При виде украшений в стеклянных шкафчиках Делия вспомнила о вопросе, который давно хотела задать. Она нырнула рукой в сумочку и нащупала там прохладный кусочек золота.
– Можно вас спросить, – начала она неуверенно, словно речь шла о чем-то сомнительном, – что вы думаете вот об этом?
Мистер Вейр взял запонку и бегло осмотрел ее.
– Ничего особенного, в общем-то. Никаких отличительных признаков. Могла быть сделана где угодно.
– А у вас?
Он поднес запонку к глазам и прищурился.
– Нет, это чужое клеймо.
Вот все и выяснилось, подумала Делия с грустью; как жестоко обманулась Агата. Столько боли, столько слез – из-за одной маленькой вещицы.
– Значит, клеймо ставят на каждом украшении? – спросила она, чтобы не молчать.
– По большей части, да. Вот смотрите.
Он зашел за прилавок и достал откуда-то большую лупу. Под толстым выпуклым стеклом золотая ножка запонки разбухла, и Делия разглядела рисунок в виде животного с поднятой передней лапой.
– Геральдический лев, – сказал мистер Вейр. – А у нас клеймо вот такое.
Из-под прилавка появились изящные дамские часики в серебряной оправе. На крышке было выдавлено что-то вроде колокольчика.
– Знаете, почему у нас такое клеймо? Наша фамилия происходит от слова, которым в геральдике обозначают беличий мех. Помните сказку про Золушку? Когда ее переводили, то слово vairé, то есть мех, перепутали с verre, стекло. Вот откуда у Золушки хрустальные туфельки, – заключил он с улыбкой.
– Но почему колокольчик?
– Так изображают этот мех на гербах. Он второй по важности после горностая, но некоторые великие люди носили именно его. Например, основатель династии Плантагенетов. Мы с ним немного похожи, нас даже зовут одинаково, и родились мы почти в один день.
– Откуда вы все это знаете? Вы же…
Делия умолкла на полуслове, осознав, что чуть не сказала бестактность. Но он подхватил:
– Не учился в школе, не читаю книжек? Это вам Эдвин наябедничал? Да не тушуйтесь вы. Я не читаю книжек, это правда. Но так было не всегда.
Мистер Вейр оглядел зал – там было пусто, мальчишка, закончив подметать, ушел.
– А хотите, я покажу вам мастерские?
– Хочу, – обрадовалась Делия.
Он запер входную дверь на ключ и открыл другую, позади прилавка. Делия вошла; это была маленькая комнатка с несгораемым шкафом, парой стульев и вешалкой для пальто. Свет падал сквозь узкое оконце под потолком.
Тут щелкнул замок за спиной, и этот ледяной звук вдруг наполнил Делию страхом. Что я делаю? – подумала она, увидев совсем рядом высокую фигуру мистера Вейра. Она вспомнила, какие сильные руки были у Эдвина, хоть он и казался тщедушным, и похолодела. Нет, все это глупости, сказала себе Делия, пытаясь успокоиться; он не станет делать ничего дурного. Давно бы сделал, если бы хотел.
Из каморки был выход во двор, где виднелись другие строения, и на лестницу. Здесь находится, сказал ее провожатый, тяжелая техника: токарный станок, большие прессы, где золото прокатывают в листы. А вон за той дверью – литейный цех, где из всякой мелочевки вроде монет получают золотые и серебряные слитки. Но сейчас печи погашены, и смотреть там не на что.
Они поднялись на второй этаж и очутились в просторном помещении с большими окнами. Вдоль стен тянулись широкие столы, где стояли тиски и другие, менее понятные приспособления. Везде царил образцовый порядок, не было видно ни соринки, ни стружки. На стульях лежали фартуки, а рядом с каждым рабочим местом к столу был прикреплен то ли карман, то ли чехол размером с хорошую котомку.
– А это зачем? – спросила Делия.
– Карманы? В них сметают мусор во время работы. Потом он идет на переплавку. Ничего не должно пропасть. Видите раковину? Когда мастера моют руки после работы, крупицы золота оседают в фильтре. Ну, идемте дальше. Самое интересное – наверху.
Еще одна лестница, широкая, с элегантной баллюстрадой темного дерева, вела на третий этаж, где, по словам мистера Вейра, раньше была их квартира.
– Отец построил этот дом перед тем, как жениться, – объяснял он на ходу, позвякивая ключами. – Сейчас тут конторы и склады, только одна из детских стоит пустая. Я там иногда ночую.
Комната, куда они вошли, была заставлена несгораемыми шкафами, и мистер Вейр принялся отпирать их один за другим.
– Вы когда-нибудь держали в руках триста пятьдесят фунтов? Нет-нет, снимите перчатку, – скомандовал он, стянув свою. – Так нельзя, надо чувствовать.
Три годовых зарплаты телефонистки – в одном лишь маленьком узком бруске из темно-желтого металла! Делия подставила ладонь – и охнула от неожиданности: слиток оказался тяжелым, как гиря, и она чуть не уронила его.
– Не бойтесь, – рассмеялся мистер Вейр, подхватив снизу ее кисть. – Как видите, богатство – нелегкая ноша.
Выпуская ее руку, он словно ненароком провел по ней подушечками пальцев; это движение, хоть и не было неприятным, наполнило ее сердце тревогой. Но ничего не последовало, и Делия устыдилась собственной мнительности.
Соседний шкаф был поделен на секции, заполненные камнями всех размеров и цветов. Среди них попадались необработанные – грубые куски минералов, часто с гладкими стеклянистыми срезами, на которых виднелись узорчатые прожилки; однако большинство камней были искусно обточены и отполированы. Небесно-голубые сапфиры, алые рубины, пурпурные аметисты друг за другом извлекались из ящиков, и у нее разбежались глаза от этого изобилия.
– Ой, я знаю: такой камень носит Ванесса! – воскликнула Делия, когда мистер Вейр положил ей на ладонь голубовато-серый шарик размером с крупную вишню. Стоило чуть-чуть повернуть его, как он вспыхивал холодным, таинственным сиянием.
– Верно, это лунный камень. А вот тасманийский бриллиант. – В ее руке оказался прозрачный бледно-желтый самоцвет. – На самом деле это просто топаз, который добывают на острове Флиндерса, в местечке Килликранки. Но он может быть очень красивым, если его хорошо огранить.
– И вы это делаете здесь?
– В основном да. Настоящие бриллианты мы не граним, покупаем готовыми. Вы устали, наверное? – добавил он чуть озабоченным тоном. – Я вас утомил?
– Что вы, – встрепенулась Делия, – я очень рада, что попала сюда.
– Правда? Ну отлично, – сказал мистер Вейр, запирая сейфы. – Просто мне показалось, что вы погрустнели.
А в самом деле, что произошло? – удивленно подумала она; ведь опасения ее не подтвердились. И только как следует прислушавшись к себе, она поняла: все это время, рассматривая камешки, она надеялась, что ее снова коснутся сухие, внимательные пальцы.
Ничего более не сказав, он повел ее обратно к лестнице и начал спускаться; но через пару ступенек вдруг остановился и повернулся к ней. Теперь они были почти одного роста, и Делия впервые заметила, что глаза у него – серо-зеленые, в бледных прожилках, паутиной расходящихся от зрачка.
– Не грустите, – произнес он с такой теплотой, что у нее заныло в груди. – Я знаю, вы хотели бы быть другой… Но послушайте, ведь это написано о вас: «Прекрасен утренний рассвет…»
Ухнуло куда-то сердце, и Делия вцепилась в перила.
– Прошу вас…
– Прекрасно роз цветение, но ничего прекрасней нет…
– Мистер Вейр, – взмолилась она, испугавшись бессилия, которое вот-вот навалится на нее.
– Нет, – сказал он серьезно. – Ни один мистер Вейр не имеет права стоять к вам так близко. Джеффри.
Он стал читать дальше – медленно, напевно, понизив голос до уровня задушевной беседы. Она зажмурилась; лицо опалило стыдом, когда зазвучали последние строки, а вслед за этим внутри, под ложечкой, что-то лопнуло, и мёд потек по жилам. Из ниоткуда проступили невесомые объятия, которых она не замечала раньше. Делия успела радостно отметить, что ловушки нет, а потом губам стало тепло, и пружинисто-мягко прильнули усы, слабо пахнущие чем-то приятным. Большая ладонь легла ей на затылок; рот обхватило влажным кольцом, и Делию словно потянуло в воронку, пульсировавшую жадно и жарко. Она почти испугалась и, задыхаясь, глотнула воздух плененным ртом; но тут ей меж губ осторожно проникло живое, виноградно-терпкое, и стало совсем иначе. Будто вспыхнуло что-то в мозгу и рассыпалось искрами, озаряя неведомое до того момента знание: оказывается, можно быть близкими настолько, что стираются все границы, и твое сокровенное перестает быть запретным для другого, а понятие стыда остается там, где ходят люди разделенные. Делию накрыло нежностью, и она подалась вперед, уперевшись ладонями в тонкую шерсть его жилета. Вино, выпитое им в кафе, начало пьянить ее тоже, и это был так прекрасно, что хотелось плакать от счастья.
Наконец он отстранился, разом лишив ее чувств – обоняния, осязания, вкуса; стало пусто, как прежде, когда лишь пустота была ей знакома. Делия открыла глаза, не смея поднять их выше темного, тугого, безупречной формы галстучного узла; трудно, оказывается, в первый раз заглянуть в лицо тому, кто стал с тобой так близок. Он стоял безмолвно, как будто чего-то ждал, и Делия растерялась. Нужно что-то сделать? Сказать что-то?
– Вы себя видели? – его голос звучал изумленно, неверяще. – Видели себя когда-нибудь? Стойте здесь!
Он торопливо сбежал вниз по лестнице; что-то грохнуло, и быстрые шаги стали нарастать, возвращаясь.
– Смотрите.
Широкая круглая рама приблизилась, как жерло колодца; потянуло желанной и страшной прохладой иного мира, и Делии почудилась уже шляпа на темных кудрях… Но не Адриан был в зеркале. Лишь через несколько ударов сердца она смогла узнать то, что когда-то было плохим карандашным наброском. Неведомая рука прошлась по нему кистью, и засияли глаза, щеки расцвели, а губы, всегда тонкие и бескровные, чуть припухли и налились красным.
– Знаете, кто вы? – услышала она. – Тасманийский бриллант. Только очень-очень редкий, из тех, что, может, и не существуют вовсе.
Еще несколько секунд промедления, удивления, восторга – и она решилась наконец поднять взгляд над резной рамой и увидеть в его лице подтверждение чуда. А потом рама исчезла. Мир сузился до настоящих, крепких объятий, от которых уже не было страшно; и он – Джеффри – завладел всеми ее чувствами, вместе и по отдельности наполняя их собой. Слух затопили жаркие и дерзкие слова, которые прежде казалось немыслимыми, и тело вновь свело нестерпимо сладкой судорогой. В какой-то момент так тесно стало внутри, что из напряженного горла вырвался то ли всхлип, то ли стон. Делия сама не могла понять, хочет ли освободиться или наоборот, вжаться сильнее, до боли. Но он – Джеффри – лучше знал, что ей нужно, и пощадил, разорвав поцелуй.