– Пожалуйста, помогите мне, – снова послышалось из темноты.
– Кто это? – спросила она и передвинулась к краю стола. – Кто пришел?
– Я поднимался по той тропе, – ответил голос. – Для туристов. Мне нужна помощь. Я с собакой. Собаке требуется помощь.
Почему же он не откроет дверь, почему не войдет?
– Прошу вас! – и на этот раз в голосе было больше настойчивости, чем мольбы. Впрочем, голос был молодым. «Да чего мне бояться. Просто какой-то турист, юный энтузиаст, любитель природы, собака его где-то поранилась, а он слишком робок, чтобы войти в дом».
Рут медленно пошла к двери.
На крыльце кто-то скулил, но она не могла разобрать, человек или животное.
– Иду! – отозвалась она. Непослушные пальцы неловко повернули круглый набалдашник на двери.
На крыльце стоял молодой человек, необычайно косматый – дреды до пояса, грязное лицо заросло бородой. За спиной он держал огромный походный рюкзак на металлическом каркасе, в темноте напоминавший жуткий горб. И целился в нее из пистолета, прямо в солнечную брошь на груди. У его ног лежала собака – бигль? – старая, седая, в пыльном сером наморднике. Глаза ее были закрыты, живот тяжело вздымался.
Она вспомнила другой пистолет, давным-давно в детстве. С тех пор за всю жизнь она больше не видела ни одного, но почему-то черное дуло, смотрящее на нее, показалось теперь таким знакомым, как будто все эти десятилетия она ждала его возвращения – ждала, когда же оно снова напомнит о себе. Она будто знала, что в один день так и случится – точно так же, как она научилась узнавать свои ночные кошмары и их ставшие привычными пейзажи.
Она закрыла глаза, открыла снова. Человек не исчез.
– Моя собака больна, она старая, – сказал он. – У вас есть машина. Я видел, стоит там на дорожке. Поэтому я и поджидал вас. Дайте мне ключи от машины.
С минуту она молчала, слова застряли в горле, словно задавленные там черным оружейным стволом.
В тот день они выстрелили в ее отца, они разыскали его тогда, но не убили, нет.
– Мне надо отвезти собаку к ветеринару, – громче повторил человек, будто она плохо слышала. – Дайте мне ключи от машины.
Ее ошарашило, насколько он был грязным – степень и глубина этой грязи. Одежда выглядела так, словно долго пролежала под землей, а потом ее откопали. Рюкзак на спине был весь увешан какими-то предметами – кастрюли, мотки веревки, тряпки, книга в мягкой обложке, изорванная в клочья и перемотанная леской, и почему-то мягкие игрушки – фиолетовый жираф в горошек и, кажется, рыба с пухлыми губами.
Она продолжала стоять молча. Тогда он, не опуская пистолета, протянул к ней руку и потряс перед ее лицом игрушкой, словно та могла говорить.
– Пожалуйста, помогите же мне, – повторил он. Говорил он странно, не разжимая губ, а голос его был высоким, каким-то детским, как у чревовещателя. Он избегал смотреть ей в глаза. – Я страшно болен, мне очень нужен доктор, – молил он голосом меховой зверюшки, которую держал в руке, и она разглядела, что это вовсе не рыба, а собака, только уши у нее от старости совсем оторвались, и оттого вид был такой гротескный.
Рут несколько раз доводилось встречать пациентов доктора Веннинг. В последние годы у нее оставалась только частная практика – только люди, оказавшиеся действительно в крайних обстоятельствах: арестованные или заключенные в лечебницу, но демонстрировавшие положительную реакцию на проводимое лечение – и те, чья история по каким-то причинам задела ее за живое. Как она встречала их, когда они приходили к ней в кабинет – Рут в это время обычно разбирала бумаги или что-то печатала, – уважительно, дружелюбно, сердечно. Как будто они и в самом деле были ее закадычными друзьями, которых она очень рада видеть.
Да. «Это мои старые друзья», – так она их и называла. Иначе зачем бы мне тратить на них время?
Этих людей было невозможно с кем-то спутать – отчаянно больные люди, которых невозможно принять за нормальных – во всяком случае нормальных в понимании Рут. Если встретишь такого человека на улице, мгновенно и безошибочно поймешь, что с человеком что-то серьезно не в порядке. Ее родной отец, как она поняла позже, тоже был аномалией: безупречно здравомыслящий по отношению к ней, даже нежный, – и скрывающий за этим сумеречные джунгли спутанного сознания. Дверь в эти джунгли он подпирал спиной, привалясь к ней небрежно и скрестив ноги – не позволяя потайной мешанине вывалиться наружу. «Душевные расстройства имеют столько же разных форм, сколько и физические болезни», – так говорила доктор Веннинг.
Да, стоящий перед нею человек – печальная жертва такого расстройства.
Он заткнул игрушку обратно за спину, снова схватил пистолет и потряс им перед ее носом. Потом нормальным голосом сказал:
– Я застрелю вас, если вы сейчас же не дадите мне ключи.
Глаза его были полны отчаяния.
– Я должна зайти в дом. Ключи от машины у меня в сумочке.
Он застонал, как от жестокой боли, будто сама мысль об этом была для него невыносима.
Рут почувствовала, какой от него плывет запах – тошнотворный запах грязи и человеческого пота. Она шагнула назад, и он снова вскрикнул, высоко и тонко. Собака у его ног пошевелилась.
– Ветеринарная лечебница на Мейн-стрит, – сказала она. – Сразу за домом повернете направо и езжайте по дороге на Уайет. Ехать около трех миль. Они уже закрыты, но всегда вешают на дверь телефон – куда позвонить, если нужна срочная помощь. Дом, как швейцарское шале, с такой же коричневой крышей. Вы его не спутаете. Сможете сразу и позвонить оттуда.
– Дайте мне ваш мобильный телефон, – попросил он, и голос его прозвучал неожиданно осмысленно. Это было так странно – услышать от него слова «мобильный телефон». Как будто привидение из восемнадцатого века в камзоле с брыжами вдруг заговорило об автомобилях и доступе к Интернету.
Может быть, он все-таки шутит, пытается ее напугать? А странный голос – следствие какого-нибудь редкого заболевания, которым он страдает?
Но нет, злобным шепотом он прохрипел:
– Скорей же!
Она вбежала на кухню, ноги подкашивались.
– Ищу! – крикнула она ему, судорожно озираясь. Вон ее сумочка, у Питера на стуле.
Ох, Питер…
Она вытряхнула содержимое на стол – чековая книжка, кошелек, пудреница, блокнотик – «хм, когда же я последний раз открывала пудреницу?» – пригоршня шариковых ручек и карандашей, старая щетка для волос с запутавшимися серебряными волосками. Вот они, ключи, звонко вывалились – на колечке с красным резиновым Буддой, Питер подарил ей его для смеха, потому что она вечно теряла ключи в своей сумке. Если нажать Будде на пузико, он высунет язык.
Как все-таки быстро жизнь катится к финалу. После стольких лет восхитительного однообразия – день за днем что-то готовишь на кухне, косишь лужайку, поднимаешься по ступеням в главный корпус… или наблюдаешь за игрой мальчишек с края поля, предаешься любви с Питером или же ссоришься с ним, сидишь на тоскливых приемах с попечителями, которые порой не дают себе труда запомнить твое имя, – а до того чинишь машину, посещаешь стоматолога, ставишь коронки, заказываешь Питеру новые очки и покупаешь луковицы нарциссов для сада… И с какой скоростью все это начинает мелькать теперь. Так она и думала, что уж тут. Застрелит ее, а потом захватит машину.
Ох, Питер…
Она вышла на крыльцо и протянула ему ключи. Человек не пошевелился, по-прежнему не спускал с нее пистолета, как будто она впечаталась ему в сетчатку, и изображение застыло там независимо от нее настоящей.
– А мобильный телефон?
– У меня нет мобильного телефона, – ответила она. И это было правдой. Телефон, конечно же, был у Питера, а вот ей он просто никогда не требовался.
Он с подозрением посмотрел на нее.
– Знаю, звучит странно, – кивнула она и, как ни странно, смутилась. – Просто нет, и все.
Он взял из ее рук ключи. Застыв от ужаса, Рут наблюдала, как мужчина поцеловал пистолет и положил его на крыльцо. Потом опустился рядом на колени, и на одну кошмарную секунду ей показалось, что сейчас он застрелит ее, потом собаку, а потом себя. Но зачем? Зачем?! В этом нет никакой логики! Но он просто поднял собаку на руки и попятился с крыльца.
Рут ждала. Через минуту послышался шум мотора – ее старенькая «Субару». Пусть только в ней хватит бензину.
Бросилась обратно на кухню. В нос шибанул аромат сырных пышек – шалфей, пармезан и яйца, – она рывком распахнула духовку и погасила огонь. Еще минута, и пышки безнадежно подгорели бы.
Спустя мгновение Чарли Финней, неизвестно как очутившийся так быстро на кухне, уже придерживал ее под руку. Рут подумала, что кто-то тоже увидел человека с собакой, и Чарли бросился ей на помощь.
– Чарли!.. – воскликнула Рут. Но он лишь молча обнял ее за плечи, словно желая успокоить, и мягко вывел ее из кухни.
В холле царило смятение. Рут не двигалась. Люди сновали вокруг нее, а она словно превратилась в соляной столб и не видела и не слышала их. Кто-то приходил, уходил, хлопал дверями. Сначала ей хотелось скорей убежать от них на кухню, начать весь этот день сначала.
Где она была утром? Ну да, на кухне, на обед съела бутерброд с ветчиной, слушала Шумана, «Бессвязные сновидения», потом по радио объявили штормовое предупреждение. Потом ванна, она пролежала долго, давая усталой спине хорошенько расслабиться. Потом заснула на кровати, под согретым солнцем покрывалом. Потом часы остановились. Свет погас.
В потрескавшейся поверхности зеркала на другом конце холла она уловила свое отражение – все еще непривычное с этой короткой стрижкой. Лицо белое, темные глаза широко раскрыты. Но она понимала: вернуться обратно невозможно, невозможно перемотать назад слова, которые говорил ей сейчас Чарли Финней.
– Рут, – позвал он. – Рут, там Питер…
Лилии, которые она утром поставила на стол, – ярко пламенеющие изящно раскрытые трубочки – будто наклонились к ней, прислушиваясь. Вокруг нее сновали люди, туда-сюда, открывали и закрывали шкаф. Кто-то протянул ей плащ. Сумочка. Где моя сумочка?