Долгий день идет на ущерб по спектру синего. Как и короткая жизнь энергичной, веселой девушки, не слишком испорченной шоу-бизнесом или обслуживанием номеров, категорически запротестовавшей против стихотворения, выбранного матерью для панихиды отца. И безапелляционно посоветовавшей «не зацикливаться» на смерти.
Совет, которому мать внять не в силах:
«Исчезнет.
Уйдет в небытие: та строчка Китса, что ее пугала.
Слиняет, как синие ночи линяют, как яркость гаснет.
Вернется в синеву.
Своей рукой поставила я урну с ее прахом в нишу стены.
И дождалась, пока собора двери не затворили в шесть.
Я знаю точно, что сейчас со мною.
Я знаю это так же точно, как беспомощность и страх.
Но только это страх не той потери.
Ведь та потеря — там, уже в стене.
Ведь та потеря — там, уже за затворенными дверями.
То страх потери, что мне предстоит.
Вам кажется, я потеряла все.
Ее, однако, как живую, я в каждом дне ее прошедшей жизни вижу».
Говоря об этой чрезвычайно тонкой работе памяти, Дидион парадоксально подчеркивает то, что до тех пор, пока человек обречен помнить, он будет продолжать чувствовать утрату, боль и тоску.
Подлинный дух Рождества
С тех пор, как много лет назад Том Лерер записал свою нетленную антирождественскую песенку, для ничтожного, но растущего меньшинства, глядящего на конец декабря с экзистенциальным страхом, она сделалась «рождественским гимном»:
«Рождество уж у порога, и ему не возражай.
Елку ставь и наливай, не бурча, коль через край.
Жарь и парь и пунш вари, с полки Диккенса стащи,
А не весел, — уклониться даже думать не моги».
В свое время я знал наизусть все слова этой песни и до сих пор не забыл большую их часть, и все же, если не ошибаюсь, о религиозном характере праздника в ней вообще практически ли упоминается. Есть там, по-моему, и такая строчка: «Хор к нам ангельский воззвал: „Выходи и покупай!“»
Тем не менее во всем этом нет ни малейшего подрыва основ. Сколько я себя помню, религиозные проповеди, направленные против «коммерциализации» Рождества, были столь же неотъемлемой составляющей сезона. Радикальное отстаивание духа праздника должно быть намного жестче, чем в песне. Не составляет большого труда быть записным членом клуба Тома Лерера, безусловно объединяющего множество интеллектуалов и имеющего к тому же немало сочувствующих в самых разных слоях общества.
Тем не менее может статься, что бойцов этой ежегодной культурной войны за «сохранение в Рождестве Христа» больше всего удивит то, что первые пуританские протестанты вообще считали все это предприятие богохульством. Сразу после прихода к власти в Англии Оливера Кромвеля рождественские праздники были немедленно запрещены. То же самое происходило и в отдельных колониях первых поселенцев в Северной Америке.
В прошлом году я прочел недавнее интервью со священником одной из старейших католических церквей Нью-Йорка, расположенной в центре города и неподалеку от Уолл-стрит. Аргументируя свою позицию в поддержку проекта имама Рауфа построить мечеть близ «Граунд-Зиро», он указал на приходские записи о враждебном пикетировании его церкви в XVIII веке. Благочестивые протестующие подозревали, что в церкви проводился кощунственный и папистский ритуал «Рождества».
Вот когда было время серьезного отношения американцев к религии. Однако мы достаточно знаем пуритан, чтобы заподозрить, что сама идея праздника, на котором люди будут пить крепкие напитки и вообще веселиться, не могла прийтись им по душе. (Шотландские пресвитериане не ослабляли враждебного отношения к святочным торжествам вплоть до начала ХХ века.) По-видимому, слово «Йоль» не было пустым звуком, поскольку, как свидетельствуют сохранившиеся записи, язычники всех мастей продолжали шумно веселиться, отмечая зимнее солнцестояние, и перед христианами вставала альтернатива: либо пытаться их побивать, либо к ним присоединиться.
Из противоречивых рассказов четырех Евангелий о чудесном рождении нам не понять, в какое именно время года или хотя бы в каком году оно предположительно произошло. А потому вся иконография Рождества представляет собой забавную смесь из оленей, елей, снежных сцен и тому подобной материи североевропейской мифологии. (Всего четыре слова для желающих вернуть в Рождество Христа: «В лесу родилась елочка».) В свое время ходила городская легенда о японском универмаге, переусердствовавшем в старании как можно зримее воплотить дух Рождества для привлечения западных покупателей и изобразившего Санта-Клауса распятого на кресте. Слух не подтвердился, но сам по себе весьма симптоматичен.
Надо быть воистину религиозным обскурантом и крайне строгим к себе, чтобы и впрямь требовать отказа от Рождества. Однако столь же нежелательным может быть и участие в чем-то запрещающем подобный отказ. Причина успеха песни Лерера состоит в том, что она прекрасно передает чувство раздражения и тоскливой обреченности, обрушивающееся на многих из нас в это время года. Под «этим временем года» я имею в виду то, что начинается не позднее (а часто раньше) Дня благодарения и пронизывает всю атмосферу вплоть до самого 25 декабря.
Если вы не отмечаете главный христианский праздник Пасхи или если вы не еврей и вас нисколько не интересует осенний День искупления, вы прекрасно можете воспользоваться предоставленным всем американцам шансом их проигнорировать либо ощутить лишь на краткий миг в виде ограничений парковки на Манхэттене. Но чтобы не заметить Рождество, нужно очень постараться. Вам потребуется избегать аэропортов, вокзалов, торговых центров, магазинов, средств массовой информации и мультиплексов. Куда бы вы ни направились, вы неизменно окажетесь под двойным конвоем Бинга Кросби и трубящих ангелов. И так в течение всего незыблемо-календарного месяца.
Целиком и полностью осознаю, что абсолютно не в курсе того, как обстоят дела в системе пенитенциарных учреждений. Но зато мне прекрасно известно, как воспринимается эта принудительная веселость в больницах и клиниках и залах ожидания, превращаясь в изнурительное испытание терпения каждого присутствующего в аудитории поневоле.
Однажды я пытался написать статью «может быть» и с натяжкой ради пущего эффекта, где изображал подобный опыт как слишком напоминающий жизнь на протяжении четырех недель в атмосфере однопартийного государства. «Да ладно», — уже слышу ваши голоса. Но сильно бы я преувеличил? Одни и те же песни и музыка везде, все время. Одни и те же лозунги и призывы, бесконечно транслируемые и повторяемые. Одно и то же педалирование чувства чистой радости обожания Дорогого Вождя. Под их нажимом я почти сдаюсь. Сплоченные ряды сияющих школьников, повторяющих одну и ту же возвышенную чепуху. Запуганные родители, боящиеся разоблачения отпрысками за недостаточное участие в славных свершениях… «Да ладно»? Так ли я неправ?
В любом случае обязательное дурновкусие — скверный культурный симптом. Чтобы продемонстрировать лояльность, целые семьи составляют длинные письма исповедальной ерунды с превознесением достижений прошедшего года и клятвами превзойти их в будущем. Эти письма иногда доставляют по адресу и, к стыду авторов, зачитывают вслух. Будто празднуя некий небывалый триумф в сельском хозяйстве, приведший к невообразимым излишкам индеек, выживших (по слухам, больных и раненых) в национальных резервациях, уже пойманных и казненных ради второго великого ежегодного жертвоприношения. И еще одно столь же меткое наблюдение Лерера:
Не траться на подарки сильно,
Дари ненужное давно
Иль безделушку — все равно: как мило, то, что я искал…
Для меня одна из моих многих причин не быть христианином состоит в несогласии с обязательной любовью. Не привлекательнее и понятие обязательного великодушия. Чувствовать себя должным подарить подарок также означает косвенно оказывать давление на других людей ответить тебе тем же.
Не думаю, что мне особенно не повезло с семьей и друзьями, но все же могу представить в качестве доказательства свою полку с галстуками. Никто из знающих меня не видел, чтобы я носил галстук (разве что вынужденно), а немногие мои добровольные обретения в этой сфере представляют собой случайные трофеи, «всученные» мне метрдотелями в местах, где ношение галстуков обязательно. Тем не менее я являюсь владельцем целой полки новых, нераспечатанных экземпляров этого бесполезного предмета мужского туалета.
Никто не испытывает никакого удовольствия ни от дарения, ни от получения подарков подобного рода, и страшно видеть, что некоторые магазины чувствуют себя вправе назначать за галстук цену. Следует ли мне краснеть, вспоминая некоторые свои аналогичные поступки? Разумеется, следует. Не притворяйтесь, будто не понимаете, о чем я. Речь идет о постепенной деградации еще одного ежегодного ритуала, в соответствии с которым все школьники теперь должны дарить «валентинки» всем в классе. Мне говорят, ничьи чувства не задеты, но весь первоначальный смысл отправки «валентинки» умышленно сведен на нет. Если я захочу сделать подарок, то постараюсь, чтобы он а) запомнился и б) был приятным сюрпризом. (Мне нравится думать, что некоторые из моих «валентинок» одновременно обладали побочным эффектом неожиданности.)
Но рождественский цикл отмечен отупляющей рутиной и предсказуемостью. Вот почему стихийный гений Чарльза Диккенса не мог не породить Эбенезера Скруджа — единственного персонажа в этой истории, обладающего человеческими чертами, стоическая и тщетная попытка которого оказать сопротивление подспудно вызывает отклик более сильный, чем большинство людей готово признать. А ведь в те времена, когда писал автор «Рождественской песни», еще не раздавался оглушительный лязг машинерии Рождества, продолжительностью напоминающего Рамадан, и 26 декабря («День рождественских подарков») был у английского народа днем обмена жетонами.