21. Карлтонские сады
Лишь в тот момент, когда они вышли на берег пруда, Делия поняла, ради чего затевался весь этот спор – и втайне обрадовалась, что он разрешился именно так. Конечно, приятно было бы пройтись по обсаженной платанами парадной аллее, как хотел Эдвин, но тогда дворец с его исполинской пурпурной главой на могучих плечах неминуемо подавил бы ее. Сейчас же, с почтительного расстояния, он не внушал робости. Тихая вода отражала длинный фасад цвета слоновой кости, с башенками по бокам и невероятных размеров арочным входом – в него бы целиком уместился лонсестонский Альберт-холл. Позолоченная верхушка граненого купола сияла на солнце, и чайки кружили над ней в безоблачной выси.
– Как красиво, – сказала Делия, обращаясь к ним обоим: к Эдвину – утешающе, к мистеру Вейру – благодарно.
– А где же крокодилы? – подала голосок Тави. Судя по ее разочарованному личику, она надеялась увидеть их прямо в пруду.
– Крокодилы здесь замерзли бы, – сказала Ванесса. – Поэтому их держат внутри. Ну, идемте, а то пропустим все интересное.
День выдался холодным, однако безлюдно в парке не было: то и дело встречались им гуляющие пары и целые семьи, одетые по-воскресному нарядно. Дорожка, обогнув пруд, заканчивалась у круглой лужайки с фонтаном в центре и двумя белыми статуями по бокам. Позади лужайки возвышались каменные ворота с изящной надписью полукружием: «Аквариум».
У турникета Делия с готовностью зажала в кулаке заветные полтора шиллинга – за себя и за Тави; однако Ванесса, заметив это, решительно покачала головой и кивнула в сторону братьев. Звякнули монеты, переходя из рук в руки, и вертушка вытолкнула их, одного за другим, в недра Алладиновых пещер. Делия сама не знала, почему они пришли ей на ум – наверное, оттого, что сокровища, мумии, ящеры-людоеды. Но именно этот образ тут же и материализовался в виде длинного коридора, как будто вырубленного в скале. С неровного потолка свисали на шнурах круглые лампы, вдоль стен стояли скамейки, и, в целом, это была гостеприимная пещера. Пахло зверинцем, издалека слышались голоса и плеск воды, и Делию охватило предчувствие захватывающего приключения. Пройдя коридор, они попали в просторный грот с озером посередине. На его берегу собралась толпа, и поначалу было ничего не разглядеть. Но постепенно ей удалось выхватить из-за спин водопад, который каскадом обрушивался в озеро, а затем – скалистый островок, где лежали пятнисто-серые тюлени.
– Сейчас их будут кормить, – сказал мистер Вейр. – Тебе не видно, Тави?
Не успела Делия вмешаться, как он поднял девочку на руки, нимало не смущаясь, что ее ботинки могли испачкать его щегольское светло-коричневое пальто. На все протесты он ответил только: «Перестаньте, мне не тяжело, – и, кивнув в сторону водоема, добавил: – Лучше смотрите, а то все пропустите».
На скале появился служитель с ведром в руке, и тюлени тотчас окружили его; двигались они ползком, прижав ласты к толстым бокам. Безухие, большеглазые, с усатыми мордами, они были трогательно беззащитны, и это покорило Делию. «Они улыбаются!» – воскликнула Тави сверху, и ведь было действительно похоже! А когда один из тюленей приветственно помахал ластой публике, это вызвало бурю восторгов.
– Неужели он и правда понимает, что делает? – изумилась Делия.
– Да это же обычная дрессировка, – сказал Эдвин. – Условные рефлексы…
– Как, прости? – переспросил мистер Вейр, аккуратно опуская Тави на землю.
Пока они пробирались через толпу, Эдвин рассказал им про знаменитого русского ученого, который ставил опыты с собаками: давал им еду и звонил в колокольчик. От этого у собак появлялись новые рефлексы, которые ученый и назвал условными – так, во всяком случае, поняла Делия.
– Для этого есть слово попроще: привычка, – вмешался мистер Вейр. – Помнишь, Несса, как дядя купил в Балларате списанную трамвайную лошадь? Она ни за что не желала слушаться поводьев. А потом оказалось, что ей нужен был колокол: два звонка – вперед, один – стоп. Чем не твои собаки?
Эдвин на это почему-то надулся, и Делия поспешила отвлечь его, воскликнув: «Пеликаны!» – так, словно никогда их не видела. Спросила что-то глупое – вроде того, можно ли их дрессировать, – и Эдвин оттаял. Когда с его лица сходило угрюмое выражение, он становился ужасно милым; даже неуклюжесть его казалась трогательной. Глядя на его музыкальные, как у Ванессы, руки, она думала том, что такой человек не может быть грубым и невнимательным к жене, и эти мысли почему-то вызывали смутное волнение.
Очевидно, эта парочка застряла у пеликанов надолго, и ждать больше не хотелось, так что Джеффри просто бросил им на ходу: «Мы пошли к крокодилам, догоняйте». Они разом обернулись, с одинаковым выражением на лицах, какое бывает у людей, вырванных из задумчивости, но в следующий миг толпа заслонила их.
У крокодилов, как всегда, был аншлаг, так что пришлось снова взять Тави на руки. Сама она не просилась – застенчивость явно была у них в крови – но и не боялась. Доверчиво опершись на его плечо, девочка завороженно следила за тем, как по бассейну движется, едва высовываясь из воды, бородавчатый темный клин с парой крошечных глаз. Когда зверь молнией метнулся к палке, на которой служитель протягивал живого угря, она вскрикнула – точно так же, как Дот, когда они были маленькими. Ванесса, напротив, никогда не кричала и не ахала, только вздрагивала всем телом. Он всегда ощущал это движение, притиснутый к ней плечом в толпе, и его собственное хладнокровие давало восхитительное чувство старшинства и мужества. Гигантский крокодил, что был тогда гвоздем программы, давно набит опилками и сослан в Рыбацкий зал музея, но пробковые пещеры аквариума все так же влекут к себе народ, и вот уже другая девочка, сидя у него на руках, переживает здесь упоительную смесь страха и восторга. Докучать ей сейчас разговорами не хотелось, и Джеффри молчал, наблюдая то за кровожадными рептилиями, то за реакцией Тави. Очень скоро, впрочем, его захватила любимая с детства игра, родившаяся в часы рассматривания исторических портретов; и с той же пытливостью, с какой он искал фамильные черты на лицах Тюдоров и Стюартов, он принялся угадывать, что в девочке отцовского и что – материнского. Веснушки определенно не Агатины: даже у Делии, с ее теплым оттенком кожи, их нет. Широкий, чуть вздернутый носик тоже явно не Фоссеттов, и овал лица, и тонкие, в ниточку, губы. Разве что глаза – большие, цвета крепкого чая и с тем самым блеском, который так поразил его в Агате в их первую встречу. Одним словом, капитал невелик, но при умелом использовании может сослужить хорошую службу, когда девочка вырастет.
Сзади послышались знакомые профессорские интонации, и, даже не вслушиваясь, можно было догадаться, о чем речь: вот этот крокодил – из Квинсленда, а вон тот, поменьше – из Сиама. Ну и дальше, как водится: продолжительность жизни, питание-воспитание… Хоть бы экскурсоводом устроился, что ли. Пропадает талант почем зря.
– Боже мой, вы опять ее таскаете! – сокрушенно сказала Делия.
– Мне это ничего не стоит, зато крокодилы отсюда, как на ладони – верно, Тави?
– Они ели змей, – возбужденно сообщила девочка, – и кроликов! Ты все пропустила!
– Кстати, как по-вашему сказать «крокодил»?
Тави соединила ладошки и изобразила, как разевается и схлопывается зубастая пасть.
– Выходит, все знаки такие простые, как в пантомимах?
Джеффри ссадил девочку с рук, и они направились в сторону музея, проигнорировав заводь с утконосами.
– Вовсе нет, – ответила Делия. – Бывают совсем непохожие на то, что они обозначают. И потом, ведь в любом языке слова называют не только предметы, но и понятия. Как обычными жестами показать, например, справедливость? Или разочарование, или богатство…
– А как будет «богатство»?
Она провела пальцами обеих рук вдоль груди, сверху вниз, как по струнам гитары. Джеффри повторил жест, пытаясь найти в сознании какую-то зацепку, которая связала бы это движение с понятием богатства. Бусы? Вроде бы цыгане делают их из денег. Но причем тут вообще цыгане?
Эдвин опять зажужжал докучливой мухой, на сей раз про египетский зал. Он в таких красках живописал публичное разворачивание одной из мумий, будто сам при этом присутствовал. Его болтовня начинала действовать на нервы, но Делия с таким воодушевлением поддерживала ее, что Джеффри счел за благо промолчать. Они мельком посмотрели этнографическую выставку и, миновав вход, украшенный орнаментом из треугольников и квадратов, остановились у стеклянного шкафа, где лежали мумии.
– Это женщина, – сказал Эдвин, понизив голос. – Ле Себ, жрица бога Аписа. Ей больше двух тысяч лет!
– Да уж, возраст никого не красит, – заметил Джеффри.
Полурассыпавшаяся мумия, почти черная, словно обугленная, всякий раз вызывала у него омерзение и, что хуже того, настраивала на философский лад. Трудно не думать о бренности всего сущего, глядя на истлевшие останки некогда красивого женского тела. До чего нелепа эта варварская традиция – бальзамировать трупы. И дело не только в эстетической непривлекательности результата: в конце концов, если бы бедную Ле Себ не раздели столь бесцеремонно, она бы вполне неплохо смотрелась. Лежит ведь на нижней полке ее собрат – и ничего. Но само стремление нарушить ход вещей – наивно и глупо. При всей занудности христианских текстов в них порой встречаются высказывания, очень точно описывающие законы действительности; и «прах к праху» – лучшая формула, которую он встречал.
От мумий прямиком направились в лабиринт: Джеффри непременно хотел попасть на смотровую площадку до темноты. Музей и планетарий подождут до следующего раза. На улице было по-прежнему холодно, и воздух чуть отдавал морозцем – настоящее облегчение после египетского зала, где ему вечно мерещился запах тлена. Служитель у входа, как заведенный, повторял свое «Желающие пройти в лабиринт – сюда, пожалуйста» – бессменный постовой: внешность иногда менялась, но текст оставался незыблем до последней буквы.