– Какой он большой… По размеру, наверное, как настоящее яйцо эму!
– Ну, разве это большой, – возразил Джеффри. – Они бывают значительно крупнее, и таких булыжников на месторождениях – как грязи. Пару лет назад кто-то купил огромный синий опал – как потом оказалось, самый большой в мире – у одного квинслендского шахтера. Знаете, что он с ним делал? Швырял в соседскую собаку!
– Не может быть! – изумилась Делия. Хозяин подтвердил кивком: да, мол, бывает всякое. Маленькие острые его глазки смеялись. Какой он чудесный, подумалось вдруг, и душа наполнилась теплом; какие они все чудесные. Надо обязательно рассказать Агате, чтобы она не волновалась больше. Нельзя во всем сомневаться, вечно ожидать от людей дурного. Если бы она только могла побывать здесь, окунуться в атмосферу этого дома… Делия вновь обвела взором гостиную, ее лепные потолки, фотографии на стенах. С одной из них смотрела женщина, очень хорошенькая, с темными кудрями и тем самым озорством в глазах, какое мелькало иногда у молодого мистера Вейра. Внезапная догадка отозвалась минором в радостном прежде, приподнятом течении мыслей. Да-да, она была здесь – подсказало что-то внутри; и смеялась, и трепала ласковой рукой рыжеватые и русые вихры, много лет назад; и, возможно, пела, сидя за пианино, рядом с которым стоит высокий угловатый предмет, обтянутый тканью.
– Рассматриваете арфу, мисс Фоссетт? Любите музыку?
Она обернулась. Молодой ювелир смотрел на нее, скрестив руки на груди, – смотрел без улыбки, выжидательно, как Ванесса, когда спрашивала о китайской угрозе.
– Да, очень люблю.
– Уже бывали в Мельбурне на концертах? Нет? А зря – тут часто выступают хорошие оркестры. И вдобавок начался органный сезон – каждый четверг доктор Прайс играет в зале мэрии.
– Вы должны непременно послушать Нессу! – встряла мисс Вейр. – Где она, кстати? Инструмент стоит без дела уже целую вечность, а ведь она так славно играла, гостям всегда очень нравилось. Мэгги! Софи! Куда все подевались? Джеффри, поди найди сестру, я тебя прошу.
– Несса должна быть в саду, – отозвался он лениво, но не тронулся с места. – Она хотела побыть на воздухе: у нее болела голова.
Старая дама метнула на него молнию сквозь очки, и Делия, желая предотвратить бурю, встрепенулась:
– Не волнуйтесь, я схожу за ней.
– По коридору и налево, милая! – крикнула ей вслед хозяйка.
С боковой веранды открывался вид на фруктовый сад. Земля тут имела заметный уклон, и лужайки нисходили каскадами, упираясь в живую изгородь. В середине склона видна была купальня для птиц и солнечные часы на простом каменном постаменте, а еще ниже белела скамейка с сидящей на ней одинокой фигурой.
Делия несмело приблизилась, не зная, что сказать: теткина просьба могла прозвучать в ее устах не очень-то вежливо, и она мысленно выбранила себя за навязчивость. Ванесса сидела без шляпки, склонившись над альбомом для рисования; толстый томик, обернутый бумагой, лежал подле нее. Услышав шорох, она обернулась, помедлила и молча передвинула книгу к себе. Делии ничего не оставалось, кроме как принять это сдержанное приглашение. Она присела рядом и, не в силах побороть любопытство, краем глаза заглянула в альбом. Несколькими уверенными карандашными росчерками на листе был обозначен женский профиль с длинными ресницами.
– Это будет камея, – сказала Ванесса, не поднимая головы.
Делия промолчала: слишком живо было воспоминание о сцене с брошью-лирохвостом. Разговор ей, однако же, хотелось поддержать.
– Вы, оказывается, еще и на арфе играете…
– Не играю, – сухо ответила девушка. – Почти со школы. У нас в доме редко звучит музыка с тех пор, как умерла мама.
В горле встал комок. Захотелось – до отчаяния – сказать что-то очень теплое, обвить словом, как руками за шею; иногда ведь достаточно простого «Я с тобой», чтобы стало легче. Но нужные слова не шли, и пугала мраморная неприступность Ванессы.
– Простите, – только и смогла вымолвить Делия. Затем, чуть приободренная благосклонным молчанием, прибавила: – Я понимаю, что вы чувствуете: моя мама тоже умерла. Правда, я тогда была совсем маленькой…
Карандаш затих в длинных пальцах, словно задумавшись, и принялся рассеянно вычерчивать волны и петли.
– Знаете что: не читайте больше памфлетов, – сказала она вдруг. – У нас много книг, я покажу вам. Выберете, что захочется.
Растроганная этим проявлением участия, Делия улыбнулась и кивком показала на книгу, лежавшую рядом:
– А эту можно посмотреть?
– Смотрите, – ответила Ванесса и вернулась к рисованию.
Увесистый том с готовностью раскрылся на заложенной странице. Это была черно-белая иллюстрация. На фоне солнечного диска, окруженного тучами, сидел мужчина – без одежды, с длинными седыми волосами и бородой, летящей по ветру. В руке он держал громадный циркуль, словно хотел измерить землю. Рисунок был красивый, в нем чувствовалась гармония и мощь, исходившая от склоненной фигуры и грозных туч вокруг. Должно быть, художник изобразил греческого бога – Зевса, наверное? Делия провела пальцем поперек обреза, чтобы отыскать еще вклейки с картинками. Их оказалось много, и все мифологические: крылатый старец над распластанным телом, обвитым змеей; человекоподобное чудище, при виде которого она вздрогнула и быстро перелистнула страницу. Но больше всего ее поразила одна картина, полная боли и ужаса. Обнаженный человек, истошно крича, бежал прочь; женщина за его спиной склонилась над бездыханным телом, а мужчина смотрел вслед беглецу, не то прогоняя его, не то прося вернуться.
– Это Уильям Блейк, – сказала Ванесса тихо.
Что-то странное было в ее голосе – непохожее на обычную ее манеру говорить и в то же время очень знакомое. Но лишь спустя несколько мгновений Делия вспомнила, где она слышала эти интонации. Так говорила она сама – мысленно – когда представляла, что кто-то спрашивает ее: «Кто написал эти великолепные стихи?». И тогда она, преисполнившись гордости, слитой с грустью, отвечала: «Мой брат».
13. Здание мэрии
До начала оставалось еще целых двадцать пять минут – за это время вполне можно было умереть со скуки. Уже вдоль и поперек прочитана программка – Сен-Санс: Первый фортепианный концерт; Римский-Корсаков: «Шехерезада», симфоническая сюита в четырех частях. Уже выслушаны с ангельской улыбкой все неуклюжие комплименты Чарли – бедняжка, он явно чувствует себя не в своей тарелке. Люси божится, что слышала, как он кому-то говорил: «В концертах нет смысла – ведь заранее ясно, чем все кончится; вот крикет – другое дело». Может, она все и выдумала, но от этого веселее с ним не становится. А семейство только и трещит что о комете Галлея: что будет, когда Земля пройдет через её хвост? Как будто больше не о чем поговорить.
Гертруда подалась к перилам балкона и, вытянув шею, в который раз принялась рассматривать толпу в партере. Десятки непокрытых голов склонялись над программками и кивали в приветствиях; вспыхивали драгоценности, белели обнаженные дамские ручки, поигрывающие веерами, и чернели среди разноцветья нарядов мужские фраки. Один из них вдруг показался ей знакомым: выделяясь в толпе, как легконогая английская лошадь среди битюгов, шагала по проходу высокая фигура. Каштаново-рыжие волосы, неотразимая элегантность, какой нельзя научиться – только приобрести от рождения… Но ведь мистер Вейр не собирался на этот концерт! Когда она, желая его поддразнить, обронила, что с ними будет Чарли, он только и сказал: «Вот как?» Гертруда откинулась на сиденье, разочарованно и растерянно. Зачем он пришел? Может, и в самом деле почувствовал себя уязвленным и решил ей отомстить? Ведь с ним, кажется, были спутницы…
– Дайте мне, – она требовательно протянула руку к биноклю, и Чарли без звука повиновался. Приложившись к окулярам, она долгих несколько секунд рыскала по толпе, пока наконец не нашла их, уже сидевших в середине ряда. Спутниц было две; та, что в белом платье, оказалась его сестрой – Гертруда пару раз видела ее в опере и даже немного разговаривала; другая же, в бледно-горчичном, смутно напоминала кого-то. Но кого? Не робкую ли племянницу миссис Уайт на последнем приеме? Нет, та была постарше… Проклятье, такие бесцветные лица никогда не запоминаются! И что только мистер Вейр нашел в ней?
Она опустила руки с биноклем на колени и нахмурилась. Что же делать? Спуститься к ним под руку с этим увальнем, показать, что ей все равно? Нет, там мисс Вейр – она может так съязвить, что трудно будет сдержаться и не выдать себя. Гертруда вновь жадно прильнула к биноклю, и сердце у нее защемило: он улыбался этой блеклой девице! Ах, как он улыбался! Она, кажется, что-то рассказывала – виден был только темный затылок – потому что время от времени мистер Вейр кивал, не сводя с нее заинтересованного взгляда.
Он чуть подался вперед, словно плохо расслышал ее слова.
– Коррики? Вы говорите о той семье, где все играют и поют?
– Да, – сказала Делия. – Вы тоже на них ходили?
– Еще бы! Они молодцы, делают настоящее шоу. У вас ведь они тоже показывали слайды?
– Да, про морской флот, а еще всякие смешные картинки. Но больше всего мне понравилась музыка!
Что это был за вечер! Восемь лет прошло, а все помнится, как вчера. Зал Института механики, ярко освещенный электрическими лампами, набился битком – многие даже стояли. Еще бы: премьера! Это была огромная удача для нее – попасть на премьеру. Даже на обычные концерты они выбирались редко, разве что на выступления «Тасманийского соловья»[19], которые любил отец (мистер Вейр понимающе улыбнулся). А Коррики были поистине великолепны! Что они только ни исполняли: оркестровые пьесы, сольные номера, романсы и шуточные песенки. А три сестры и брат вместе станцевали настоящий танец шотландских горцев!
– Мне кажется, они такие счастливые, эти девочки Корриков: быть одаренными, жить в такой дружной семье, вносить свой вклад в общее дело… Знаете, я всю жизнь мечтала быть музыкантом.