– Где встречаемся? – спросил Жора сухо, по-деловому взглянув на часы и мучительно борясь со сном. Была уже половина первого, и голова трещала после бессонной ночи.
– Там внизу, – махнул Фима куда-то в тёмную гущу леса. – От лужи идёт тропинка…
И Жора, обогнув несколькими шагами лужу, где лежала, быть может, сейчас на дне убитая мотоциклом лягушка, увидел тропку, протоптанную в траве. Она круто спускалась вниз через высокий папоротник.
– Жду вас в лодке ровно в восемь часов.
Глава 9. На другом берегу
К месту встречи Жора пришёл заранее – в половине восьмого, в кармане был только фонарик. От усталости его валило с ног – мутило после рейсового автобуса, и донимала изжога от съеденного в столовке борща. День прошёл жутко и бестолково. Голова была ватная из-за бессонной ночи, да ещё чуть ли не с утра парило, собиралась гроза: то и дело на горизонте сгущались тучи, и даже пару раз громыхало, но облегчения до сих пор не предвиделось, только серой дымкой затянуло небо, стало совершенно нечем дышать, и всё зловеще затихло, как перед неминуемым уже теперь ненастьем.
Он решил обогнуть лагерь верхней дорогой со стороны Шабанов, оставляя слева внизу пустые, словно вымершие от жары хаты, и с самой вершины гряды, где душно пахло смолой и словно застыли в мареве разогретые за день сосны, он увидел берег и синеющую гладь озера за кромкой прибрежной ольхи, и там, на самой его середине – стриженную голову Шурочки. Вода не шелохнулась, виден и слышен был каждый всплеск, Шурочка преспокойно плавала в своё удовольствие, никуда, по-видимому, не спеша и в ближайшее время не собираясь. Вдали слева виднелись палатки. На поляне под ивой, сидя в полосатом шезлонге, клевал носом над книгой Василий Исаич. Когда Жора приблизился к лагерю, поднявшись вверх, на тенистую часть дороги под большими осинами, он пошёл быстрей, и кощеева сгорбленная фигура выглядела всё более зловеще, то появляясь внизу на фоне весёленького пейзажа, то исчезая за смыкавшимися деревьями. Юркий профессор в белой майке и чёрных спортивных штанах то энергично поддомкрачивал свой «москвич», то выглядывал уже из-под машины, нашаривая рукой отвёртку в густой траве, где разбросан был инструмент и лежала «запаска» рядом с отвинченным колесом.
Дойдя до затянутой салатовой ряской лужи, Жора тотчас приметил в папоротнике начало тропы и, свернув в густую чащу орешника, оказался на крутом спуске. Тропа нырнула в окоп, и ещё в один… Жоре пришлось то спускаться, то выбираться вверх. «Всё изрыто! Сколько же здесь порыли в четырнадцатом году! Кто рыл? Немцы или царские солдаты? А ведь, права Шурочка: ни одной книги и про эту первую войну! Что тут было? Ни один «письменник» не написал… Только и дуют в одну дуду про подвиг белорусских партизан, Матросова да Зои Космодемьянской!»
Сырой, тёмный – не белорусский лес – поразил Жору. Такой лес видел он на Кавказе, где так же вот увивает деревья до самых верхушек хмель, где так же стелется под ногами лианами какой-то вечнозелёный плющ – и земля уходит из под ног вниз, и терпко ударяет в нос пряный мускусный запах. Не знал, не знал, конечно, Георгий Сергеич, что вьётся у него по ногами и сладко пахнет мускусом никакой не плющ, а ядовитый северный копытень, цветами которого лечат от пьянства местные бабки-шептухи даже самых неизлечимых, безнадёжных уже алкоголиков… Не знал он, разумеется, ничего этого, иначе не стал бы рвать странные листья и нюхать, и растирать между пальцами, даже пробуя языком горький сок, которым в давние времена натирались здешние ведьмы, отправляясь на шабаши. Но плюнул вдруг Георгий Сергеич и выбросил горький измятый стебель, закрывая руками нос… Такой резкой вонью ударило вдруг навстречу! Гнилой прошлогодней редькой, зиму пролежавшей в погребе до весны, запахло невыносимо противно… и какой-то тухлятиной – падалью, точно где-то под деревом корова сдохла… Но тотчас понял Георгий Сергеевич, в чём дело, и, пройдя ещё три шага, спугнул целый рой иссиня-зелёных мух – жирных, гудящих, обсидевших какой-то неведомый бледный гриб, похожий на мозг крошечного человечка, с которого взяли и сняли череп… С виду гриб, впрочем, напоминал гигантский строчок-сморчок, только белый, и его похожие на червей извилины, как в жирном грецком орехе, – тоже белые, желеобразные, были покрыты какой-то зелёной пастой… Нет, не паста это была, а нечто зловонное, напомнившее ему ту кучку куриного помёта в сарае, на которой и поскользнулся Жора в тот злополучный миг… и мух уже было на грибе черным-черно, облепили его в одно мгновение, стоило следователю замереть от подступившей вдруг к горлу рвоты…
Пришлось спасаться от замутившего до тошноты зловония. А зря! Было бы от чего бежать! Но не знал, не знал Георгий Сергеич, что в отличие от горьких листьев гриб совсем безобиден, не опасен и не ядовит! Полезный, лечебный, можно сказать гриб. И называется совсем не страшно: весёлка обыкновенная. Эх, не ведомо человеку, не знает он, где соломки и когда подстелить… Не жевал бы, не брал бы Жора в рот этих горьких листьев! Да что теперь говорить…
Обходя гриб с взвившимися опять мухами, он сошёл с тропы и бросился напрямик вниз по крутому склону через хлещущий по лицу орешник. Он бежал по мху, перескакивая через окопы, скользил по гниющей прошлогодней листве и зеленеющим зарослям печёночницы – по шуршащим листьям, восковым сердцевидным листочкам северных голубых подснежников, отцветших давным-давно весной, и душа его словно рвалась куда-то, улетала сейчас в другой, скрывавшийся за этим нашим, совсем непохожий мир… Было, чувство, как на качелях, когда душа устремляется в небеса…
Он упал. Встал и побежал снова… Он прорвался через густой, цеплявшийся за ноги, полный ягод черничник и в просвете прибрежного камыша увидел лодку. Кромка чистой воды с серой галькой на дне очерчивали низкий берег под ивами, а дальше весь вид на озеро заслоняла неподвижная стена камыша… И в этом единственном просвете виднелась лодка с сидящим в ней человеком.
Да, Фима уже, нервничая, сидел на вёслах. Рядом на дне надувной резиновой лодки стояла авоська с термосом, валялись небрежно сложенная плащ-палатка и прозрачный дождевик для Жоры.
– Давайте в лодку, – подгребая поближе к берегу, сказал Фима. – Хорошо, что пришли пораньше… Обязательно будет гроза – придётся пережидать на берегу, потеряем время…
Жора с сомнением бросил взгляд на сгущавшиеся впереди тучи, на серую, уходящую к самому горизонту гладь воды – озеро было в самом деле, как речка… «Все кругом сумасшедшие… – подумал он. – И я не лучше. Двум взрослым людям… плыть в надувной лодке чёрт-те куда! На ночь глядя… в грозу!» – а вслух только сказал – устало и вдруг почувствовав себя дураком:
– Стоит ли?.. Она там… плавает и, кажется, никуда не собирается…
– Ха!! – едко проговорил Фима с грустной ухмылкой, и снова берясь за вёсла. – Вам хорошо… Вы всё ещё думаете, что все люди одинаковые… Ну, что ж! Скоро увидите!..
Двумя взмахами вёсел он подогнал лодку к берегу, так что мыс её уткнулся в песок и следователь мог запрыгнуть.
Жора уже знал, что не все люди одинаковые, но Фиме отвечать не стал.
– Прыгайте! Я гарантирую, что она будет там раньше нас!
Разбежавшись, Жора оттолкнул лодку, упёрся коленями и руками в туго надутый борт и в следующее мгновение попробовал осторожно опустить сначала одну, а потом другую ногу в неверное, заколебавшееся под ним дно лодки и неловко застыл на корточках.
Брезент под ним ходил ходуном.
– На подушку садитесь!
Жора плюхнулся на резиновую надувную подушку всем своим весом и подпрыгнул на ней, как на батуте, но в следующее мгновение сидел уже устойчиво и удобно. Лодка выбралась из камыша, и ритмичными взмахами вёсел её понесло вперёд.
– Вот вам термос и бутерброды! Выпейте и придите в себя… – услышал вдруг погрузившийся в забытьё Жора и только сейчас почувствовал, как вымотался за этот день.
– А когда… мы должны вернуться? – спросил он, отвинчивая крышку термоса. – Чтобы ваши не волновались?
– Да хоть когда! Нас с Сашкой оставляют в лагере одних. А все… – Фима отпустил весло, помогая Жоре вытащить из авоськи мешочек с бутербродами. – Заменят сейчас колесо и на нашей машине в город за Сашкиной бабушкой поедут… Живулькин же здесь… не страшно! – добавил он вдруг с улыбкой, прочитав вполне понятное удивление в глазах следователя.
«Ну, да, не страшно! Живулькин лежит там в полном отрубе, а кругом – лес и какие-то иностранцы. Одни студенты да женщины с детьми… Смелый народ…» – почему-то подумал Жора, но сразу же перестал волноваться, посмотрев на спокойно улыбающегося Фиму. Вдруг сам успокоился и почему-то представил мысленно приятный образ – школьницу в цветастом купальнике, похожую на египетскую статуэтку…
– Там с сыром и с колбасой… Сашка мне столько всегда наделает на рыбалку! Приходится съедать с трудом! Я ведь сказал ей, что на рыбалку еду…
«Сашка!» – потряс головой следователь, но яркий пленительный образ не исчез. Шурочка не выходила у него из головы. «Какое-то наваждение!» – подумал Жора.
– Вы их все ешьте! Потом не до них будет! Сейчас дождь пойдёт! – добавил Фима, посмотрев на небо. – А я не могу… – вздохнул он. – Сашка меня так накормила…
И опять Жора как-то с лёгкой тревогой подумал, что странный образ ребёнка не выходит из головы. Он навязчиво стоял перед глазами – приятный и какой-то совсем живой. Словно Шурочка была рядом…
– А перед грозой так и тянет в сон… – зевнул Фима.
Кофе пришёлся кстати – горячий, крепкий, да разве что слишком сладкий, Жора очень сладкого не любил – и через минуту он с удовольствием ощутил, как быстро и легко скользит по воде лодка, как сразу вдруг прояснилось в голове, как расслабилось отдохнувшее, набравшееся сил тело, готовое опять к прыжку. В нём снова проснулся азарт охотника, он почувствовал себя следопытом, и… защитником, готовым идти по следу, и интуиция говорила, что след – верный, что идут они сейчас не зря. «Верняк! – думал он про себя – и какое-то сладостное неведомое прежде ему чувство наполнило всё тело. – Верняк! Взять хотя бы вчерашний сон!.. Девочка на столе!»