од или два, но в конечном итоге их приняли и Рейган, и Маргарет Тэтчер.
Если бы американский либерализм всерьез хотел восстановить свой моральный авторитет после окончания холодной войны, идеальную возможность предоставляло возрождение таких однопартийных, вождистских и агрессивных государств, как Великая Сербия и Великий Ирак. И хотя первый президент Буш заручился поддержкой Организации Объединенных Наций, а также сирийских и египетских военных для восстановления суверенитета Кувейта, сделал он это без какой-либо заметной поддержки левых и центристов, слишком брезговавших замарать руки проблемой нефти. (Теперь мы почти со стопроцентной уверенностью можем сказать, что если бы Саддам Хусейн удержал Кувейт, то получил бы атомную бомбу.) В Боснии, где не было никакой нефти, но был геноцид, администрация «Новых демократов» в конце концов решилась принять меры, и снова без поддержки большого и последовательно-антивоенного крыла американской политики, представители которого безостановочно причитали о скатывании в болото. Большинство традиционных правых тоже хранили молчание или были настроены враждебно. Среди тех, кто настаивал на солидарности с Боснией, были отдельные левые, преимущественно из американской еврейской общины, такие как Зонтаг, а также несколько традиционных «ястребов», однако, возможно, заметнее всего (в случае, не затрагивающем государственные интересы Израиля) показали себя растущие неоконсерваторы. Как участник той дискуссии могу засвидетельствовать, что многие из пробоснийски настроенных левых старались в большей или меньшей степени убедиться, что их требование интервенции был кошерным, поскольку тут не замешаны интересы национальной безопасности Соединенных Штатов. Кровь, но никакой нефти!
Все это было мрачной прелюдией к кризису, обрушившемуся на Соединенные Штаты осенью 2001 года. Еще до конца того ужасного дня было ясно, что скажут левые из академической, журналистской среды и Голливуда. Большая часть тогдашней риторики забыта (но не мной), и сегодня те, кто никогда в принципе не хотел сражаться в Афганистане, вольны жаловаться, что война с Аль-Каидой в Ираке — отвлечение от борьбы, против которой они всегда выступали. Тем не менее каким-то непонятным образом эта двуличная позиция передалась большому числу американских избирателей. Возможно, эти люди несведущи, как жалуется Бейнарт (посмотрите, многие из них считают, что за атаками на Всемирный торговый центр стоял Саддам Хусейн), но они не настолько глупы, чтобы верить, что президент вторгся в Ирак, чтобы отомстить за папу, или набить казну Халлебуртон, или в угоду генералу Шарону. Не настолько они глупы и доверчивы, чтобы полагать, что, если бы не присутствие коалиции, в Ираке не было бы ни одного джихадиста. Подобные глупости — особенно последнее — прерогатива демократической интеллигенции, и не только типов с MoveOn.org, но и таких фигур, как Гарри Рид, Барбара Боксер и Альберт Гор. Я не большой поклонник сенатора Джозефа Либермана, но его высказывания уменьшают его политический вес по сравнению с Генри Уоллесом в 1948 году. И как из этих рядов может выйти новый Трумэн?
Другими словами, все сравнение с «Американцами за демократическое действие» безнадежно неверно. В 1948 году бескомпромиссные оказались достаточно принципиальными, чтобы покинуть ряды Демократической партии и предложить свой собственный список кандидатов. И их наивность в отношении СССР можно отчасти понять. В то время думающий человек мог, по крайней мере, считать, что государственный социализм — шаг вперед по сравнению с монополистическим капитализмом и войны необходимо избежать любой ценой. Однако в данном случае противники компромисса — не только активисты и ядро сбора партийных средств, они также уклоняются от однозначной оценки врага, который даже не пытается представить себя разделяющим ценности Просвещения и, более того, неуязвим для более грубого довода «взаимного гарантированного уничтожения». Советское руководство никак не желало самоубийства, а исламистские фанатики ни о чем другом и не мечтают. В этом контексте самообольстительную и безжизненную веру Бейнарта в то, что Саддама Хусейна можно было бы сдержать, никто всерьезнее разделяет. Он выдает себя, говоря, что продолжение жестоких и неизбирательных санкций могло бы привести к саморазрушению баасистского режима. А почему бы не попытаться представить, как выглядел бы Ирак в день подобного саморазрушения? Скорее всего, это не была бы «бархатная революция», а Руанда или Конго в Персидском заливе? Сейчас дела обстоят плохо, однако было бы, несомненно, хуже.
Поэтому сколь бы скверно ни был обоснован и исполнен импровизированный переход администрации Буша к политическим переменам в регионе, он скорее сравним с отказом Рейгана от периода застоя в холодной войне. И я не вижу признаков того, что американские левые и либералы понимают, что значит вновь сделаться партией статус-кво. В своем самообольстительном и самонадеянном подзаголовке, утверждающем, что эту войну смогут выиграть только либералы, Бейнарт тщетно пытается разделить остаток надвое. Во-первых, это война против варианта апокалиптического фашизма, где терроризм — лишь проявление. Во-вторых, большая часть либералов уже продемонстрировала готовность довольствоваться объедками и сдала много позиций недавно перестроившимся и неуклюжим правым антиизоляционистам. Со временем, оглянувшись назад, мы сможем вынести вердикт о том, какая из этих двух грубых ошибок была решающей. Между тем грубый обратный перевод названия Бейнарта — Хиллари в 2008 году — перспектива, дающая слишком мало простора для либеральной мечты.
Как неаппетитно
В январе этого года меня пригласили прийти и выступить на открытом собрании группы Республиканская еврейская коалиция. Темой доклада была программа ООН «Нефть в обмен на продовольствие» или, другими словами, то, как коррупция в Организации Объединенных Наций фактически помогла Саддаму Хусейну финансировать множество русских, французских и британских друзей своего режима. Я очень хотел подробно рассказать об этой чудовищной схеме, и для меня не имело значения, что у меня было мало общего с группой, столь любезно предоставившей мне трибуну. Было назначено время и место (старая церковь в центре Вашингтона), и даже, помню, я сказал организаторам, что готов выступить за прокорм, и жду чисто символического гонорара.
А едва появились предварительные уведомления о событии, как Мортон Клейн из Сионистской организации Америки стал затевать скандал. Беря в те дни телефонную трубку, я неизменно слышал просьбу репортера «Форвард» или другой подобной газеты прокомментировать его заявления. Из того, что я долгие годы говорил об Израиле и израильской политике, Клейн оценил далеко не все. Он ярился от одной мысли, что меня решила пригласить консервативная еврейская организация. И для него не имело значения, что высказываться меня просили не о сионизме, и уж никак не о том сионизме крайнего толка в духе Жаботинского, исповедуемого фракцией, чьим глашатаем он является. Все кончилось тем, что собрание отменили. Я получил еще массу звонков от представителей Республиканской еврейской коалиции, в которых они критиковали Клейна, от чистого сердца давая мне понять, что внезапно разразившийся конфликт был заранее спланирован, и горячо заверяли, что мое приглашение все еще в силе. А потом телефон погрузился в милосердное молчание.
Я родился не вчера, и в еврейской общине Вашингтона у меня были свои источники, а потому быстро выяснилось то, что мне и без того было ясно, а именно — я оказался случайной жертвой спланированного конфликта. Итак, можем считать, один ноль в пользу Мортона Клейна, и можем отменить тощий чек, предназначавшийся моему любимому объекту благотворительности (Патриотическому союзу Курдистана).
Полагаю, Клейн и Республиканская еврейская коалиция были вполне в своем праве. У меня есть признанное право, за которое я буду биться насмерть — выражать свою позицию по палестинскому вопросу. Но у меня нет признанного права на выражение этих воззрений — потенциально возможное даже при обсуждении Ирака и деградации Организации Объединенных Наций — на собрании частной группы, придерживающейся противоположных взглядов. Также у меня нет абсолютного права критиковать Теодора Герцля[149] и все его труды с трибуны, принадлежащей нейтральной организации. А такого рода учреждения, в свою очередь, вправе делать выбор и принимать решение и даже его пересмотреть.
Я упустил такой шанс привлечь к себе внимание. Сегодня не могу открыть свою электронную или голосовую почту, чтобы не прочесть или не услышать о притеснениях, обрушившихся на профессора Нью-Йоркского университета Тони Джадта. Кажется, его пригласили выступить на собрании, устраиваемом группой под названием «Нетворк 20/20» в польском консульстве в Нью-Йорке, а потом отвечавший за организацию мероприятия польский дипломат решил, что с учетом взглядов профессора Джадта на Израиль вечер не стоит потенциальных проблем, и выступление отменили. И теперь я слышу о гневном письме, осуждающем эти притеснения и подписанном как минимум 114 интеллектуалами и опубликованном в «Нью-Йорк ревью оф букс» (вот где слава). Как смеет польское консульство отказать в предоставлении трибуны героическому диссиденту Джадту! И как смеет Антидиффамационная лига или ее председатель Авраам Фоксман (не совсем понятно, кто звонил) даже по телефону жаловаться полякам?
Я живу без оглядки на Фоксмана. Он был первым плакальщиком на похоронах фашиствующего болтуна Меира Кахане, принял пожертвования в сумме 250 тысяч долларов от беглого подонка Марка Рича и пролоббировал его амнистию Биллом Клинтоном (за что Уильям Сафир требовал его ухода с поста, чего он не сделал). Какой жалкий придурок может потребовать от подобного человека штампа «кошер»? А Антидиффамационная лига, борющаяся не с антисемитизмом, как ей следует, а преимущественно с еврейской критикой Израиля? Тем не менее эти возмущенные 114 подписантов сочли ее «организацией, занимающейся защитой гражданских прав и народным просвещением». Несомненно, с иронией. С той же, с которой они оказывают такое доверие Фоксману. Однако на каком основании этой критике Израиля следует предоставлять право голоса на тех квадратных метрах города Нью-Йорка, которые являются польской территорией?