За долгие годы нашей дружбы с Андреем произошло много знаменательных событий в стране, а значит и в жизни каждого из нас. Долгие времена застоя сменила неожиданная перестройка, которая после так называемой коротенькой оттепели, показалась всем воротами в политический и социальный рай… Но мы жили своими заботами, надеждами и тревогами. А тревог хватало. Когда пресловутый альманах «Метрополь» раскидал писателей по разным странам, а иных приговорил к молчанию, я напечатал в журнале «Юность» произведения отверженных властью талантливых авторов «Метрополя» – М. Жванецкого, Е. Рейна, А. Арканова, А. Вознесенского, чтобы убедить всех, что Правда никуда не сбежала от нас. Помню, что Андрей приехал в редакцию «Юности» и увел меня на первый этаж, где располагался тогда ресторан «София» и мы с ним выпили за всех наших коллег, кому в те дни было нелегко. Вообще Вознесенский был очень сентиментален и отзывчив к людям. Я убеждался в этом не раз. Сколько добрых слов сказал он своим молодым товарищам по цеху, когда его слово было так им необходимо и так весомо. Он написал восторженную статью о стихах Нины Искренко, поддержал молодого поэта Александра Ткачено и вообще пристально следил за творческой молодежью. И они ему отвечали обожанием и благодарностью Однажды я привез его в свою родную Тверь. Он путешествовал со мной по пушкинским местам, поклонился памяти Анны Керн, могила которой была недалеко от города Торжка, где не раз бывал Пушкин. Андрей встречался с моими земляками, писал стихи об увиденном… Его деликатность и душевная отзывчивость поражали меня. Помню переполненный зал нашей областной библиотеки. Я вел его замечательный вечер… Вопросы, овации, столпотворение… И вдруг в разгар ажиотажа он при всех тихо попросил меня – «Почитай нам свои стихи, а…» Я прочел одно, посвященное Андрею…
Нет ничего прекрасней русской осени,
Когда сентябрь и солнечен и тих.
Давно скворцы свои дома забросили,
И где-то с грустью вспоминают их.
Проходит осень тихо по земле.
Кружатся листья, как воспоминанья.
Как искры в остывающей золе,
Мерцают звезды… Тускло их мерцанье.
Ах, все пройдет – жалей иль не жалей.
Все превратится в памятную небыль.
И это одиночество полей,
И тишина покинутого неба.
От злых ветров бросает речку в дрожь.
И сбились в стаю лодки у причала.
И только лес божественно хорош
В цветах любви, надежды и печали.
На дворе как раз стоял сентябрь… Андрей знал эти стихи и не раз говорил мне – «как это здорово – и только лес божественно хорош в цветах любви, надежды и печали…» Я в ответ только благодарно улыбался…
В те годы, не было, наверное, дня, чтобы мы не виделись. Хотя он часто уезжал, мотался по всему миру… У меня хранятся его телеграммы, которые я получал из разных мест – из Нью-Йорка, Парижа, Прибалтики… «На Елисейских Полях все спрашивают билетики на творческий вечер Дементьева. Приглашай. Твой Андрей.» Или еще шуточная записка, когда в театре на Таганке состоялась премьера его спектакля «Берегите ваши лица», который через несколько дней запретила цензура. – «Ты в зале. А больше никого и не надо…» Кстати, в основу этого спектакля была взята Юрием Петровичем Любимовым, тогдашним художественным руководителем знаменитого театра, книга «Тень звука». На премьере было много известных людей. Я сидел рядом с Майей Плисецкой и Родионом Щедриным и мы вместе переживали все, что происходило на сцене. Причем в зале за отдельным столиком находились Ю. П. Любимов и Андрей Вознесенский. Любимов изредка останавливал спектакль и делал замечания артистам. Так он попросил Владимира Высоцкого пересказать концовку одного из стихотворений Андрея. Весь спектакль был задуман, как генеральная репетиция. И это вносило определенное оживление. Высокое начальство из ЦК КПСС сидело в первом ряду и я заметил как один из них ушел в средине действия. Это был плохой признак. Но спектакль имел шумный успех. После окончания я зашел поздравить Андрея и Юрия Петровича и они пригласили меня отметить премьеру. Я сказал Андрею о своих опасениях по поводу ситуации, посетовав, что зря он не посоветовался со мной, какие стихи надо было выбрать из книги для пьесы. На душе было неспокойно. Времена стояли тяжелые подцензурные и я предчувствовал, что у театра будут проблемы… Так и случилось. Спектакль был запрещен… Сохранились только афиши.
Андрей был очень огорчен. Но в это время в театре на Таганке с большим успехом шел другой спектакль по Вознесенскому «Юнона и авось». И это как-то разрядило обстановку. А я помню, как несколько лет назад Андрей принес мне в журнал «Юность» свою поэму под этим названием и я ее с ходу напечатал. Потом Алексей Рыбников написал к поэме свою гениальную музыку и рок-опера «Юнона и авось» триумфально шествует по сцене уже много лет.
Но в своих заботах, исканиях, в бесконечности творчества Андрей никогда не забывал о друзьях. Помню, когда у меня родился сын, Андрей приволок к нам домой такую огромную корзину с цветами, что его просто не было видно из-за нее. Он почему-то весело называл Димку космонавтиком. А в трагический день ухода моего единственного сына из жизни, Андрей позвонил мне откуда-то издалека и плача прочитал свои стихи, рожденные той горькой бедой… Я этого никогда не забуду.
Я знал, что не все из его окружения любили меня – и как поэта, и как человека. Иногда я это чувствовал по его недосказанности, по деликатным умалчиваниям. Кто-то не мог простить мне мою комсомольскую юность, работу в ЦК ВЛКСМ, и считал незаслуженно полученным престижный пост главного редактора самого популярного в те годы журнала «Юность». («Не по Сеньке шапка», – ехидничали за моей спиной.) Не случайно, когда у меня сгорела дача в Пахре остроумная Вика Токарева сказала «За то, что у тебя сгорела дача, тебе простили главного редактора «Юности». Но Андрей как бы не замечал этой неприязни. Наша дружба не ржавела и не давала течи… И зная, что его слово много значит в литературной жизни и не только в ней, он постоянно поддерживал меня.
В одном из своих интервью в 2003 году он сделал дорогое для меня признание – «Андрей Дементьев – очень сильный поэт. Он из тех поэтов, у которых нет двойного счета, у которых нет «вашим» и «нашим». Он говорит что-то, и это точно, он в этом убежден. Мы дружим с ним очень долго. Правда, сейчас мы меньше видимся. Но дружба не ржавеет. Она имеет такое свойство – не ржаветь, если это настоящая дружба, как у нас. На посту главного редактора журнала «Юность» Андрей был очень смелым человеком Например, он напечатал совершенно «непроходную» по тем временам мою поэму «Ров». Постоянно печатал мои стихи. Так что моя Муза обязана ему очень многим. Вообще я рад, что есть такой сильный человек. Убежденный, страстный и красивый. Это замечательная редкость для поэтов даже. У Андрея все есть – слава, стихи, Муза есть… И это прекрасно. В том же духе надо и продолжать. И я благодарю его за нашу дружбу.» Иногда он давал мне дельные советы. Как-то я прочел свои новые стихи, уместившиеся на одной странице… Он послушал, потом закрыл ладонью одну строфу и сказал – «Прочти вот в таком урезанном виде…» И засмеялся… Но ту закрытую строфу я тут же сократил. Без нее стихотворение стало убедительней.
Помню, я приехал в Дубулты, чтобы отдохнуть в нашем писательском Доме творчества. В тот же день мне в номер позвонил Андрей. Я знал, что он обосновался где-то рядом. «Приходи на море… Я тебя жду…» Несмотря на мягкую прибалтийскую зиму море все-таки замерзло. Я издали увидел, как мой друг, словно Христос, шагал по белым волнам застывшего моря и отчаянно махал мне руками. Вечером я написал стихи, которые посвятил Андрею…
Это чудо, что ты приехал.
Выйду к морю – на край Земли,
Чтоб глаза твои синим эхом
По моим голубым прошли.
Мы идем вдоль волны застывшей,
Вдоль замерзших ее обид.
И никто, кроме нас, не слышит,
Как во льдах синева грустит.
Через несколько дней Андрей улетел в Москву, чтобы провести тот самый поэтический вечер в Останкино, о котором он договорился с Лапиным. Концерт прошел блистательно, но я его увидел уже на телеэкране.
Вообще так случалось иногда, что я приезжал именно в те места, где до меня только что побывал Вознесенский. Однажды его и меня пригласил тогдашний директор Беловежской Пущи Бедуля пообщаться с белорусской природой и со знаменитыми зубрами. Но дела с журналом задержали меня в Москве и я прилетел в Беловежскую Пущу через несколько дней после того, как там побывал Андрей. Он был не один. Знаменитая после фильма «Девять дней одного года» актриса Татьяна Лаврова, романтично влюбленная в Андрея, составила ему приятную компанию. Я ходил по тем же тропам, где он гулял с Таней, любовался грациозными фигурами зубров, и писал стихи. Одно из них было посвящено ему – вернее им обоим:
Беловежская Пуща
Изба смотрела на закат,
Дыша озерной сыростью.
Здесь жил великий мой собрат,
Волшебник Божьей милостью.
Он околдовывал зарю,
Купавшуюся в озере.
Он ей шептал – я повторю
Твое виденье в образе
Но чьим-то именем томим,
Не помнил об обещанном.
Заря, обманутая им,
Бледнела словно женщина.
И погружался мир во тьму.
И сквозь его видения
Являлась женщина ему,
А, может, только тень ее.
Не говорила, не звала.
Лишь грустно улыбалась.
Наверно, Музою была.
И потому являлась.
Позднее я снял свое посвящение, потому что было не очень корректно по отношению к Зое – жене Андрея – писать о его увлечениях. Кстати сказать, Андрей был очень влюбчив и ему нравилось нравиться женщинам. Иногда он приезжал ко мне домой со своей очередной поклонницей и я всякий раз удивлялся, как он умел красиво ухаживать. Однажды по командировке журнала «Юность» он отправился в Петербург вместе с литсотрудником редакции Аней Пугач на какую-то читательскую конференцию. Юная красивая и обаятельная девушка так очаровала поэта, что он не преминул начать ухаживания… Причем, очень настойчиво и недвусмысленно… И тогда Анна сказала ему, что любит другого Андрея. Он сразу понял – кого. И вечером не дождавшись окончания конференции умчался в Москву. Видимо, чувствуя свою вину передо мной и Аней (мы с ней