– Точка входа – цивилизация Перу в Америке. Точка выхода – Индия, район Тибета. Теперь ты хорошо представляешь себе четыре цивилизации глубокой древности, которые появились в местах первичного попадания странных частиц. Но это были не те культуры, остатки которых открыты археологами теперь. Мы нашли вторичные, основанные людьми уже после великого переселения народов, те, что возникли на обжитых развалинах этих погибших древних цивилизаций. А переселение шло из Африки, она словно бы послужила для своеобразного контроля. Африка была лишена воздействия поля коперов и потому, может быть, и осталась первобытной землёй…
«Прекрасно, прекрасно!» – с восхищением думал Жора, почти не слушая… В лунном свете он видел пленительный изгиб шеи, где вился, словно живой, и сползал на край пледа тёмный шёлковый завиток.
Жора медленно высунул руку из-под пледа и к радости своей ощутил с другой стороны у неё на шее такие же мягкие шелковистые волосы, отросшие почти до плеч. – «Достаточно, вполне достаточно… – подумал он с лёгкой тревогой. – А то заметит!» – И снова сосредоточился, теперь уже на её лице…
– Ты знаешь, – начал он, проглотив комок в горле, потому что это было уже не её лицо, а лицо вчерашней юной Джоконды. Нет, не той, с картины… Такой она станет… может быть, через двадцать лет, а может быть… через час! Как он захочет! И подлость вся была в том, что она ещё ничего не знает.
Он глянул сверху на её затылок и метки на песке не увидел. Осторожно отодвинулся от неё и обнял за плечи, привлекая к себе.
Метка была ниже сантиметра на два-три, но этого достаточно, главное, что она изменилась.
– Ты знаешь! – сказал он опять, ощутив нежность и вину перед ней. – В тот первый день, на поляне… мысленно, словно вспомнив, я увидел ослепительную картину. Это было похоже на фонтан золотого света, который пронзил меня, воздух и траву под сосной, точно множество золотых искр хлынули с неба…
– Наверное, это было именно так… Порою я вижу здесь картины прошлого, словно блуждающие во времени…
– Это было видение. И я знал, что это случилось в далёком прошлом. Но самое странное, что одновременно я увидел будущее – всю свою жизнь, которая промелькнула передо мной, как в каком-то фильме, с удивительной скоростью… И самое страшное…
– Что? – вздрогнула она. – Ты видел конец? Конец этого мира? Это будет при нас?
– Нет, я не видел конца… Это было хуже – я не видел тебя! Тебя не было в моей жизни!
– Ну и что же тут странного? – удивилась она, отодвинувшись от него.
– Как что? Я не хочу, чтобы было так! Не хочу… – он крепко прижал её к груди, он имел на это право теперь, потому что это была не та… Другая! И она принадлежала ему – он сам её сотворил! И она была ему послушна, волосы её были мягкими, губы её были покорными, не чужими. Он потерял власть над собой, он не помнил, как долго длилось это растянувшееся мгновение…
Она высвободилась, отодвинулась от него, пытаясь вырвать собственную руку, которую он всё ещё держал в своей:
– Отпусти! – Она в ужасе смотрела на свои пальцы – длинные, тонкие и изящные. – Это не моя рука!.. – Она машинально поправила волосы и со страхом смотрела на длинные, тёмные пряди волос, рассыпавшиеся ниже плеч. – Что ты со мною сделал? Какое ты имеешь право? – Она заплакала, и он снова нашёл её губы, не дал ей плакать.
– Ты правильно всё предвидел! Я знать тебя не желаю! Права была Соня, сто раз права… Ты всё-таки «наполеон», ты опасен! Ты жаждешь власти над кем-то… Ты можешь подчинить меня, но именно-то поэтому никогда не подчинишь то, что желаешь!
– Почему? – он понял, о чём идёт речь. – Почему ты так думаешь? Я не просто желаю власти, я тебя люблю. Ты нужна мне для управления копером…
– И для того, чтобы я превращалась в ту, которую ты любишь?
– Да, но всё это… для того… Я люблю тебя такою, какая ты на самом деле есть, но хочу изменить тебя. Чтобы сохранить твою жизнь! Ты не знаешь, что может ждать тебя здесь! Что будет с тобой, если всё откроется и дураки этому поверят! Они ведь ещё к тому же – и подлецы! Ты не знаешь, какие есть подлецы, что жаждут власти! Или просто хотят её сохранить, холуйствуя перед другой, что посильнее! Я хочу быть свободным от них – и всё! И не больше того, пойми! Мне надо спрятать от них тебя, увезти в другую страну! С… паспортом, изменив внешность, чтобы никто об этом не догадался…
Она неожиданно успокоилась и сказала:
– Прости, ты, конечно, прав! Если ты управляешь копером, даже через меня, всё равно управляешь ты. Копер не запрограммирован на подлеца, это абсолютно точно! Он запрограммирован на определённую личность… в идеале возникающую из гения при условии свободного его развития. До сих пор на Земле не было таких условий, ибо не было общества без всякой власти над личностью, а всякая власть калечит…
«Уродует… – согласился Жора. – И тем сильней, чем больше в ней деспотии».
– И не было такой личности, потому что не было ещё свободы!
Жора кивнул… «Ох, как любили смешивать это слово с грязью! Дошло до того, что “свобода” звучала, чуть ли не как «преступление»! А потом и вовсе чёрное назвали белым, придумали, что свобода, видите ли, – осознанная необходимость! Что нет её, и не может быть, что свободы нельзя достигнуть! Может быть, её достигнуть нельзя, как недостижим предел, но к ней стремится душа, как нарастающий числовой ряд стремится к бесконечности – к своему пределу. И запрещать душе стремиться к свободе – преступление! Свобода есть бесконечность, она бесконечна, как бесконечна мечта. А сказать, что бесконечности нет – не только ошибка, но ещё одно преступление! Так всегда говорили те, кто жаждал свободы лишь для себя!»
– Власть калечила и рабов, и царей – толпу и тех, кто стоял над ней…
– А как ты представляешь себе мир без власти?
– Ты видел этот мир сам. Помнишь лесовика, который принёс вам лестницу? Это единственная власть в том мире – спасти при опасности диких зверей в лесу, потушить пожар, защитить людей. И когда-нибудь, если Земля переживёт это смутное время, население её уменьшится естественным путём. Его ведь и не нужно много, чтобы сохранить культуру… А для этого-то оно и существует!
– Много надо только пушечного мяса, всё верно. Но как же преступники? Как быть с ними?
– Они просто туда не попадут…
– А здесь… останутся навсегда?
– Вспомни древний Китай! Как там свято исполнялись законы и как жестоко казнили преступников за убийства. Им отрубали головы, четвертовали, но гены проявлялись снова, даже при том, что убийца знал о чудовищном возмездии… Значит, это всё-таки гены, а убийства совершают их носители или те, у кого эти гены растормаживаются, и в Китае жестокое наказание убийц преследовало две цели: культурную – устрашить всех остальных, и эволюционную – уменьшить количество носителей этих генов в популяции, ведь казнили преступников часто вместе с сыновьями…
– Это тоже фашизм.
– Девиз многих императорских династий служил утешением страдавшим от собственной жестокости судьям и исполнителям бесчеловечных приговоров, и этим девизом были слова: «Возмездие превыше человеческой жизни».
– Ты о каком времени говоришь?
– На месте Москвы ещё предстояло тысячу лет жить «диким» финнам – вот о каком! А Императорский девиз «Возмездие превыше человеческой жизни» уже помогал судьям и исполнителям приговоров переносить жестокость, с которой уничтожали убийцу. А что касается фашизма… Да, ты прав, но, возможно поэтому, именно у Китая есть шансы дожить до будущего, в котором не будет ни преступности, ни преступной власти, власть всегда в той или иной степени преступна… Но у всех остальных народов, где нету именно этой разновидности фашизма, но полно других, – нет и шансов достичь такого будущего хоть когда-нибудь… Что ты на меня так смотришь?
Луна освещала её посуровевшее лицо. Это была не Джоконда. Нет… Это была Немезида. Она усмехнулась, потом лицо осветила улыбка, и Жора увидел снова знакомые детские черты.
– И, может быть, хоть потомки китайцев станут жить в мире, похожем на тот, что ты видел – среди прекрасной природы на Земле, которая станет единой и единственной Поднебесной, где люди обретут свободу, и им не нужна будет власть – не нужны будут «наполеоны»…
– Почему ты так меня назвала? – оборвал Жора. – Моя ленинградская бабушка, между прочим, очень даже уважала Наполеона.
– И на этой земле в нём тоже мечтали видеть освободителя! Прапрадед Сони с детства запомнил, как люди встречали Наполеона в Вильне – с цветами, с радостью и надеждой, как героя, способного освободить их от России… Но эта надежда была последней. Больше народ не надеялся ни на что и ни на кого! Потому не поверил Костюшке… и другим… он только покорно сносил насилие – насилие русских царей, насилие империи, и ещё более страшное насилие большевиков… И поэтому теперешний – белорусский народ такой покорный. Он стал покорным ещё тогда, когда все здесь называли себя литвинами. Народ понял – всё равно, как ему называться. Назови хоть груздем! И уже не спорил, когда хитрая Екатерина придумала для него слово «белорусы»…Он понял главное: «наполеоны» не принесут свободы, они слишком стремятся к власти, и это – замкнутый круг, борьба бесполезна! И это народ убило!.. Но так было во все времена, у всех, исчезавших с лица земли народов… Из тех, кто пытался завоевать свободу, применяя насилие, получались «наполеоны», стремившиеся к власти над толпой. Из тех, кто насилие отвергал, выходили философы, юродивые и отшельники. Они от этой толпы бежали. Но и те, и другие обречены, как обречены мы все. И у тех, и других деформирована, искажена личность… Мы будем долго и мучительно умирать… но мы умрём, чтобы освободить место новому! Потому что… есть альтернатива – человек должен быть свободным…
– Почему ты решила, что мы будем… долго и мучительно умирать?
– Потому что мы – мёртвое общество и умирающий народ. Все народы умирают по Гумилёву – тысячелетиями, но общество может стать «мёртвым» очень быстро. Достаточно одного-двух поколений, чтобы сделать его таким – чтобы люди лишились памяти, забыли всё – и свою историю, и культуру, и даже как они назывались – как называли сами себя и как трудились на своих хуторах, на своей земле! Они забыли, как можно сопротивляться своим убийцам, а для этого объединяться и всем вместе отстаивать свои права… Их от этого отучили. И сделали это меньше, чем за десять лет сталинские большевики. В двадцатые-тридцатые годы они уничтожили здесь полтора миллиона…По точным подсчётам – миллион четыреста. Но можно ли подсчитать точно? Каждую ночь в Белоруссии расстреливали по триста-четыреста человек. Вокруг Минска, вокруг каждого белорусского городка – забытые уже теперь человеческие кладби