И этот дефицит — оригинальных, убедительных или хотя бы внушающих доверие кандидатов — простирается от Восточного до Западного побережья. В Нью-Йорке, весьма потасканный отпрыск одной демократической династии (и некогда посредством матримониальных уз входивший в другую), как любит говорить народ, «схлестнулся» с провинциальным бандитом в псевдожестком выяснении отношений. В Калифорнии, где электорату в лицо дышит перезревшая проблема, подозрительно напоминающая несостоятельность штата, соперничество Браун — Уитмана не поднялось даже до уровня тривиальности.
Кстати, о вещах, становящихся ясными как белый день, едва вы обратите на них внимание: лишь на следующий день после интервью я пришел к полному осознанию кое-чего из того, что уже было мне известно. Я прожил в Вашингтоне, округ Колумбия, почти тридцать лет. Мое поколение, сегодня уже далеко не первой молодости, прошло через несколько политически насыщенных десятилетий, но, оглядываясь назад, могу вспомнить всего двух или трех его представителей, предпринявших попытки баллотироваться в конгресс. Отчасти это было связано с принципиальной подозрительностью шестидесятых к тому, что обычно принято именовать «тактикой предвыборной борьбы», но под поверхностью лежало элементарное нежелание. Среди политически сознательных и подающих надежды людей лет на десять лет моложе отвращение кажется все таким же глубоким.
Я мог бы познакомить вас с десятками энергичных и умных людей, отлично разбирающихся в «проблемах» и очень хорошо информированных по всем вопросам, от прав человека и мировой торговли до карательных акций и идеологической борьбы с повстанческими движениями, но ни один из них даже не задумывался о выходе на политическую «арену». Они готовы отказаться от потенциально более успешных карьер ради работы над важными вопросами и расширением границ того, что сегодня считается политической сферой, однако цена за высокую честь и отличие служить своей стране в законодательном органе представляется им непомерной.
Сами подумайте: кто из нормальных людей захочет рисковать карьерой и семейной жизнью ради того, чтобы подвергнуться непрерывному шквалу навязчивых вопросов, касающихся каждого из аспектов твоей жизни еще задолго до того, как ты поступил в колледж? Заниматься постоянными склоками и чатами в «Фейсбуке» и «Твиттере» и похваляться количеством псевдодрузей в таинственном киберпространстве? И это лишь начало. Затем идет изматывающая работа по сбору денежных средств и бесконечная тирания опросов общественного мнения, которые во многих сегодняшних системах средств массовой информации служат заменителем новостей и способом создавать события, а не делать о них репортаж. И даже если это «сработает», большая часть времени в Вашингтоне уйдет на то, чтобы завязать связи и уцепиться за пост. Неудивительно, что виновны даже лучшие из этих бедолаг.
Это может показаться преуменьшением и игнорированием заметного наплыва новых политических добровольцев, пришедших создать Движение чаепития. Но насколько свежи и не затасканы эти лица? Они вышли из давней и, положа руку на сердце, достаточно поднадоевшей традиции антиофициозной и антивашингтонской риторики, и скорее оскорбляют всякого, у кого осталось хоть на гран политической памяти. Когда они действительно выступали серьезными критиками, ругая положение дел в столице страны? Сколько времени ушло на то, чтобы гингричские «повстанцы» середины 1990-х в свою очередь превратились в удобных и услужливых должностных лиц? Многие циничные ветераны того движения от Дика Армея до Джона Бейнера на сегодняшний день являются эффективными менеджерами и закулисными дирижерами той якобы стихийной волны Движения чаепития, которую мы наблюдаем.
Популизм ставит в унизительное положение всякого решившегося ввязаться в предвыборную гонку. Сколько раз вам придется выйти перед аудиторией и заявить: «Я всегда буду ставить превыше всего интересы людей из Х»? (Достаточно часто, если судить по теперешним кампаниям). Это значит сказать, что вы будете рупором местных интересов и региональных перепадов настроений и обид, признать, что вы со всей вашей политикой — деревенщина. Ничто не демонстрирует этого нагляднее, чем нынешняя отвратительная вспышка демагогических нападок на торговлю с Китаем. Переигрывая в глупости тот «оглушительно-противный звук», с которым двадцать лет назад сдулся популистский пузырь Росса Перо, на образованных американских избирателей (и косвенно на китайскую аудиторию) обрушивают карикатурные клише драконов и портретов Мао Цзэдуна, пытаясь подлить ксенофобии в спор о свободной торговле. А китайцы тем временем попросту готовят тендеры для заключения контрактов на строительство высокоскоростных железнодорожных линий в Соединенных Штатах, и тем не менее несколько дней назад в Коннектикуте претендующий на место в Сенате демократ Ричард Блументал (чей основной азиатский опыт состоит во вранье о том, что он там служил) обвинил свою республиканскую соперницу Линду Мак-Махон в соучастии в производстве игрушек Мировой Федерации Реслинга на территории Китайской Народной Республики! Как низко мы падем? Гораздо ниже, стоит лишь подождать и посмотреть.
Роза Люксембург: Красная Роза[194]
С общепризнанным приговором идеологии XX века — заключающемся в том, что ее «тоталитарный» характер затмевает все мнимые различия «левых» и «правых» версий — мало кто захочет спорить. Действительно, даже сам термин «тоталитарный» был, вероятнее всего, придуман марксистом-диссидентом Виктором Сержем[195] для точного обозначения современной формы абсолютизма, фактически стремившейся к уничтожению частной жизни и индивидуального сознания. Как и с концепцией, так и с ее развитием: в своей ранней классической работе «Концентрационный мир» Давид Руссе предвосхитил образ «концлагеря», как места, где человеком повелевает избыток жестокого утопизма, независимо от провозглашенного характера режима.
Это сближение или схожесть не переходят автоматически в жестко детерминированную моральную равнозначность. Может быть, в ГУЛАГе сгинуло больше людей, чем в системе нацистских концлагерей, тем не менее выдающийся историк сталинизма Роберт Конквест, когда ему предложили вынести вердикт относительно двух систем, нашел преступления гитлеризма заслуживающими большего осуждения. На настойчивые требования обосновать свою позицию он ответил: «Я просто чувствую, что это так». Думаю, что интуиция многих морально чутких людей подсказала бы то же самое.
Другое различие можно обозначить так: у нас нет никаких реальных данных о сколь-либо «диссидентских» работах того меньшинства интеллектуалов, которые встали под знамена фашизма и национал-социализма. Действительно, изучение политических писаний Луи-Фердинанда Селина тут мало что дает, за исключением погружения в его болезненную одержимость порнографией насилия и расизма, не говоря уже об Альфреде Розенберге. Возможно, Мартин Хайдеггер и Джованни Джентиле и выстроили нарочито туманные турусы псевдоисторического оправдания культа национального превосходства, но те по большей части представляют лишь исторический интерес. А самое главное: абсолютно невозможно вообразить себе условия, при которых можно было бы критиковать Гитлера или Муссолини за предательство первоначальных идеалов созданных ими же самими движений. Их идеологии просто не допускали и исключали любые подобные непредвиденные стечения обстоятельств.
Вместе с тем, даже в топорной работе Ленина «Развитие капитализма в России», напротив, присутствует определенного рода разбор и анализ, с которыми бредни «Майн Кампф» сравнивать просто смешно. Кроме того, немало работ достаточно серьезного уровня, без изучения которых невозможно полноценное понимание современной истории, было написано целым рядом несогласных с Лениным марксистов. Среди этих марксистских интеллектуалов для меня наиболее блестящей — и неизменно притягательной — была и остается Роза Люксембург, родившаяся в Польше еврейка, бывшая самой харизматичной фигурой в социал-демократической партии Германии (СДПГ).
Первая книга Бертрана Рассела (выросшая из серии прочитанных в 1896 году лекций) была посвящена характеру этой исторической партии. Формально марксистская, на практике она обеспечивала миллионам рабочих и членам их семей нечто наподобие альтернативного общества внутри Германии: не просто профсоюзы, но ассоциации социального обеспечения, образовательные учреждения, лагеря отдыха и женские организации. Выступая с резкой критикой прусского милитаризма, она ощущала себя достаточно уверенно для того, чтобы в 1912 году заявлять, что в случае войны выступит с призывом к стачкам и протестам и приложит энергичные усилия для заключения союзов с братскими партиями других воюющих государств. Однако в августе 1914 года военная истерия оказалась так сильна, что большинство партии капитулировало и проголосовало за участие в крупнейшем за всю историю братоубийстве. (Ленина это настолько потрясло, что он поначалу отказывался верить, что СДПГ фактически сдала позиции.) Люксембург была одной из немногих руководителей партии, выступивших против кайзера, за что ее заключили в тюрьму. Основной корпус данного собрания ее писем относится к мрачному периоду лишения свободы и сильнейшей политической реакции. Неразбериха момента отразилась в ее письме от октября 1914 года, в котором она экстренно просит указаний относительно лучшего способа передачи информации Бенито Муссолини, абсолютно не ведая, что дотоле настроенный против войны редактор-социалист изменил прежним убеждениям и ступил на долгий путь превращения в правого фанатика.
Розу Люксембург, прихрамывавшую с детства, вышедшую замуж только ради получения гражданства и прославившуюся резкостью в спорах, легко представить неприятной и неженственной. Но из ее переписки видно, что она влюблялась, и страстно любила, и была женщиной, которую гуманизм, любовь к природе и литературе постоянно отвлекали от политики. В одном из писем к любовнику Хансу Дифенбаху (сгинувшему на Западном фронте), написанном в тюрьме города Бреслау