И так могло показаться со стороны, но суть была в том, что копер сделался для неё мал… Да, мал! А каким огромным показался ей в первый раз, когда нашла его в чугуне, накрытом чёрной овчиной. Правда, был он всего лишь как самая маленькая из тяжеленных папиных гантелей! А было Шурочке тогда три года, как раз исполнилось – и пошёл четвёртый. Алжирская жизнь кончилась, предстояла новая командировка: родители вернулись в Минск, в отпуск, и сразу поехали сюда, на озеро. Палатка стояла на том же месте, у входа в дот. Ах, как ей хотелось в этот дот забраться! Словно какая-то сила манила туда, в темноту, в пещеру с покатой бетонной крышей, заваленную разным мусором и жестянками, где на еловых лапках в глубине, в углу, спал иногда по ночам старый дед-балабол. А однажды в жару её уложили спать днём, и родители пошли плавать, и Шурочка знала, что плавать они будут долго… В доте она могла стоять в полный рост, и только у дальней стены пришлось наклонить голову и стать на коленки уже там, где лежали ветки. За ветками был лаз в стене. Папа бы тут не пролез ни за что, и не сумел бы ни один взрослый. А вот худенький старичок, спавший здесь по ночам, мог. И она смогла. Представила себя лисичкой и поползла… Долго двигалась на коленках, опираясь на руки, и увидела вдали свет. Свет был в пещере, выложенной кирпичом – с кирпичным потолком и полом, и она не смогла достать рукою до потолка. Но то была не пещера, а перекрёсток подземных ходов. Один вёл прямо, другой направо, и ещё один шёл налево… А перед ней на полу светилась чёрная голова – голова какого-то зверя без глаз и рта… Сплошной чёрный мех, который она решилась наконец погладить… И поняла, что это всего-навсего огромный закопчённый чугун, накрытый чёрной овечьей шкурой! И то, что лежало внутри, светилось через овчину! То и была её «золотая гантелька» – волшебная палочка, спутник жизни, умеющий исполнять желания и угадывать мысли, потому что как только она подумала, что эта штука похожа на папину гантель, гантель тут же сразу и появилась! Лежала себе у её ноги! Но гантель была Шурочке не нужна. Вот если бы вместо гантели здесь лежал сейчас мишка – новый плюшевый медвежонок, подаренный в день рождения! И которого мама не разрешила брать в лес! И сразу в чугуне – не у ноги на грязной земле – что-то затмило свет. Правильно. Ни к чему было класть новую игрушку на землю. Шурочка так и оставила медвежонка в чугуне, ведь мама его брать не разрешила. А вот любимого «Винни-Пуха», предпочтённого из всех книг, купленных за границей, просто забыли – забыли взять! Поэтому Шурочка с чистой душой решила, что нету тут маминого запрета, и весь путь обратно проползла в обнимку с любимой книжкой. Правда, в тот же вечер мама бросила находку в костёр. Мало того, что книга была вся вываляна в грязи, это была какая-то дьявольская насмешка над человеческой книгой! Цветная обложка в ней и все до одной картинки были на своих местах, а вот текст под ними!.. Он тоже был расположен по-прежнему – но только на первый взгляд, потому что все строчки – все куски текста в книге состояли из одного повторяющегося бесконечно слова: «MILNE, MILNE, MILNE…». С тех пор Шурочка свои «находки» больше никогда никому не показывала. И никто никогда не видел, как, сидя на «золотой гантельке», она парит над верхушками сосен в ночной темноте и смотрит с высоты на палатки, тихонько смеясь и слегка подрыгивая ногами… Вот, как сейчас, когда она поднималась на вершину холма, словно взлетая на невидимых качелях.
Но всего этого, разумеется, не знал Жора… За дотом колючие кусты боярышника снова подступили к дороге, и волей-неволей пришлось сойти в грязь. Он шёл через поток воды. С колеи можно было грохнуться, поскользнувшись, все звуки заглушал дождь. И если бы Шурочка оглянулась, она конечно бы увидела Жору, но, к счастью, ей и в голову не приходило, что кто-то за ней следит. На вершине горы светящийся силуэт «на качелях» поплыл вправо, и Жора понял, что Шурочка повернула на дорогу к хутору. Он решил броситься наперерез – перешёл на правую сторону и стал взбираться по склону вверх, хватаясь за мокрую некошеную траву, она была выше пояса. Через несколько секунд он был наверху, на краю верхней дороги, и Шурочка проплыла мимо него и исчезла в лесном туннеле. Дорога здесь была получше, не искалечили военные грузовики. Деревья защищали от дождя и ветра, но скоро лес расступился и ушёл вправо. Слева он кончился, там уходил в низину едва различимый сад, а дальше Жора увидел хутор, вернее – его высокую крышу, лепившуюся одной своей стороной к склону холма, точь-в-точь, как крыша какой-нибудь альпийской хижины. С этого хутора много лет кормились обитатели озёрного лагеря, и только теперь, когда хозяева постарели и не вели хозяйство, приходилось ездить за продуктами в Литву.
Слева от Жоры мок на дожде сад, справа – темнели сосны. Шурочка остановилась у хутора и долго стояла, преспокойно чувствуя себя под дождём, словно ждала кого-то. Жора вошёл в лес и, скрываясь среди деревьев, подкрался к ней совсем близко. Он услышал какие-то непонятные звуки – точно она подзывала кошку или собаку.
Она наклонилась и гладила кого-то, фыркавшего у самых ног.
Жора видел лишь тёмное пятно на дороге, потом кто-то, круглый, как колобок, пополз в лес прямо на Жору, пришлось ретироваться в кусты.
Шурочка воспользовалась копером, как фонарём. Луч осветил прогалину в сосновом лесу, усыпанный иголками мох, старые сбитые сыроежки. Ежиха ползла по слежавшейся мокрой хвое, разрывая наст, и, наверное, сучья под ней трещали, но дождь по-прежнему заглушал все звуки. Ежиха ползла в движущемся круге света туда, куда вёл её световой луч. Шурочка направляла его и шла следом. Обе они не замечали дождя. Ежиха остановилась на краю окопа. На дне его чернела чья-то нора. Большая, как будто лисья. Ежиха опустила вниз морду, упёрлась лапами, и из-под них посыпался сверху сырой песок.
– Постой-ка! – сказала Шурочка. Она наклонилась, взяла свернувшийся вдруг клубок в руки и прыгнула с ним на дно окопа.
Чтобы что-нибудь видеть, Жора вынужден был подойти совсем близко и присесть за кустом можжевельника, как раз за спиной у Шурочки. Та опустила ежиху возле норы. Зверь зафыркал, втягивая носом воздух.
– Там кто-нибудь живёт? – шёпотом спросила Шурочка.
Сколько Жора не напрягал слух, ничего, кроме шума дождя, не услышал.
– Нора глубокая?
И опять, разумеется, никакого ответа он не услышал.
– Хорошо… – прошептала Шурочка. – Хорошо! – и положила копер у чёрной дыры в песке. – Возьми это и спрячь так, чтобы никто не сумел найти. Это очень опасно. Люди не должны узнать…
Ежиха подползла к коперу с дальнего от дыры конца, обхватила лапами сияющий торец и, толкая впереди себя серебристый цилиндр, исчезла в норке. Сразу стало темно.
«Какая же тёмная ночь!» – подумал Жора.
Прошло минут пять или целые полчаса, Жора не знал, время, казалось, тянется бесконечно.
Он посмотрел на небо – не стало ли видно ли звёзд? Звёзд не было, не видно было луны. Дождь по-прежнему лил и лил… Вдруг в окопе сделалось совсем светло. Шурочка стояла, как прежде, склонившись над норой. В руке у неё горел китайский фонарик, он был продолговатый и серебристый, и напоминал копер. Жора видел теперь весь тонкий изящный силуэт в профиль: фигурка казалась лёгкой, совсем воздушной в облепившей грудь майке и тонких брюках, они тоже прилипли к телу под дождём. Жора видел египетскую богиню с фресок на усыпальницах фараонов – тонкое, удлинённое и застывшее в грациозном движении тело… Волосы, подрезанные на висках, по-египетски разделила на пряди сбегавшая с них вода… Волосы мокрые, как у Джоконды, только совсем короткие… Нет! Это была не Джоконда, скорей – юная Клеопатра, когда Клеопатре было двенадцать лет: туника облепила тело, всё в нём обвораживало и привлекало. Вдруг лицо оживилось, озарилось улыбкой. Шурочка опустилась на землю, направив вниз фонарик. Луч его освещал ежиху, показавшуюся в норе.
Она положила фонарь на землю, а в правой руке её появилось блюдце. Осторожно, словно боясь расплескать в нём что-то, поднесла блюдце поближе к носу зверька.
Луч фонарика осветил белое. Молоко!
– Пей! – повторяла Шурочка всякий раз, когда блюдце пустело и ежиха поднимала голову. Вдруг блюдце стало расти, превратилось в тарелку, и молоко вылилось через край.
Забыв обо всём, словно завороженный, Жора давно уже вылез из-за куста и под гипнозом зрелища застыл на краю окопа.
Шурочка по-прежнему его не видела, но капли дождя звучно барабанили по дождевику, и, уловив какую-то перемену, она обернулась и машинально направила свет фонарика на этот звук.
Жора зажмурился, прикрыл глаза ладонью, а когда открыл, увидел ненависть в лице ребёнка.
– Опять! Это опять вы!.. Подсматриваете, следите!
Жоре нечего было ответить. Он молчал. Никогда ещё не видел он в чужом взгляде такую нескрываемую неприязнь.
– Вы всё видели? Видели всё?! Говорите!
Жора кивнул.
– И всё поняли? Ну конечно… Это же вы «поработали» в Шабанах! Благодаря вам… – Шурочка не договорила, с презрением посмотрев на Жору. – Из-за вас исчез тот… Но не надейтесь, что ЭТОТ достанется вам… Он тоже для вас потерян! Только я могла бы его достать! А теперь… я прикажу ежихе – и она унесёт его в глубину по подземному ходу. Тут кругом подземные ходы…
– Успокойтесь… – с сочувствием сказал Жора.
Ему стало совестно и обидно, он вдруг невесело усмехнулся:
– «Я не намерен более брать чужое»…
– Чужое! – подтвердила Шурочка. – Совершенно верно! – в её голосе звучал гнев, и Жора уловил вдруг новый смысл: «Чужое. Чуждое. Чужеродное – нечеловеческое, нездешнее…»
Ежиха выползла из норы. Шурочка, как показалось Жоре, приготовилась что-то сказать.
– Не надо! – попросил он. – Оставьте. Ведь я же знаю… Это ведь – ТОТ хутор? ТОТ, – добавил он едва слышно, – где… мина? Иначе бы вы спрятали в другом месте. Не здесь…
Ребёнок молча кивнул – серьёзно и настороженно. Ожидая, что скажут ещё.
– Не надо переносить… Пространство сделается аномальным. Увеличится радиус. И чем дальше – тем опасней! Я обещаю…