня и ответил: «У нас всем найдется место. Пусть приезжают».
Вот эта солидарность, которая вызревала веками в душах гонимых евреев, помогала и помогает им выживать. Может быть, именно поэтому каждый израильтянин чувствует себя хозяином своей земли. И не случайно, наверно, произнесла известную фразу легендарная Голда Меир: «Трудно быть премьер-министром в стране, где еще пять миллионов премьер-министров».
Вообще Святая земля – единственное, по-моему, место на планете, где особая аура, где возможны чудеса и необъяснимые события. Как-то поздно ночью мы с женой возвращались от друзей к себе в Иерусалим из Тель-Авива. По дороге я заметил, что бензин на нуле и завернул на бензоколонку. При ней находился банкомат, где по кредитной карточке можно было расплатиться. Но ни у Ани, ни у меня не оказалось с собой ни наличных денег, ни кредитной карточки. Видимо, она понадеялась на меня, а я на нее. Звонить друзьям в два часа ночи было бы неприлично. «Ну, думаю, придется двум бедолагам заночевать в машине». И вдруг из банкомата неожиданно выползла купюра в 50 шекелей. Я заправил машину, расплатился, и мы благополучно добрались до дома. Правда, до сих пор не знаю, кому отдать долг.
Однажды в Израиль прилетели Михаил Сергеевич Горбачев с Раисой Максимовной. В Тель-Авиве проходила международная конференция, и каждый час высокого гостя был расписан. При встрече Михаил Сергеевич попросил нас с Аней показать Раисе Максимовне Иерусалим, где она оказалась впервые. Мы договорились, что встретим Раису Максимовну на другой день на въезде в Иерусалим и покажем главные святыни города. Дома я предупредил Аню, чтобы она в разговоре с высокой гостьей поостереглась употреблять острые журналистские словечки, которыми мы в обычной обстановке «украшали» свою речь. Я очень хорошо знал пуританскую натуру Раисы Максимовны и ее учительскую строгость в общении, чтобы внести некий диссонанс в ее предстоящие впечатления от Святой земли. На другой день мы бродили с ней по Старому городу, и супруга экс-президента поражалась всему, что видела – старой архитектуре, величию Храма Гроба Господня, обилию цветов на улицах. Ее узнавали прохожие, почтительно здоровались. Когда мы спустились по белой лестнице к Стене Плача, предварительно пройдя полицейскую проверку, к нашей спутнице неожиданно подбежал какой-то марроканец с автоматом и стал требовать у нее паспорт. Я подозвал полицейских и попросил их остановить не в меру ретивого служаку, объяснив, что нас только что проверила охрана. Но Раиса Максимовна уже напряглась и, достав паспорт, открыла его перед злобным лицом автоматчика и громко произнесла: «Я – Раиса Горбачева… Вы видите меня здесь в первый и в последний раз…» Эти резкие слова почему-то тревожно кольнули мое сердце. Стена Плача – Святое место, и здесь положено молиться, а не гневаться. К тому же, как я уже писал, мое суеверие имеет большую власть надо мной. Вечером я сказал Ане: «Не надо бы Раисе Максимовне у Стены Плача так говорить… Почему «в последний раз?» А через несколько месяцев случилось несчастье – Раиса Максимовна серьезно заболела и вскоре ушла из жизни. Но мне не дает покоя мысль, что та трагическая фраза была предчувствием. Или предсказанием…
Я прилетел на ее похороны в Москву и помню, как по дороге в здание Фонда культуры, где проходила гражданская панихида, ко мне подходили женщины с цветами, которых не пустили дальше бульвара, и просили положить их букеты ко гробу Раисы Максимовны. И эту охапку я донес до нее…
Мое суеверие, укрепившееся в Израиле, все это время не покидало меня. Помню, как однажды знакомые нам по Москве молодые москвичи, нафотографировав всяких пляжных фривольностей, захотели запечатлеть на ту же пленку свое пребывание у Стены Плача. А вечером они с удивлением обнаружили, что фотопленка их совершенно пуста. Тоже совпадение? Не знаю…
Начало марта 1999 года. Мы только что вернулись из Иордании. Неделю жили в Аммане. Передавали в Москву репортажи о последних днях жизни одного из самых популярных политиков на Ближнем Востоке – короле Хусейне. Его, смертельно больного, привезли из Нью-Йорка после неудачной операции по пересадке костного мозга. Он лежал в столичном госпитале, и вся страна, замирая, каждый час слушала сообщения о состоянии его здоровья. Никогда прежде не видел я такого единения довольно разноликой толпы, стоявшей у ворот медицинского центра и напряженно ожидавшей выхода жены короля – красавицы Нур, которая передавала людям последние новости. Вся площадь перед госпиталем, заполненная невиданным количеством иорданских граждан, напряженно ждала королеву. С ее появлением многотысячная толпа вставала на колени и молилась за здоровье своего монарха. Но болезнь оказалась сильнее этого мужественного и благородного человека. Любовью к нему народа Иордании я был потрясен.
Еще раньше мы узнали о Хусейне много необычного, что возвеличивало эту незаурядную личность. Однажды, когда группа школьниц из Израиля вместе со своей учительницей приехали в Пе́тру на экскурсию, какой-то фанатичный солдат, глядя на смеющихся девчонок, принял этот смех на свой счет и расстрелял из автомата пятнадцатилетних школьниц и их учительницу. Эта трагедия потрясла всех. И особенно короля Хусейна. Он специально прилетел в Израиль, обошел дома погибших девочек и, встав на колени, попросил прощения у их матерей за совершенный его солдатом чудовищный акт насилия.
Авторитет короля Хусейна был столь высок, что к его голосу прислушивался весь Ближний Восток.
А тогда, в феврале 99-го года мы вместе с зарубежными журналистами из других стран прожили в Аммане целую неделю и каждый день ходили на площадь, испытав немало горьких минут. Тогда же я написал стихи, посвященные легендарному королю.
Король Хусейн
Король возвращался домой,
Уже побежденный болезнью.
Сознанье окутано тьмой,
Как тучами поднебесье.
Впервые не он у штурвала
За долгие эти года.
И небо его провожало,
Наверно, уже навсегда.
Неслось королевство навстречу
Сквозь тучи и звездную пыль.
При жизни он знал, что не вечен,
Но как-то об этом забыл.
А жить ему столько осталось,
Чтоб лишь приземлиться успеть.
Успеть не почувствовать старость
И рядом летевшую смерть.
Когда мы возвращались из Аммана, измученные напряженной работой и эмоциональными перегрузками, нам позвонили прямо в машину с нашего телевидения. Надо было срочно лететь в Каир, куда прибывал Генеральный секретарь ООН Кофи Анан, и взять у него интервью для программы «Вести» о плане мирного урегулирования израильско-палестинского конфликта. Эта вечная тема для Ближнего Востока. Честно признаться, ехать страшно не хотелось. Ни сил, ни настроения уже не было. Тем более что получить интервью за один день у столь высокой особы – крайне сложно. Надо пробиваться сквозь бюрократизм дипломатов, договариваться с разными службами, чтобы успеть все сделать вовремя. Но билеты на самолет мы все же взяли… На всякий случай я сказал своей жене Ане: «Сходи к Стене Плача, поговори…» И случилось непредвиденное. На другое утро, вопреки всем прогнозам, на Израиль обрушилась снежная буря, аэропорт Бен-Гурион закрыли, и в Каир мы не улетели. Я был потрясен, потому что метеосводки в Израиле обычно даются с точностью до часа. Никакого снега на весенние дни не ожидалось.
После этого случая я действительно поверил в чудеса. И в то, что в Иерусалиме – в этом центре Земли – как нигде, очень сильное энергетическое поле, где постоянно происходит противоборство между добром и злом.
Надо заметить, что в Израиле дождь и снег воспринимаются как дар Божий, потому что вода – это жизнь. Если человек приезжает на Святую землю в дождь, то это считается хорошей приметой. На Ближнем Востоке страшный дефицит воды. И озеро Киннерет, расположенное на севере страны, является основным водным резервуаром, который снабжает водой весь Израиль. Здесь скрупулезно подсчитывается, сколько за зиму выпало осадков и хватит ли запасов воды на летний период. Сирия и Ливан, граница с которыми проходит по Голанским высотам, также претендуют на воду из Киннерета. Поэтому в территориальных претензиях этих арабских стран всегда стоял вопрос о разделе озера Киннерет.
Надо сказать, что израильтяне очень любят музыку. Количество симфонических оркестров, ансамблей, музыкальных групп огромно. В середине 90-х годов в Тель-Авиве был открыт первый оперный театр. Это стало колоссальным культурным событием для всех израильтян. Я видел, как этот великолепный по архитектуре театр менял людей, приходивших туда. Майки и сандалии, популярные среди израильтян в любое время дня и года, стали заменяться на костюмы и галстуки из уважения к искусству. И сейчас, спустя два десятка лет, уже трудно представить себе всегда вольно одетого сабра в театре без хорошего костюма.
Общеизвестно, что музыкальная культура Израиля укрепилась за счет выходцев из бывшего Советского Союза, из сегодняшней России. В 90-е годы, в период наиболее активной репатриации, здесь была очень популярна шутка: «При