Двигаться можно было только ползком, и только в одну сторону. Вспомнив, что погреб был примерно посреди сеней, и прикинув, как и куда они должны были упасть, Жора решил, что ход должен вывести его не к озеру, а во двор с другой стороны дома, то есть на восток.
Скоро впереди забрезжил свет. Жора увидел вверху, метрах в двух над своей головой вертикальную щель неплотно прикрытой двери.
К двери вели различимые в полутьме ступеньки. Когда он толкнул открывшуюся наружу дверь и та скрипнула и распахнулась, красный вечерний свет заставил его зажмуриться. Сердце забилось, он сделал глубокий вдох, он вдохнул чем-то резким пахнущий воздух и замер с открытым ртом… Сперва он подумал, что провёл в беспамятстве целые сутки, и это вечер следующего дня, потому что в розово-алом небе не было сейчас ни облачка и от дождя тем более не осталось никакого следа… А потом… потом решил, что это, может быть, летаргия? И что прошло десять или двадцать лет! Не было заросшего сада и сухих яблонь, и старой груши с мёртвыми сучьями, которую они заметили сразу, обследовав двор с другой стороны дома. И не было некошеной травы по пояс… Трава была подстрижена очень коротко. Это был ухоженный роскошный парк, и на зелёной лужайке с живописно рассаженными деревьями – на всём этом огромном газоне, раскинувшемся до самого леса – пестрели поляны цветов. Они пестрели яркими разноцветными пятнами, словно мазки на абстрактной картине – не клумбы, не грядки, а неправильной – вольной формы цветочные острова. И там, за этими островами, у старых сосен стоял дом из дикого камня, увитый плющом и плетьми виноградника… и за домом на острые верхушки ёлок далёкого леса ложилось огромное красное вечернее солнце. И тут-то наконец Жора понял, что это всё-таки сон, потому что даже через тысячу лет солнце, садящееся на востоке, может быть только сном! Но ему хотелось смотреть и смотреть этот сон и не просыпаться…
Вдруг сзади раздался грохот и страшный треск, и Жора невольно оглянулся на эти звуки. И вновь замер – сзади была полная темнота. Он снова шагнул за дверь и тут понял, что выходит из погреба – это была не хата! Дом был дальше, а тут – просто выход из подземного погребка под маленькой деревянной крышей, а там, на берегу, вблизи дома, помяв живописные кусты с белыми шапками цветов, разбился планер, видимо, потерпел крушение, и голова Пепки вынырнула из-под обломков. Потом появился он сам – на корточках, в рваном комбинезоне цвета грязи. Рукав рубашки висел клочьями…
Пепка встал во весь рост, отряхнул грязь с колен и замер, прислушиваясь к чему-то. Жоре тоже послышался какой-то далёкий гул, топот – словно бежало стадо.
Также прислушиваясь, Пепка повернулся к Жоре спиной и испуганно, как показалось следователю, глядел на озеро, вид у него стал какой-то жалкий и виноватый. А там, на другом берегу, творилось что-то совсем непонятное. Тучами летели птицы; как потревоженный пчелиный рой, вспархивали всё новые с ближайших деревьев, а через бор шагал лохматый невиданный великан – с головою выше сосен, и сосны качались, как камышинки, распугивая птиц и зверей. На луг из леса выбежали два оленя. Они метнулись к озеру, у воды остановились и тотчас же понеслись вдоль берега, огибая лес. И сразу же за оленями повалили из лесу звери: рыжие лисицы и зайцы, юркие белочки-легкохвостки, дикие кабаны с выводком поросят… Вышел из леса и великан, переваливаясь на ходульных ногах и делаясь меньше ростом с каждым шагом, он нёс в руках две какие-то палки, сбитые планочками друг с дружкой. Озеро он перешёл запросто, на середине оно было ему по пояс, и палки он нёс под мышкой, как ракетки от бадминтона, но приблизившись совсем к берегу, ростом стал с малого карлика, вода была ему по шейку, и то, что держал он обеими руками над водой, оказалось обыкновенной лестницей – даже огромной для такого коротышки.
Туча стрекоз вылетела из камышей, откуда-то поднялись бабочки и мотыльки, в воздухе загудели облака москитов. Пепка шарахнулся от насекомых, закрываясь ладонью. Карлик прошествовал с лестницей мимо шофёра. Тот бросился за ним, и оба скрылись из поля зрения Жоры за углом хаты.
Жора припустил к берегу, добежал до зелёного островка каких-то высоких, наполовину загубленных планером кустов с белыми шапками соцветий, кажется, это были гортензии, и, спрятавшись за уцелевшими стеблями, принялся наблюдать дальше.
Карлик, пыхтя, едва впёр лестницу в дверь хаты и сам вслед за ней скрылся в доме. Пепка не отставал от него ни на шаг, а потом громко, слишком громко, как показалось Жоре, хлопнул дверью: так, что даже эхо откликнулось со всех сторон. Жора тоже вздрогнул и оглянулся… И увидал: за следующим островком каких-то великолепных белых цветов виднелись на валунах двое. Цветы были потрясающе красивые, как на картине, и людей, что сидели на камнях, по вечернему освещало солнце. Это была Шурочка с «фиолетовым» иностранцем…
Придя в себя, Жора припустил к «островку», даже не думая, зачем это делает, и бросился в гущу лилий. Скорей, им владела страсть – страсть и ревность. Он принялся раздвигать стебли, с треском ломая их, а потом… стал яростно пробираться вперёд, как великан сквозь сосны, – теперь уже потому что запах стал одуряющим, его затошнило, и скорее, скорей надо было выбраться отсюда – пока жив, пока не потерял сознание…
Он перевёл дух, лишь когда голова Шурочки показалась в цветах у самого плеча иностранца и впереди открылось зелёное пространство и лес вдали. Он вдохнул свежий воздух… И там, над лесом, где виден был самый краешек солнца, за острыми верхушками ёлок появилась ещё одна – ярко-рыжая великанская голова!
– Лесун! Лесун! – захлопала в ладони Шурочка. – Ведь это же лесовик?!
Иностранец молча кивнул, всматриваясь в великана. Тот шагал через лес – головою выше деревьев – и ростом не уменьшался.
– Непорядок чует! – сказал озабоченно иностранец и оглянулся.
Шурочка тоже повернула голову, и двое они одновременно встретились глазами с Жорой. Иностранец только вежливо усмехнулся, без всякого, впрочем, удивления, и вздохнул.
– Ну вот… – обратился он к спутнице, помогая ей подняться с камня. – Даже здесь не дадут поговорить! Пойдём…
Шурочка неохотно поднялась с тёплого, залитого солнцем валуна, взъерошила волосы, стряхивая с них воду, и Жора долго смотрел им вслед… Смотрел, как они идут по траве к дому из дикого камня, увитому виноградником, как две знакомые фигуры делаются всё меньше и меньше и не оглядываются, занятые разговором, и как они входят в дом…
Солнце совсем зашло, и какая-то тень нависла над Жорой. Это был долговязый великан – наклонив голову, со своего десятиметрового роста он смотрел на Жору и протягивал к Жоре руку, грозя почему-то пальцем.
«Непорядок… – вдруг вспомнил Жора и бросился наутёк. – Непорядка быть не должно, – зачем-то добавил он, проламываясь сквозь заросли, и ему стало жалко лилий. – Экий же я вандал!»
Выскочив на поляну, он увидел бегущего навстречу Пепку. Тот издали махал руками и орал, указывая Жоре на дверь земляного погребка, такого же, как на хуторе у Константика:
– Туда! Туда! Лестницу вам поставили – и адью! Этот ваш второй оклемался… Скорей! – закричал он громче, видя настигающего их великана. – Экий же вы в самом деле… Не жалко цветы ломать? Я хоть не по своей воле…
Но Жора уже не слышал, что там ещё кричал Пепка.
Дверь погреба поддалась и тут же за ним закрылась – она распахивалась в обе стороны, как в метро…
Когда он добрался до Фимы, с тем было почти всё в порядке – только что пришёл в себя.
– Давай-давай, – поторопил Жора. – Я там лестницу заменил…
– А эти?.. – спросонок припомнил Фима, пытаясь при помощи следователя приподняться на локтях.
– Да чёрт их знает, куда они подевались! И вовсе они меня не интересуют теперь! Были здесь! И она. С ней всё в порядке… Да куда нам до них! Пошли! Назад бы теперь доплыть…
Чего стоило Жоре, подталкивая Фиму сзади и почти неся его на себе, бережно переместить по лестнице, вывести в непроглядную ночь и усадить в лодку! И чего стоило ему – одному, в дождь, без отдыха в темноте выдержать обратный путь! Правда, ветер дул в спину и гнал что есть силы лодку на попутных волнах. Так что, может быть, обошлось на сей раз и без недавно приобретённых нечеловеческих способностей, как знать! Но, тем не менее, к часу ночи они были в лагере у спящих палаток.
Дождь громко барабанил по брезенту и по полиэтилену.
Они шли от навеса к навесу, слышимости не было никакой – хоть кричи, хоть стучи, хоть зарежь кого у соседа под боком.
Оба двинулись к палатке Шурочки.
– Нет… – прошептал Жора, осветив фонариком аккуратно сложенный спальник. Под ложечкой нехорошо сжалось – не от страха же?..
– Доберётся!.. – Фима даже не заглянул внутрь, и Жору покоробило от этого равнодушия, может быть, показного, он тотчас же передумал здесь ночевать, как договорились. Двенадцать километров лесной дороги – два часа быстрым ходом. А может, он просто себя уговаривал. Надеялся: встретит её по дороге…
– Вот увидите, никуда не денется!.. Да куда вам в ночь по дождю! Две палатки свободные! Не заблудится!
И в этом Жора засомневался сейчас. И в этом, и вообще – в людях. Чего они все стоят? «А впрочем, – подумал он, глядя на Фиму, неуклюжего, съёженного, в дурацкой накидке, которого стало почему-то жаль. – Каждый получает своё. Да… получит каждый, чего заслужил…» И ещё подумал: «Кажется, он в неё не влюблён! Нет…»
– Как миленькая, к утру вернётся!
«Должна, – неуверенно подумал Жора. – Иначе… Иначе, как же я буду жить?» И понял: жить без неё не сможет…Он должен видеть её всегда, каждый день, каждую минуту… И иначе – уже не сможет жить!
Не мог он жить и как Фима с Додиком – не получая ответов на поставленные вопросы, не отвечая на них! Не мог, а главное, не хотел… и он чувствовал, что когда-нибудь… когда-нибудь она не вернётся. Однажды обязательно так случится – подсказывало ему что-то внутри, сердце подсказывало – но только не на этот раз! Пусть ещё не сейчас, он должен получить ответ, он её дождётся!..