Потом пришел Женя Мартынов, и начался обычный треп о песнях. Но что интересно, Андрей очень серьезно отнесся ко всему, что говорил Мартынов. Как человек деликатный, он понимал, что для Жени очень важно его внимание. Не потому ли они потом вместе написали шлягер – «Начни сначала».
В этот день мы вдруг вспомнили авторский вечер Вознесенского в моем родном городе Калинине. Стоял тихий золотой сентябрь. В библиотеке имени А. М. Горького собралось столько народу, что нам пришлось минут пять пробираться к сцене. Андрей читал много и, как всегда, вдохновенно. Зал завороженно слушал. А потом он попросил меня почитать свои стихи. Я не был готов к этому и пытался отшутиться, но Вознесенский настоял… И мне было очень приятно, что земляки приняли и мою поэзию взволнованно и горячо.
На другое утро я повез Андрея в березовую рощу на берег Волги. Было прохладно, и вода в реке казалась черной. Но березы были великолепны – золотые, стройные и тихие в своем осеннем убранстве… А чуть позже мы отправились в Торжок. Побывали на могиле Анны Керн. В это время туда приехала свадьба. Два юных существа молча постояли у ограды и так же тихо удалились… «По-моему, это стало традицией твоих земляков, – сказал Андрей, – начинать новую жизнь отсюда, где витают гениальные строки. И повторил их – «Я помню чудное мгновенье…»
А потом мы побродили по дому Олениных, тоже связанному с Пушкиным, но уже через другую Анну, к которой великий поэт неудачно сватался еще до встречи со своей судьбой – Натальей Гончаровой… По подсчетам пушкинистов, Александр Сергеевич бывал в этих краях около тридцати раз – Торжок, Берново, Малинники, Тверь, Старица… Позже Андрей написал стихи о Пушкине. Заканчивался 1975 год.
Из дневника1977 год
4 февраля в зале Чайковского состоялся творческий вечер Андрея Вознесенского. Я сидел близко от сцены и видел, как он волновался. И потому, наверно, у него не сразу наладился контакт с залом. Поэт почувствовал некоторую натянутость общения со слушателями и по ходу вечера перестроил программу, «вытащив» вперед стихи, которые всегда проходили «на ура». И зал откликнулся восторженными аплодисментами… Но, по-моему, он допустил еще одну тактическую ошибку – в зале не было обычного света. А читать в темную пустоту, – по себе знаю, – очень трудно. И Андрей попросил вскоре включить свет, чтобы видеть глаза и лица своих поклонников, чувствовать их реакцию. Когда он что-то забывал, зал подсказывал ему любимые строки…
После вечера мы вместе с Арно Бабаджаняном поехали к Вознесенскому домой на Котельническую набережную. Народу собралось немного. На кухне Юрий Любимов и Олег Табаков «травили» анекдоты. Их громкий смех заглушал порой хрустальный звон рюмок, поднимаемых в честь триумфатора. А тот устало ходил между гостями и как-то отрешенно улыбался.
Приехал космонавт Виталий Севастьянов и быстро включился в общее торжество. Арно Бабаджанян, окруженный женщинами, веселил их своими остроумными байками.
Ближе к концу торжества Андрей взял бокал и попросил слова, полагая, что скоро народ разойдется и надо что-то сказать в ответ на все похвалы и поздравления. Зоя, естественно, ждала благодарных слов в свой адрес, поскольку приложила немало усилий, чтобы вечер прошел хорошо.
Да и вообще она была не только менеджером Вознесенского, но и его доброй феей. Однако произошло невероятное. Андрей нарушил привычный для всех и для самого себя банкетный эпилог. «У меня есть мама, – сказал он, – которая только что звонила. Спасибо ей! У меня есть сестра Наташа, есть жена Зоя… Но у меня не было брата. Раньше не было, давно… Теперь у меня есть брат, мой друг. Я хочу выпить за него, за моего тезку». Он посмотрел на меня, позвенел своей рюмкой о мою и обнял. Я видел, что Зоя была несколько обескуражена. И, по-моему, даже обиделась на Андрея. Она чокнулась со мной и вышла на кухню. Потом тут же вернулась и как ни в чем не бывало продолжала общаться с гостями. Андрей подошел ко мне и тихо шепнул: «Скажи несколько слов о Зое…» Я не поскупился. После чего он увел меня в коридор и заговорил о своих сугубо личных и очень не простых делах, которые тут вряд ли кого касались.
А со мной он был бесконечно откровенен…
Глядя в тот вечер на нарочитую веселость Зои, на ее деловитую заботливость и внимание к гостям (лишь бы никто не заметил ее обиженности на Андрея и вообще плохого настроения хозяйки), я подумал, что ей очень нелегко с таким непростым человеком, как Вознесенский. Сколько пришлось пережить за эти годы – и огорчений, и ревности, и тревог… Но она сама выбрала эту судьбу – быть женой выдающегося поэта. А женщина она сильная. И в конечном счете все одолела и еще одолеет. Странно, но я никогда не жалел ее…
«В художнике превыше страсти долг…»
Среди моих друзей есть несколько человек, чьи судьбы складывались и счастливо, и очень трагично. Один из них – выдающийся художник Илья Глазунов. Помню очереди в Манеж на его выставки, которые тянулись на километры. Стоявшие в них люди иногда попадали в зал лишь на другой день, скоротав целую ночь возле стен Манежа. Я читал книги отзывов и поражался тому, что творчество одного человека может вызывать и безграничный восторг, и резкую неприязнь одновременно. Правда, восторженных отзывов было неизмеримо больше. Но если заглянуть в историю, то искусство всегда было слишком субъективной областью нашего бытия и всеобщей духовности. И все-таки столь полярных мнений я не встречал раньше…
Мы познакомились с Ильей Сергеевичем очень давно. И как-то незаметно знакомство перешло в дружбу. Помню, я решил в журнале «Юность» дать цветную вкладку с авторской выставки Ильи Глазунова. Когда репродукции были уже готовы, я позвонил ему и спросил – кто из художников может написать статью, чтобы мы напечатали ее вместе с вкладкой. Илья помолчал и грустно выдохнул: «Боюсь, что никто». Я решил, что мой друг просто скромничает, не желая вмешиваться в наши планы. Но когда мы встретились и он увидел те работы, что отобрали наши редакционные художники для публикации в «Юности», то так разнервничался, что мне пришлось его долго успокаивать. Оказывается, из сотен картин, что были представлены на выставке, они отобрали только ранние вещи художника и не самые важные в его творчестве. Уже на ходу пришлось переделывать вкладку. Несколько репродукций мы с Ильей заменили. Я спросил у главного художника редакции Олега Кокина, почему они не посоветовались с Ильей Сергеевичем, выбирая для вкладки его работы. Ответ очень удивил и разозлил меня, потому что, по мнению Кокина, профессиональный уровень живописных работ Глазунова якобы везде одинаков и не очень высок. Оценки эти, ничтоже сумняшеся, давал не Пластов или Суриков, а начинающий художник… Я понял, что за всей этой неприязнью и высокомерием стоят определенные силы, создавшие предвзятое априорное мнение о творчестве выдающегося Мастера.
Мне было очень обидно от такой несправедливости. Выходит, что искренний интерес десятков тысяч людей, бравших штурмом выставки Глазунова, уже ничего не значит. Кроме того, среди его поклонников было много настоящих знатоков, любящих и понимающих искусство. Но для недоброжелателей и завистников Глазунова это не имело никакого значения. Все доводы и мнения в его пользу не принимались. Именно тогда я понял, откуда та резкость и агрессивность, которые нередко поражали меня в публичных выступлениях моего друга. Он отвечал своим явным и неведомым противникам, многие из которых вообще мало что значили в искусстве и пытались за счет Глазунова утвердиться и повысить свой авторитет.
…Я вновь и вновь ходил по оживленным залам Манежа, подолгу задерживаясь у любимых мною полотен. Вот «Незнакомка» Блока. Невероятный по художественной глубине и духовной достоверности портрет. Вся аура его – из стихов великого поэта… «О доблестях, о подвигах, о славе я забывал на горестной земле, когда твое лицо в простой оправе передо мной сияло на столе…» А через зал – гениальные иллюстрации к Достоевскому… И бесконечно трогательная, почти библейская фигурка художника среди белого безмолвия и одиночества нашей жизни.
Наконец «Мистерия XX века». Трагический Образ государства и его история в лицах. Позже я написал об этом впечатляющем полотне небольшое эссе и опубликовал его в журнале «Огонек», когда его редактировал Виталий Коротич. Некоторые тогдашние демократы не приняли моего восхищения Глазуновым. Помню неформальную встречу по пути в Финляндию. В журналистском баре уютного корабля собрались «прогрессисты» – известный публицист Андрей Нуйкин, умная литераторша Людмила Сараскина и другие. Кто-то спросил меня: «Эту статью в «Огоньке», надеюсь, написали не вы, а ваш однофамилец? Не может быть, чтобы серьезный поэт и редактор столь прогрессивного журнала поддерживал Глазунова». Я не успел ответить, как вмешался Андрей Нуйкин: «Он, он написал… И оставьте Андрея Дементьева в покое. Они дружат с Глазуновым, а в наше время это много значит. Каждый имеет право на свое мнение и свою позицию…» Я был благодарен тезке за то, что мне не надо было все объяснять заново.
Вообще же это довольно распространенное ныне явление – хулить талантливых людей только за то, что они не вписываются в чье-то представление о подлинном творце – будь то живописец, музыкант или писатель. Со вкусовой подачи таких критиков, не принимаемые ими художники предстают в их исполнении, то как служители китча, то как апологеты дурного вкуса, а то и просто как бездари. И зачастую подобные оценки выдаются за общественное мнение, ибо звучат они со страниц газет и телевизионных передач. Не утруждая себя серьезным анализом и, как правило, не вникая в труды разруганных ими творцов, свои ярлыки они все равно навешивают.
Поневоле вспоминаются далекие пятидесятые годы, когда младшие братья нынешних «ниспровергателей» так же вот безуспешно пытались убедить миллионы читателей Евгения Евтушенко, что вся его поэзия – это просто погоня за «дешевой популярностью», а не дар Божий. Ну, и где ныне эти критики? Как в басне Крылова: «Ах, Моська, знать, она сильна, что лает на слона…» Хотя, справедливости ради, надо сказать, что среди хулителей и ниспровергателей творчества Глазунова были, конечно, и профессионалы. Помню, как во времена моего пребывания в Комитете по Ленинским и Государственным премиям, выставленные для обсуждения работы Ильи Глазунова, келейно разругивались его коллегами. Приводились витиеватые аргументы от имени высокого искусства, за которыми, как мне тогда казалось, крылись иные мотивы. Может быть, политические, а может быть, личные и чисто вкусовые. Впрочем, все это объяснимо, как объяснимы, например, известная вражда Рафаэля и Микеланджело. Ибо во все века человеческая натура остается неизменной, сохраняя в себе не только милосердие, честность и доброту, но нередко ревность, зло и зависть… Не потому ли долгие годы не давали Илье Сергеевичу Глазунову звания Народного художника СССР, хотя по своим творческим достижениям и по определению самого народа он давно уже стал истинно народным художником. И сейчас, возглавляя Всероссийскую академию живописи, ваяния и зодчества, он передает свой опыт и духовную доброту талантливой молодежи.