К причастию она подошла со стыдом в душе. Ей чудилось, будто священник знает о том, что она не слушала проповеди; но он не отметил ее, ни взглядом, ни жестом не выделил из вереницы остальных прихожан. Может, она и правда станет здесь своей – со временем.
Расходиться не спешили. У выхода из зала Агату окружили знакомые, и было видно, как она рада с ними пообщаться, особенно сейчас, когда невозможны визиты и развлечения. Какая она все-таки хорошенькая, подумала Делия; ее даже траур не портит. Все то же мягкое сияние в глазах; а когда, задумавшись, опускает ресницы – это так красиво, что перехватывает дыхание.
«…моя сестра», – разобрала она обрывок реплики, и тут же Агата заозиралась, замахала ей: «Иди же к нам». Все внимание переключилось на Делию, и она оробела. От волнения ей трудно было разобрать все имена, которые называли, представляясь, прихожане, и она лишь с улыбкой кивала всем. Это были, главным образом, дамы Агатиного возраста и старше, хотя во время службы Делия приметила нескольких своих ровесниц. Наверное, с ними можно было бы подружиться, но они держались вместе, стайкой, и она не решилась к ним подойти.
Агата показала ей здание. На первом этаже, рядом с библиотекой, находилась игровая комната, где любила собираться молодежь. Была здесь своя типография, печатавшая «Ежемесячный листок»; устраивались лекции и чаи, спортивные состязания – одним словом, жизнь кипела. До недавнего времени и они с мужем регулярно приезжали сюда… На лицо Агаты набежала тень, и она опустила руки. Что теперь об этом говорить?
«Подожди, – Делия тронула сестру за локоть, когда та повернулась, чтобы идти к выходу. – У вас такая дружная община. Почему ты не попросишь помощи?»
Та слегка нахмурилась; осмотревшись вокруг – нет ли любопытных глаз – сказала:
«Какой помощи? Денег?»
Путаясь и чуть конфузясь от ее строгого взгляда, Делия напомнила о благотворительном доме, который Общество построило совсем недавно. «Ты ведь сама писала о нем в письме».
«Это для стариков и больных, – прервала ее Агата. – А таким, как мы, стыдно просить».
Наверное, она знает лучше, думала Делия, следуя за сестрой к выходу. Никакими планами та не делилась, но ее уверенность действовала ободряюще. Они не пропадут. Не должны пропасть.
Ехать домой было не очень приятно: солнце припекало вовсю, а мухи и пыль не добавляли радости. Всю дорогу Делия мечтала только о тени и холодной воде. Когда наконец прибыли, она снова обтерлась губкой и сменила платье. Сразу стало полегче. Но отдыхать по-настоящему она не посмела: Агата, едва переодевшись, начала готовить воскресный обед, и ей было стыдно сидеть сложа руки.
«Давай я помогу», – сказала Делия, заглянув на кухню, где уже шкворчало масло, и от плиты тянуло жаром.
«Я справлюсь сама».
Она, однако же, не сдавалась и принялась выпрашивать хоть какой мелкой работы, лишь бы чувствовать себя нужной. Тави играет одна, не хочет слушать книжки – говорит, что ей сегодня уже много читали. Может, какую пуговицу нужно пришить?
«Но ведь нынче воскресенье, – сказала Агата. Потом, вспомнив, очевидно, о скором переезде, добавила: – Если только сложить вещи мистера Клиффорда в ящик…»
Делия горячо подхватила эту идею, и сестра, улыбнувшись, ответила ей благодарным жестом. Она редко его использовала – он напоминал обычное «спасибо», но делался обеими руками. Делия старалась переводить знаки в слова, если они имели для нее особое значение, и озвучивать их в уме, открывая новые оттенки смысла.
«Я так признательна тебе за помощь, – мысленно приговаривала она на все лады, снимая книги с полок и вытирая с них пыль. – Ты молодец. Это так здорово, что ты приехала! Нам хорошо вместе. Я очень люблю тебя».
Разномастные томики из библиотеки мистера Клиффорда – педагогика да немножко технических – один за другим перекочевывали в ящик, и собственные руки казались Делии ловкими и быстрыми, и хотелось свернуть горы, чтобы не разочаровать человека, так щедро похвалившего тебя. Так бывало в детстве, когда она правильно отвечала на хитрый вопрос Адриана, и он восклицал: «Точно! Ну и память же у тебя!» А она и сама не знала, почему ей так легко давалось все, что он рассказывал. Теплый тенорок, то и дело украшавшийся переливами заразительного смеха, вливался в ее голову, как морская волна; схлынет волна – а знания остаются лежать, как сокровища, принесенные прибоем. Она с тихой радостью носила в себе эти сокровища и редко кому их показывала; честно говоря, показывать было особо некому: отец считал их бесполезными и даже нездоровыми для девочки, остальным и вовсе не было дела.
Адриан однажды сказал ей: «Ты вырастешь умной женщиной». Как удивительно это прозвучало! «Умный» в сознании Делии всегда связывалось с мужчинами и виделось ослепительным нимбом над их головами. Мужчины делали открытия, изобретали машины, творили «настоящую», как говорил отец, литературу. А женщинам предназначалось быть хранительницами домашнего очага и верными, любящими спутницами мужей. Об этом твердили нянюшка и мисс Шульце, об этом писалось в книжках, по которым она училась, – во всех, какую ни возьми: география ли, история, французский. И вдруг – эта фраза, серьезный взгляд и большая теплая ладонь на затылке. Её Адриан, умный и талантливый, пообещал, что когда-нибудь Делия сможет приблизиться к нему. Разве мог он сказать неправду? Конечно, она поверила в эти слова; и уже потом, когда не стало больше рук, готовых дружески потрепать ее по щеке, она придумала себе новое имя и вышила его на платочке. Как будто совершила магический ритуал. По правде говоря, вышивание – не особо интересное занятие, хотя и считается лучшим видом искусства для женщины. Самые затейливые узоры остаются холодными, в отличие, например, от стихов. И там, и там есть рисунок, ритм, мотив; но может ли вышивка сказать так много, как слова?
Делии стало радостно и невесомо, будто ее наполнили горячим воздухом, как дирижабль. Ах, если бы можно было всегда жить с этим чувством! Сделаться раз и навсегда другою. Но сколько бы она ни думала, ни мечтала об этом, ничего не менялось в ней. Оставались только воспоминания, да вышитый платочек, да лицо на фотографии, в котором – если очень приглядеться – можно увидеть ее собственные черты.
3. Свонстон-стрит
Он вышел из-под высокой витражной арки вокзала и привычно поднес к лицу ладонь: солнце било прямо в глаза. Перекресток бурлил у подножья лестницы – самый оживленный перекресток в Австралии, если верить газетчикам. Автомобили, трамваи, фургоны, ломовые телеги, груженные мешками и бочками – все это беспрестанно двигалось, обтекая с двух сторон каменную глыбу собора, а стоило хоть на миг возникнуть пустоте, как ее тут же заполняли пешеходы. Будь ты хоть трижды убаюкан перестуком колес своего пригородного поезда, один этот вид разгонял кровь не хуже чашки крепкого чая. Какое утро, подумал Джеффри, покупая свежий номер «Эйдж» у одного из мальчишек-близнецов, которые стояли по обе стороны лестницы, как два одинаковых мраморных льва. Воздух хранил остатки воскресной чистоты, хотя на левом берегу реки уже вовсю дымили трубы. Хорошее время – утро понедельника, ясное, теплое, еще не разгоревшееся в удушливый день.
Какую дорогу выбрать сегодня? – спросил он себя, пересекая улицу вместе со спешащей толпой. Пожалуй, так: сначала прямо, в сторону торговых многоэтажек, выпятивших над тротуаром козырьки веранд, а затем свернуть перед мэрией – туда, где Коллинз-стрит перестает быть модным променадом. Витрины сменяются зеленью платанов, и улица, тихая и респектабельная, взбирается к Казначейству, поблескивая медными табличками на дверях дантистов. Две церкви на углу отмечают следующий поворот: Шотландская, длинная и острая, как свежезаточенный карандаш, и Независимая, похожая на нарядно отделанную пожарную каланчу. А оттуда уже рукой подать до их собственного угла, который за тридцать с лишним лет стал таким привычным для горожан, что его звали не иначе как Вейров угол.
Когда подходишь к нему, как сейчас, со стороны Расселл-стрит, то сразу замечаешь, как чужеродно смотрится трехэтажный, французского стиля дом со сводчатыми окнами посреди неказистой, сонной улицы. Кому бы пришло в голову открывать здесь ювелирный магазин? Их место – на Коллинз, на Литл-Бурк; так издавно повелось, хотя какое «издавна» может быть в Мельбурне? Но отца это никогда не смущало, и Джеффри привык не смущаться тоже, хоть и испытывал всякий раз неудовольствие, натыкаясь глазом на мешанину стилей. Он так и не понял, действительно ли отец всё точно рассчитал или это была случайная глупость, обернувшаяся удачей. Отец любил говорить, что на Коллинз за украшениями ходят богачки да актерки, у которых сегодня на уме бриллианты, а завтра автомобили. А сюда, на Бурк-стрит, стекались люди всех сословий, богатые и бедные. Они пили пиво, веселились и, размягченные душой, заскакивали в ювелирный магазин, чтобы купить недорогое колечко жене – просто так. С тех пор же, как на этом углу открылся дамский туалет, количество посетительниц взлетело до небес. Предвидел ли это отец в далеком семьдесят седьмом?
В окне второго этажа мелькнула коренастая фигура управляющего, который всегда приходил раньше остальных, вместе со вторым продавцом. Собственно, у Джеффри не было нужды появляться здесь так рано. Любую часть рабочего дня он мог пропустить, если того требовали его личные дела. Но сегодня был последний понедельник месяца – день, когда менялась выкладка в витрине.
– Привет, Фредди, – бросил он помощнику, войдя в магазин.
– Доброе утро, сэр.
Покупатели редко заглядывали к ним в такой час. Мозаичный пол сиял чистотой, ни пылинки не было на высоких стеклянных шкафах, где покоились, оттененные черным бархатом, ожерелья и перстни. Джеффри оставил трость и шляпу в маленькой гардеробной и взялся за работу, которую не доверил бы больше никому.
Он начинал думать об этом заранее: в пятницу, отправляясь на обед, делал крюк, чтобы посмотреть чужие витрины; прикидывал в уме, что куда ляжет, ловил вдохновение в разодетой толпе. Но приступая в понедельник к работе, он не знал, каким окажется результат. Это всегда