н. – Страшно будет дома. Вы не знаете мою Галю…»)
Ночью перед рассветом Ане позвонили ее друзья из Вашингтона. Сказали, что путч провалился – танки уходят, лица на экранах стали веселее. Напряжение спадало. Вечером мы пошли к Аксенову. Отметили шампанским победу. И его день рождения. Совпало. А потом завалились в какое-то кафе на Монпарнасе, снова пили шампанское, радовались, что все обошлось. Вася рассказал, как он, глядя на ребят, пытавшихся остановить танки около Белого дома, говорил и плакал: «Это мои дети, мои дети…» Потом заметил, что повторяет эту фразу по-английски, и разрыдался.
Всех тогда очень сблизили те тревожные дни, общая беда и надежда. Я сказал Аксенову: «На улицы Москвы вышли твои читатели, новые люди, познавшие свободу. Твои книги и общие страдания, наш журнал «Юность» и долгое время борьбы за будущее не прошли даром. Дети стали другими, страх ушел из душ, и поэтому пришла победа…»
Вася, уже изрядно выпив, одобрительно кивал мне… А на другой день мы улетели в Москву.
Но перед этим была еще одна встреча – с Марком Халтером, который вместе с Владимиром Максимовым организовал «Международный Комитет в защиту демократии в СССР». Я вошел в этот Комитет. А когда хунта пала, Комитет переименовали в «Комитет бдительности». Мы договорились, что он будет на базе «Юности». Дал согласие войти в него В. Аксенов и другие известные деятели культуры и искусства.
Приехав из аэропорта в редакцию, я почувствовал, как много пережили мои коллеги, как они пытались хоть чем-то помочь защитникам Белого дома. Хотя, к моему удивлению, не догадались принять вовремя документ в поддержку Российского Правительства, не пробились на пресс-конференцию путчистов, чтобы там высказать свою точку зрения на происходившие события. Думаю, что личная честность моих коллег не вызывает сомнений, но как коллектив, как политическая сила редакция оказалась не на высоте. Жаль, что в эти дни я не был рядом. И потому были упущения и ошибки. Так на встрече в «Литературной газете», где представители всех независимых изданий выработали документ протеста, «Юность» представлена не была. Виноват в этом оказался член нашей редколлегии Ю. Зерчанинов, знавший о предстоящем совещании. Но он не предупредил редакцию, объяснив свою оплошность тем, что в это время находился в Белом доме. Впрочем, все это понятно – люди жили почти во фронтовых условиях, носили защитникам еду на площадь, фотографировали, участвовали в митингах, собирали материал для журнала… В десятом номере «Юности» все это будет опубликовано.
Жизнь входит в свое русло, но, по-моему, еще многое придется переосмыслить в ней. И мое отношение к коллегам – тоже.
Из дневника1992 год
Вечером 11 ноября я позвонил на дачу М. С. Горбачеву. Договорились увидеться. На другое утро его секретарь передала мне, что шеф ждет меня в 17 часов в своем Фонде. Мы долго сидели в этот день за чашкой чая и не торопились расставаться. Михаил Сергеевич рассказывал мне о последних событиях, о поездках, о встречах за рубежом.
Поразил один эпизод. На похоронах Вилли Брандта главы многих государств подходили к нашему бывшему Президенту выразить свое уважение, хотя он и не был в официальной делегации. Все это издали видел его бывший соратник Бурбулис. Он тоже поспешил к Горбачеву с протянутой рукой для приветствия. «Здесь я тебе подам руку, но говорить будем дома», – сказал ему Михаил Сергеевич, который так и не простил Бурбулису его политических шараханий; ведь все документы по Беловежской пуще готовил Бурбулис и был одним из ярых инициаторов развала СССР.
А потом он рассказал об одном смешном предложении, которое сделал ему на встрече в узком кругу Олег Ефремов. «Приняв дозу», великий артист неожиданно спросил Горбачева:
– Михаил, ты партию будешь создавать?
– Какую?
– Все равно какую, но без партии тебе никак нельзя. Всегда готов пойти к тебе замом.
Я пошутил: «Но у вас уже был в замах один любитель выпить… И что вышло?»
Горбачев рассмеялся и сказал:
– Кстати, я очень жалел, что тебя не было на моем дружеском приеме. Но мне доложили, что ты улетел в Америку. А было интересно…
(Примечание. Интересной была и наша встреча с Михаилом Сергеевичем, когда к нему в Фонд приехал Владимир Емельянович Максимов. Это произошло в начале 1993 года. Мы сидели втроем в просторном кабинете, и поначалу зарубежный гость держал себя весьма настороженно. До того он долго пытал меня, а действительно ли бывший Президент хочет поговорить с опальным писателем, который был выслан советской властью из родной страны. Но когда выяснилось, что Максимов с Горбачевым земляки по Ставропольскому краю, они тут же перешли на «ты» и стали вспоминать былую юность… Однако ни тот, ни другой без политики обойтись не могли. Помню, как Максимов неожиданно спросил Горбачева, а почему он допустил распад Советского Союза. «Ведь Ельцин, Кравчук и Шушкевич нарушили Конституцию, приняв в Беловежской Пуще решение о ликвидации СССР… – горячился Владимир Емельянович. – Почему ты не арестовал их?»
Михаил Сергеевич, видимо, не ожидал такого поворота в разговоре и на секунду задумался. Потом сказал: «Но как я мог?! Я же всегда стоял на позициях демократии – отменил цензуру, как ты знаешь, узаконил Церковь, ввел демократические нормы жизни в нашей стране… Это не мой путь – арестовывать, подавлять, применять насилие…»
И тогда Максимов резко выдохнул: «Ну, Михаил, тебе видней – или на коне или под конем…»
Я перевел разговор на литературу, и напряжение спало. Но отношения Горбачева с Максимовым от той встречи не ухудшились. Наоборот. Они встречались еще не раз, перезванивались и даже вместе выступали в передачах на Российском телевидении.
Когда Владимир Емельянович серьезно заболел, Горбачев переживал, звонил его жене Тане в Париж – спрашивал, не нужна ли помощь…)
Я спросил М.С. о книге Бориса Олейника «Князь тьмы», в которой бывший зам. Председателя Президиума Верховного Совета СССР, известный украинский поэт, по сути, предал Горбачева и подверг сомнению все их совместные порывы в тогдашней борьбе за демократию.
Горбачев задумчиво покачал головой:
– Не могу понять… Ты ведь знаешь, как мы дружили, как я его любил. Но злобы на него не держу. По-моему, он не совсем здоров. Безудержный алкоголь даром не проходит. Иначе мне трудно объяснить его поступок.
– А вы читали в «Литературной газете» статью поэта Красникова, в которой он представил Олейника очень неприглядно, жестко проанализировав его книгу?
– Нет, не читал… Бог судья всем, кто предает друзей.
В ответ я процитировал Горбачеву другого русского поэта: «Не знал ты, Шиллер, где коварство, где настоящая любовь…»
– Это беда – наша национальная доверчивость… Но характер трудно переделать. Когда я ушел с поста Президента, помнишь, это было в конце декабря, с Новым годом из бывших соратников меня поздравил только Назарбаев.
– А чего вы удивляетесь, Михаил Сергеевич? Царская карета понеслась дальше. А вы с нее сошли… – Горбачев на секунду задумался о чем-то, а потом вдруг весело предложил:
– Давай пить чай.
Простите меня…
Как важно вовремя успеть
Сказать кому-то слово доброе,
Чтоб от волненья сердце дрогнуло.
Ведь все порушить может смерть.
1983 год. Глубокая осень. Я готовлюсь к своему авторскому вечеру в Театре эстрады. Уже давно развешены афиши с именами артистов, распроданы билеты. И вдруг накануне концерта раздается телефонный звонок. Звонила Майя Кристалинская.
Мы были хорошо знакомы, иногда пересекались на концертах и телепередачах. Но не помню, чтобы она пела мои песни. И потому весьма удивился, когда Майя очень деликатно дала понять, что хотела бы принять участие в моем авторском вечере. Но в этой ситуации, когда сценарий был уже разработан и все роли распределены, менять ход концерта было невозможно. Я осторожно сказал ей об этом и совершенно искренне пожалел, что Майя позвонила мне так поздно. Тогда я не знал, что Кристалинская очень больна и что любое приобщение к какому-либо творческому празднеству было для нее исключительно важно, вселяло надежду и, может быть, даже продлевало жизнь.
Мой вечер прошел успешно, но без Майи. И когда спустя несколько месяцев я прочел некролог о ее смерти, я ощутил запоздалую вину перед этой замечательной артисткой и мужественной женщиной, ушедшей от нас так рано и чью просьбу я тогда не исполнил.
Простите меня, Майя…
Жизнь так складывается, что часто не успеваем мы вовремя совершить добро, откликнуться на чужую просьбу и вообще помнить о том, что все может случиться неожиданно и помимо нашей воли… Однажды, выступая на литературном вечере в Центральном доме работников искусств, я разговорился за кулисами с великим артистом Олегом Борисовым. В ходе разговора и как бы между прочим он спросил меня: «А вы видели наш спектакль об императоре Павле?» Я признался, что еще не успел, хотя был наслышан о гениальной игре Борисова в главной роли. Вся театральная Москва была в восторге от этого спектакля. Олег Иванович улыбнулся и сказал: «Будет желание пойти, позвоните мне заранее…» Я поблагодарил и смущенно пообещал пойти в ближайшее же время. Но навалились дела, поездки, рукописи. И, к своему огорчению, я не успел посмотреть Борисова в том спектакле. Осталась горькая печаль и эти стихи, которые я написал в память великого Мастера.
Простите меня, Олег Иванович…
Император
Сын Екатерины Великой
Был невзрачен и мал.
И над дворцовой кликой
Характер свой утверждал.
Взращенный чужой муштрою,
Поставив страну на плац,
Он думал, что стал героем