С незаметной хитростью Востока.
И когда я по стране несусь
На своем видавшем виды «Форде»
На моей видавшей виды морде
Лишь одно отчаянье и грусть.
Фантазия
Аре Абрамяну
Переплываю озеро Севан…
Для этого мне трех минут хватило.
Поверьте мне, я говорю, как было.
Висел над синим озером туман.
Причудливые формы берегов
И необычны были, и красивы,
И друг спросил:
«Ну, ты уже готов?
Давай поддержим гаснущие силы…»
Он мне плеснул армянского в стакан.
Мы сели с ним за невысокий столик.
«Скучаю я по озеру Севан…» —
И улыбнулся с затаенной болью.
Большая карта озера Севан
Передо мною на стене висела.
И очертанья нашего бассейна
С ней совпадали…
Вот и весь обман.
В бильярдной
Григорию Поженяну
Здесь, в бильярдной,
Всё полно тобою.
Полно острот.
Ударов,
Суеты…
Зеленое сукно,
Как поле боя,
Где жизнь свою
Разыгрываешь ты.
Ждет проигрыш тебя
Или победа?
Но ставки высоки,
Как имена.
И гений сцены
Ставит на поэта,
Как будто у поэтов есть цена.
Вокруг стола вышагивая круто,
Ты держишь кий,
Как грозное копье.
Последний шар…
И долгая минута.
И долгая надежда на нее.
Разинув рты,
Своих шаров ждут лузы.
И вот он, твой
Решающий удар…
За время,
Что украдено у Музы,
Ты вновь получишь
Крупный гонорар.
О, как горьки все эти гонорары!
Пособие от дьявольской игры
За те стихи, что не берут журналы,
За те стихи,
Что, словно кий,
Остры.
Но вдруг, поняв мое недоуменье,
Ты говоришь:
«Хочу с тобой сыграть…
Как видишь, продается вдохновенье,
Коль невозможно рукопись продать…»
Ане
Я виноват, что ты одна,
Когда я должен быть с тобою,
С твоей обидой или болью, —
Спокойна ты или грустна.
Я виноват, что ты одна,
Хотя, мне кажется, мы вместе.
С твоими звездами – мой крестик,
С твоей бедой – моя вина.
Я понимаю, что́ с тобой,
Но говорить о том не стану,
А разолью по рюмкам «Старку»,
И, может, это снимет боль.
Все обойдется как-нибудь.
Все разрешится в лучшем виде…
Пока надень-ка теплый свитер,
И на прогулку – «В добрый путь!»
Я покажу тебе пейзаж,
Похожий на твою Коломну,
Со старой улицей по склону…
Ты красоту ее уважь.
Я знаю, чем ты здесь больна.
И я болезнью этой болен.
Но скоро нас излечит «Боинг»,
Когда ты сядешь у окна.
Женька
Евгению Беренштейну
В то утро море неспокойно было,
И так шумел у берега прибой,
Как будто где-то батарея била,
И волны эхо принесли с собой.
Но вот встает мой давний кореш Женька
И медленно ступает на песок.
Вслед вытянулась тоненькая шейка.
Он краем глаза шейку ту усек.
Мы были с Женькой веселы и юны.
Нам шла тогда двадцатая весна.
Вот он на пену по привычке дунул
И в синий вал метнулся, как блесна.
О, сколько раз уже такое было:
И эта синь, и этот спор с волной.
Но как бы даль морская ни манила,
Он чувствует свой берег за спиной.
Волна то вскинет Женьку, то окатит.
И я плыву к нему наперерез.
И вот уже вдвоем на перекате
Мы брошены волною до небес.
А после, как с любительских открыток,
Выходим мы из кайфа своего.
И море провожает нас сердито,
Как будто мы обидели его.
И падаем на раскаленный берег
Среди бутылок «пепси» и конфет.
И в этот миг миролюбиво верим,
Что лучше моря счастья в мире нет.
П. П. Бородину
Хороших людей много меньше.
Как мало талантливых книг.
И лучшие люди – средь женщин.
И худшие – тоже средь них.
Хороших людей слишком мало,
Чтоб жизнь наша стала добрей,
Чтоб каждая русская мама
Спокойна была за детей.
Но как бы нас жизнь ни ломала,
В ней некое есть волшебство…
Хороших людей слишком мало.
И все-таки их большинство.
Памяти Маши Шиловой
Баловень судьбы, русоволосый гений,
Разве мог представить ты себе,
Что из всех немыслимых трагедий —
Эта боль достанется тебе.
Не собьешь ее и не измеришь.
И у горькой жизни на краю,
Ты минувшим у мольберта бредишь
И слезами пишешь дочь свою.
Как она лицом с тобою схожа!
И, печально глядя на портрет,
Просишь Бога: «Дай мне силы, Боже..
Мне никто уже помочь не сможет.
Это я уйти из жизни должен,
А не дочь в свои шестнадцать лет».
И судьба, как сломанная ветка,
Бьется возле пламени лампад…
И восходит образ,
По-девичьи светлый.
Бесконечно грустный,
Как отцовский взгляд.
Возвращение в будущее
Дине Рубиной
Теперь твой дом – Иерусалим.
И здесь твое восходит имя.
А память, словно пилигрим,
Идет дорогами твоими.
Но все они вели сюда.
И дело было только в сроках.
Ты в книгах так же молода,
Как молода на тех дорогах.
Пройдет еще немало лет,
Пока печаль тебя отпустит.
Пришлет последний свой сюжет
Тебе родное захолустье.
И вспомнишь в суете своей,
Что где-то бедствует Россия.
Не ты ль у Господа просила
Добра – себе… И счастья – ЕЙ.
Я лишь почувствовал сейчас
Твою нездешнюю ранимость.
И все, что там сближало нас,
Здесь перешло в неодолимость.
Израиль – как одна семья.
Родные души… Чьи-то лица.
Здесь трудно потерять себя,
Как трудно заново родиться.
Забыв про книги и престиж,
Ты убираешь чью-то виллу.
Но это ты себе простишь.
И даже не покажешь виду.
Не потому ли, что талант
Превыше всех обид и тягот.
Судьба тебе вручила грант
Увы, не под российским стягом.
Здесь все нежданно для меня —
От языка и до надгробий.
Не может быть святой земля,
Когда б была она недоброй.
Владимиру Рецептеру
Мой добрый друг,
Какая жалость,
Что юность наша проходила врозь,
Что в разных городах она осталась
И что так поздно встретиться пришлось.
Твои стихи пеленговал театр.
Ты был загадкой долгой для меня.
И лишь душа, похожая на кратер,
Высвечивалась строками огня.
Живет в тебе печальная отвага
Соединять разрозненных людей.
И что-то есть от Юрия Живаго
В мучительной терпимости твоей.
Ах, если было б все легко и просто
На первый взгляд в удачливой судьбе!
Грущу, что в людях мало благородства,
И радуюсь, подумав о тебе.
З. Ф. Драгункиной
Не делю людей на «наших»
И «не наших».
Мы пришли на эту землю для любви.
Не затем мой горький опыт нажит,
Чтобы стал чужим я меж людьми.
Сколько было по земле подонков…
Стукачи, фашисты, шулера.
И завис над миром меч Домоклов
На непрочной ниточке добра.
Лишь добро еще спасти нас может
От непонимания и зла.
Все мы очень меж собою схожи,
Лишь бы нас судьба не обошла.
Не делю людей на «наших»
И «не наших».
Интересен в них любой ландшафт.
Если кто-то супротив мне скажет,
Протяну бокал на брудершафт.
Потому что не люблю раздоров.
И стараюсь не держать обид.
И душа чужая, словно город,
Что еще открыть мне предстоит.
Николаю Сличенко
Возраст никуда уже не денешь.