– Верно! Жгли наши костёлы и строили вместо них свои православные церкви! Или просто – «отдавали православным»… Разрушали города и культуру, ремесленников угоняли к себе. В Орду Московскую!
– И делали это те, кто потом себя русскими назовут…
– Именно, шеф! А, помните, что учудят здесь у нас их верные русско-подданнические холуи? В Полоцке захотят центр мирового туризма соорудить! Ну, прямо новые Васюки. Хоть бы классику иногда читали…
– Да разве чиновники её читают?
– Вы правы, шеф, стыдоба! Ну что там, спрашивается, сегодня смотреть туристам кроме одного-единственного собора?! Спасибо русским братьям скажите! Ничего от Полоцка не оставили!
– Даже после Екатерины не успокоились. Надо было ещё и последний оплот культуры в Полоцке разграбить – Иезуитский университет.
– Книги и те вывезли русские братья вместе со всеми ценностями. Правда, шеф? Почему же нельзя об этом помнить?
– Да лишь во время Ливонских войн Иван Грозный уничтожил два миллиона наших предков.
– Так, между делом, по пути в Европу. А Петр Первый, шеф? Тоже хорош! Могилёв-то, скажите, зачем ему понадобилось сжигать? Вроде бы прогрессивный царь. Лютеранство собирался вводить. Попов к ногтю прижал. А вот сам, поди ж ты – понабрался от них… Эх! Православный менталитет! Открыли горожане ворота, в город его впустили – поверили русскому царю. Ан, нет! Уходя, всё ж поджёг и разграбил, гад! Всё по-русски! И об этом – молчок! Так в истории и осталось: Петр Первый – прогрессивный русский император! Ай-яй-яй! Окошко в Европу прорубил! Ну и рубил бы у себя в Финском заливе, а не у нас! Правда, шеф?
– Правда…
– За то его и наказала судьба…
– А мог бы много хорошего на Руси сделать…
– Ваша правда. В другой бы стране жили теперь, шеф! Ну, а Суворов – «великий» полководец? Вот уж кто палач нашего народа так палач! Самый жестокий и кровавый! Как лютовал! Как зверствовал, подавляя восстание Костюшки! И подавил уж, повесил всех, кого можно, – а зверствовал. Ан, нет – герой, и в героях ходит, подлец.
– Следи за языком, Чесь!
– Даже героев нам своих навязали. А ведь для нас они – московские палачи. Так-то, мамаша!
– Знать не знала…
– А узнать лучше поздно, чем никогда!
– И потом, вы, тётушка… какая ж вы теперь, скажите, русская?
– Матка Боска! Як якая? У паспарте записано – русская! – возмутилась цыганка.
– Вот и правильно, так и нужно, – одобрительно кивнул «фиолетовый», глядя на Жору, а Чесь, схватившись за живот, покатывался со смеху. – Пришёл в чужую страну – живи на здоровье! Перенимай её культуру, её веру… Или верь, пожалуйста, во что хочешь у себя дома. Но не насаждай это калёным железом для всех прочих, как делали это русские завоеватели – от Ивана Грозного до Богдана Хмельницкого и Екатерины…
– И, правда, шеф, не везло России с политиками. Как ни «политик» – подлец. Начиная с Бакунина да разных там «разночинцев»! Ну, с чего было, спрашивается, убивать Александра второго, а потом прогрессивнейшего Александра третьего травить?! Ведь только-только, бедняги, стали вводить в России капитализм! На мировой уровень вывели страну… Ан, нет – завелись всякие Чернышевские…
– Чесь!
– Пардон, шеф, сукины дети. И гикнули всё к чертям…
– Это верно.
– Запродали за бабки мировому капитализму! А уж потом на немецкие денежки – добили вконец большевички!
– Неважно Чесь, на чьи деньги делались революции! Делали их выходцы из России! Все, кто был недоволен!
– Вот-вот… Вот до чего довёл православный менталитет!
– И сама церковь, Чесь! Не трогали бы католиков и иудеев, да атеистов бы не боялись – не получили б пожар «мировой революции»!
– Уж какие страшные были революции в Англии да во Франции, да разве с родненькими «робеспьерами» сравнишь?
– Да Чесь, нам с политиками не повезло.
– Нам то что, шеф? Не повезло России! Ну, все у неё были, все: и учёные там разные – Менделеевы с Циолковскими, и писатели – Пушкин да Достоевский, да Рахманиновы, да Стравинские, а как править по-человечески в кои-то веки захотелось – варяги только и выручили один раз…
– А вот тут вы не правы, господа! – с самодовольством пробасил Борисович. – Совсем не правы!
Пепка выпучил на него глаза.
– Нам Иван Антонович рассказал: и Пушкин с Достоевским тоже отсюда родом, их корни здесь. Достоево – всем известно, а предок Александра Сергеевича, некий Симеон Пушка из Мозыря – как отправился служить в Московию, чтобы денег заработать, так там и остался. Даже род Толстых отсюда, и Циолковский имел польских предков. Многими великими разжилась Россия за наш счёт, многими… Да только вспоминать об этом не хочет. И мы почему-то стыдимся…
– Н-ну… к этому мы вернёмся…
– Это мы вам объясним, – встрял Пепка и сник под строгим взглядом шефа. – Если будете хорошо… себя… вести… Так, шеф?
– А часы у вас ёсть? – спросила цыганка.
– Пол-одиннадцатого, – посмотрел на свои учитель.
– Нешта няма алимпияды! Можа, по другой праграме?
– Да её по всем будут повторять, – сказал Жора.
– Как знать, как знать! – Пепка бросился переключать программы. – Ещё рано. По другой сейчас про Америку передача…
На экране появилась голубая заставка с чёрными буквами:
– Во-во! А па першай зараз – я праграму раницай слухала – «Па радной стране» коньчыцца, и адкрыццё будут павтарять. Пераключы…
Экран вдруг заревел. Строгая заставка сменилась решительным лицом комментатора во весь экран и страстными призывами к чему-то во всю громкость – выше границы воспринимаемости смысла текста.
– Звук потише! – закрыл ладонями свою бритую голову учитель.
Пепка уменьшил звук до неслышимости и вернулся на своё место молча доедать бутерброд, коих за время общего разговора тихой сапой успел наделать на всех и разложил посреди стола на вышитой льняной скатёрке.
– Можа, люди слухать хатели!?
– Они уже наслушались! – парировал упрёк Борисович. – И, думаю, насмотрелись! Наездились по родной стране…
– Д-да! Наездились, насмотрелись! – поддержал хозяин. – Столько за день контрастов! Эстония и Печоры, Псков и Вилейка!
– И усё гэта за адин день?
– А что эта у нас бутылка просто так стоит? – вспомнил Пепка. – Я и стаканы достал.
Откуда-то взялись стаканы. Хозяин молча налил всем из цыганкиной бутылки. Жора осторожно понюхал, взяв свой стакан, но так, чтобы никто не заметил. Его худшие предположения оправдались.
– Я не пью, – покачал головой учитель.
– С такой закуской, Барисавич! – уговорила цыганка. – Ты паéшь…
– Помидорчиком закусите, – посоветовал Пепка. – В Риге без очереди болгарские помидоры. И чесночку…
– Вы и впрямь объехали всю Прибалтику! – осмелел после самогонки Жора.
– Всю, всю! Чесь – свидетель. Да, знаете ли, немножко сперва заблудились… Машина у нас такая – зверь!
– Видел, – завистливо кивнул Жора.
– Так вот – зверь-машина! Машина, говорю, зверь… То за окном – улицы, московская публика, очереди кругом… Оглянуться не успел – сосны! Море, смотришь, синеет. Дюны, песок. Едем себе по Эстонии – двухэтажные особняки, газоны, цветы, клематисы всюду вьются – одним словом, Европа у вас тут. Вдруг – шах-бах! Выехали на плохую дорогу. Пьяный валяется. Колдобина на колдобине. Домишки кончились, а с двух сторон – не поля, а пастбища зеленеют. Правда, пастбища какие-то подозрительные – в сорняках все, а коров на пастбищах – нет как нет. Только что траву жевали – а тут, хоть бы одна! Границу, что ль, думаем, не заметили? И куда ж это нас занесло? Смотрим, за лесом – церковь сверкает: вся белоснежная, купола – золотые. А за церковью – монастырь, как игрушечка, ещё краше! Вот уж точно, и без олимпиады итальянскую краску нашли – всё голубое, розовое, на синих куполах звёзды золочёные, кресты золотые!.. Лес проехали. Брусчаткою протряслись – то ли город, то ли село, ни вывески, ни указателя. Дома деревянные покосились, на площади – лужа, снова пьяный валяется, куры, как у себя дома, ходят.
Я говорю, друг Пепка, не перепутали ли мы с тобой временные характеристики? Пространство вроде бы то… А, вот, времечко! Чёрт его разберет… Потом, смотрим, всё правильно – дом двухэтажный, оштукатуренный, на облупленной стенке вывеска: «Универмаг». В открытую дверь хоть бы кто зашёл, а со двора две очереди столпились. Одна, говорят, за французскими колготками, а вторая ещё ни за чем – хлеб скоро привезти должны.
И поняли мы, что из Эстонии в Россию свернули. Город, спрашиваем, как называется? Что-то вроде «пещер» услышали мы на ихнем говоре. Название подходящее. Поняли, переспросив, что Печоры. А в Белоруссию, говорят, – вон по той гравийке, откуда автолавка с хлебом вывернула и пыль столбом… Очередь зашевелилась, а мы – по местам и назад в Эстонию – на асфальт. В Риге продуктиками подзапаслись, и сюда уже – через Паневежис, по магистрали. Знаем мы российские гравийки…
– Что хлеба купили, добра, – кивнула цыганка. – У нас с хлебам, як у Расии.
– Мы и с вами поделиться можем. Есть у нас там, Чесь, в багажнике?
– Дякуй! В Михали па ауторакам авталаука приезжае, нам усим по две буханки у руки дають. А вам – не, не прадали б… Отдыхающие, неяк, прасили, с возера. Где там… Не ведаю, куды яны за хлебом ездють…
– А что ж так? – посочувствовал иностранец.
– А каб хлебом, кажуть, скот не кармили… Дык чым жа яго, халера, кармить?
– А туристам-то почему нельзя?
Цыганка пожала плечами.
– Скажите пожалуйста! Какие пошли туристы! Государственным хлебом в палатках, тайно, скотину кормят! И кого они? Бычков или, может, кабанчика?
Цыганка вылупила глаза.
– Чесь хочет сказать – отчего туристам-то не продают? – выручил иностранец и вышел из-за стола.
Жора отвёл взгляд от ухмыляющегося Пепки и уставился в телевизор. Гигантские, во весь экран, комбайны прямо-таки наваливаясь на зрителя, подминали под себя жёлтую полоску пшеницы.
Иностранец покрутил настройку.