А Белл прагматично искала заслуживающего доверия короля. К 1918 году Месопотамия — или бывшие оттоманские вилайеты Басра, Багдад и Мосул — освободилась от турок, скорее благодаря прибытию британских и индийских войск, чем усилиями местного населения. Новые колониальные власти начали именовать эти земли «Аль-Ирак» (или «Ирак») от глагола «уходить корнями вглубь», который арабы прежде использовали для описания южной части данной территории. Многое в их правлении носило временный характер или было импровизацией. Белл признавала справедливым наблюдение багдадской газеты о том, что Лондон обещал арабское правительство с британскими советниками, а навязал британское правительство с арабскими советниками. Ее непосредственный начальник А. Т. Уилсон верил в строгий имперский контроль Великобритании. Колониальное руководство Индии, привычно полагавшее именно Дели той столицей, через которую следует поддерживать отношения с государствами Персидского залива, также решительно выступало против любых сентиментальных разговоров об арабской независимости. И словно для того, чтобы еще сильнее осложнить и без того запутанную ситуацию, британское правительство опубликовало декларацию Бальфура с обещанием сионистскому движению национального государства в Палестине, а новому большевистскому режиму в России пришла блестящая идея огласить условия оказавшегося у него в руках соглашения Сайкса — Пико. Раскрытие этого тайного договора, достигнутого во время войны, о разделе региона между царской Россией, англичанами и французами резко усилило подозрительность арабов к намерениям британцев. Оно же подтолкнуло президента Вильсона обнародовать Четырнадцать пунктов, предлагавших предоставление независимости всем колониям. Но на последующих парижских мирных переговорах арабам и курдам, наряду с армянами, была уготована роль обделенных сирот. В ходе этого мрачного тайного сговора даже империалист А. Т. Уилсон, казалось, проникся сочувствием к Белл:
«Само наличие шиитского большинства в Ираке один „эксперт“ с международной репутацией вежливо отрицал как игру моего воображения, и ни мисс Белл, ни мне не удалось убедить ни военную, ни мидовскую делегацию в многочисленности курдского населения в вилайете Мосул, а также в его способности доставить много хлопот [или] в том, что Ибн-Сауд обладает серьезной властью, с которой необходимо считаться».
Это не единственное эхо, аукающееся многие годы. Официальная британская политика надеялась угодить всем сторонам и решить квадратуру всех кругов исключительно с оттенком традиционного принципа «разделяй и властвуй». Белл полагала, что государство могло бы быть создано на основе взаимного уважения, и одинаково сочувствовала и курдам, и шиитам. Также она весьма критически относилась к сионистской идее, которая, по ее мнению, лишь усилит антипатию арабов и подвергнет опасности крупную еврейскую общину Багдада. О предрассудках соавтора тайного сговора с Францией и Россией сэра Марка Сайкса ей было известно давно. Они познакомились в Хайфе еще в 1905 году, где он поразил ее своими высказываниями об арабах как «животных», «трусах», «больных» и «лентяях». Кроме того, она на несколько шагов обошла его экспедицию к друзской твердыне Ливана и Сирии, и он всегда считал ее гандикап нечестной игрой. В письме к жене он излил свои жалобы с достаточной полнотой: «Проклятая глупая болтовня самонадеянной, сентиментальной, плоскогрудой, мужеподобной, вездесущей, вихляющейся трепливой задницы!» Кажется, в этом раздражении слышался намек на увлеченность. Если да, то это согласуется с поголовным пристрастием англичан, зацикленных на андрогинии самым ужасающим образом. (Они дали арабам прозвище «платья» для феминизации колониальных подданных, не вполне владевших мужскими навыками, которые они в иных случаях требовали от воинов пустыни.)
Белл, полная решимости доказать неправоту Сайксов и увидеть их поражение, обосновалась в Багдаде, помогла организовать выборы и написать конституцию, провести зыбкие границы с Саудовской Аравией и Кувейтом, основать Национальный музей Ирака и написала работу «Оценка гражданской администрации Месопотамии», вполне сравнимую с лучшими из викторианских «синих книг»[163]. Она также обучала и умасливала короля Фейсала, учредившего конституционную монархию, продержавшуюся с 1921 до 1958 года, — впечатляющее по региональным стандартам достижение. (Фейсал, разумеется, был арабским суннитом, а курды и шииты оказались слишком мятежными, чтобы им можно было бы доверять власть.) Не означает ли это, что все ее усилия по строительству нации были романтической грезой? Т. Э. Лоуренс, возможно, завидуя, отчасти так и думал. Узнав о ее смерти, он писал:
«Это государство Ирак является прекрасным памятником, даже если протянет всего пару лет, чего я часто опасаюсь и на что иногда надеюсь. Кажется, весьма сомнительным благом давать правительство народу, издавна без него обходившемуся».
Это может считаться циничным суждением на века, но все же Гертруда Белл видится в одном ряду с Уилфридом Блантом, Р. Б. Каннингемом Грэмом, Эдвардом Томпсоном и, разумеется, самим Лоуренсом — англичанами, полагавшими, что и другие народы заслужили свое место под солнцем.
Врачу, исцелися сам!
Какова бы ни была презумпция невиновности, тем не менее похоже, что группа людей, недавно задержанных в Великобритании по подозрению в убийствах на религиозной почве, — профессиональные медики. Я рос как раз в ту пору, когда в ходу было страшное выражение «врачи-убийцы», отражавшее маниакальную подозрительность Сталина к своим еврейским врачам и их злокозненному заговору, паранойю, едва не приведшую к официальному погрому в Москве, помешала которому только своевременная естественная смерть старого изувера. А теперь все указывает на то, что заговор врачей действительно имел место в Лондоне и Глазго, а его участники были настолько одержимы смертью и стремлением отнимать жизни незнакомцев, что, когда преступление срывалось в одном месте, они неслись в другое.
Нормальная человеческая реакция на подобное — глубокое потрясение, поскольку предполагается, что к благородному занятию и высокому призванию медицины людей влекут принципы Гиппократа. Помимо того, что на это рассчитывает каждый из нас, обращаясь к врачу, мы также надеемся, что и на политическое поприще врач вступает, руководствуясь мотивами гуманизма. Именно так всегда и было в рядах левых: одним из мощнейших магнитов, привлекавших представителей среднего класса к социализму, являлся опыт работы врачами в трущобах, заставлявший противостоять грубой несправедливости и неравенству распределения, царившему в жизненно важном вопросе оказания медико-санитарной помощи. Именно таков герой романа Грэма Грина «Стамбульский экспресс», человек, подталкиваемый к действию осознанием того, что его пациенты не могут позволить себе лечение, в котором отчаянно нуждаются. Мао Цзэдун написал оду канадскому врачу Норману Бетьюну, изобретателю переливания крови на поле боя, отказавшемуся от многообещающей карьеры ради помощи революционерам в гражданских войнах в Испании и Китае. Сальвадор Альенде в Чили, Вассос Лиссаридес на Кипре — всего лишь два самых известных партийных лидера, заслуживших признательность бедноты попыткой воплотить в политике принципы данной ими клятвы Гиппократа.
Как профессия медицина элитарна, но в существе своем демократична: в идеале врач не вправе отказать в лечении никому и неизменно должен прилагать все усилия для спасения жизни и борьбы с болезнью. Когда мы читаем о врачах, обманывающих своих пациентов или отравляющих их из корысти (или просто ради удовольствия), нас это возмущает, возможно, даже сильнее, чем узнай мы, как клиента пытался обчистить адвокат. Это кажется нам более страшным предательством. Врач как виновник случайного убийства представляет собой кошмарный образ того, кто злоупотребил доверием.
Однако темная сторона медицинской профессии тоже представляет собой часть фольклора. Господин Берк и господин Хэр не всегда дожидались трупов, которые продавали известному хирургу и преподавателю анатомии, и начали убивать. Обозреватель «Файнэншл таймс» недавно назвал Йозефа Менгеле и Че Гевару двумя врачами, оказавшимися способными на изуверскую жестокость. По-моему, сравнение несправедливо: Менгеле был садистом в своей врачебной практике, а Гевара, готовый убивать тех, кого считал классовыми врагами, не осквернял этим профессиональной деятельности. Тем не менее нельзя не считаться с неприятным фактом: у террористических режимов никогда не было недостатка в докторах, готовых выступать консультантами по проведению пыток и даже принимать в них участие, а опыт нацизма научил нас, что в этой профессии достаточно извращенцев, желающих получить свободу рук на проведение ужасающих экспериментов на людях и (подобно доктору Моро Г. Уэллса) удовлетворять свое отвратительное любопытство относительно того, как далеко они смогут зайти. Менгеле отнюдь не единственное доказательство того, что подобным растленным типам по нраву идея «практиковаться» на женщинах и даже детях.
Однако в данном деле извращенность и садизм, кажется, не могут служить объяснением мотива убийств. Когда весь набор твоих инструментов ограничивается автомобилем, полным пропана и гвоздей, нет никаких возможностей ни для проведения экспериментов, ни для вожделенной вивисекции. Поэтому мотивы следует искать в другом. Так почему врачи сделались убийцами в данном случае? Очень просто. Из-за религии.
Можно вспомнить дело Баруха Гольдштейна. 25 февраля 1994 года этот врач израильской армии прокрался в так называемую Пещеру Патриархов в Хевроне и открыл огонь из автомата по толпе молящихся мусульман, расстреляв 29 человек, в том числе стариков, женщин и детей, прежде чем был убит сам. Быстро установили, что Гольдштейн не просто одиночка или псих и прежде уже успел показать свой характер и намерения. Армейские источники сообщили, что он регулярно отказывался лечить арабов, друзов или любых других «нееврейских» пациентов, ссылаясь на авторитет закона Галахи, запрещающего благочестивому еврею помогать нееврею. (Полностью ужасающая история изложена в 6-й главе книги «Еврейский фундаментализм в Израиле» Исраэля Шахака и Нортона Мезвински.) По представлениям Гольдштейна, принципы Гиппократа подчиняются ортодоксальному учению, и нашлись раввины, готовые его поддержать и освятить его могилу как место поклонения отважному еврейскому мученику, а ультраортодоксальные поселенцы нацепили детям значки с надписью «Доктор Гольдштейн исцелил недуги Израиля». А теперь иранский врач в старинном и славном университетском городе Кембридж, кажется, настолько помешался на вере, что оправдывал даже убийство мусульман другой конфессии и показал видео обезглавливания соседям, богохульно посмевшим играть на музыкальных инструментах.