Замелькали огни Ричмонда[49] – кто-то сидел сейчас за столами в этих убогих домишках, предвкушая долгие выходные. Ванесса угрюмо молчала, и он, пользуясь этим, перебирал в уме знакомых, распутывал цепочки следов, тянувшихся в прошлое.
В Хоторне его осенило: Герти.
Ползучая гадина.
Но нет, нельзя думать об этом сейчас. Надо успокоиться. Еще три остановки. Еще две. Главное – пережить семейный ужин, а завтра разыскать Делию. Это будет несложно: ей ведь негде по-настоящему спрятаться. Что до Герти… Там будет видно.
На станции их ждала коляска – очередное напоминание о том, что сейчас снова начнутся невыносимые расспросы. Старого конюха отсутствие гостьи не смутило; тетка же, встретив их в холле, тут же воскликнула:
– А где мисс Делия?
– Она не смогла приехать сегодня. – Мягкое сожаление далось ему нелегко: взгляд Ванессы буравил затылок.
– Заболела?
Преувеличенный испуг тетки и то, как она прикрыла ладонью рот, могли бы показаться комичными, если бы в далеком городке Нового Южного Уэльса не лежали в горячке двое сыновей Дороти.
– Нет, – терпеливо сказал Джеффри. – С ней все в порядке, просто ее сестра передумала в последний момент и не пустила.
– Ах, какое несчастье! Но ведь ты так хотел, чтобы она приехала! Мы-то надеялись… о господи. Всё одно к одному, – добавила тетка, скорбно поникнув головой. – Это за грехи нам. Живем не по-человечески.
«Мне все равно», – мысленно произнесла Ванесса. Для верности сосчитала до пяти, потрепала по холкам собак и лишь потом наклонилась поцеловать тетку. Пусть себе упрекает, пусть обвиняет ее в болезни племянников и во всех бедах земных. Сегодня Сочельник. Надо стерпеть.
Она тут же, не снимая перчаток, взяла телефонную трубку и назвала номер своей мастерской. Там не отвечали: вероятно, Делия действительно уехала к сестре, а может, просто не хотела ни с кем говорить. Оставив попытки выяснить, что все-таки произошло, Ванесса поднялась к себе в комнату. После долгого отсутствия дом показался ей неразумно большим и очень темным: сад стоял в полном облачении, а витражные окна крали остатки света. Немудрено, что она не могла здесь рисовать. Постучалась Софи с кувшином теплой воды для умывания – до ужина оставалось чуть больше четверти часа. К счастью, платье было уже готово: бледно-лиловое, с глубоким кружевным декольте. Она надевала его в оперу, последний раз – почти полгода назад. В прошлой жизни.
По гонгу спустились в столовую, убранную цветами и зелеными ветками. Церемонно расселись – накрахмаленные, негнущиеся. На столе горели свечи, выхватывая из темноты озабоченные, заострившиеся лица. Эдвин выглядел особенно скверно: должно быть, экзамены порядком его измотали.
– А где мисс Фоссетт? – спросил он, как только произнесена была молитва.
– Она не смогла приехать, – встряла тетка, воспользовавшись паузой.
Эдвин хмыкнул. Выражение его лица Ванесса оценить не успела, но у Джеффри, сидевшего напротив, сузились глаза от ненависти.
– Мы можем устроить ужин двадцать седьмого, – продолжала тетка, – чтобы не откладывать до следующего года. Я завтра позвоню им… Ах да, у них ведь, кажется, нет телефона? И почта не будет работать. Как же нам послать приглашение?
– Да не суетись ты так, – снисходительно махнул рукой отец. – Неделей больше, неделей меньше… Ждали и еще подождем. Что ты хмуришься, Эдди? Зуб болит?
– Не трогай его. Мальчик устал от занятий, да еще и расстроен. У тебя всё впереди, мой милый. Надо уметь прощать и никогда не завидовать.
– Я завидую? – вскинулся Эдвин. – Вот ему? Еще чего! Сам пусть мне завидует.
– Ну-ну, – предостерегающе сказал отец. – Держи себя в руках. Даже проигрывать нужно достойно.
– Проигрывать? А кто тут выиграл? Что-то я не вижу торжества на его лице. Она ведь не придет, правда, Джеффри? Ни сегодня, ни через неделю.
– Заткнись, ты, чертов содомит!
Он с грохотом отодвинул стул и, швырнув на стол салфетку, вышел из столовой. Стало так тихо, что зазвенело в ушах: ни стука сердца, ни дыхания.
– Что он сказал, Лесли? – растерянно прошептала тетка. Но отец не отвечал, прикрыв лицо ладонью.
Эдвин, пунцово-красный, с остекленевшим взглядом, медленно поднялся и без единого звука покинул комнату. Они убьют друг друга, подумала Ванесса, но почему-то продолжала сидеть и смотреть на кусок мяса у себя на тарелке. Нетронутый, остывший, он выглядел так омерзительно, что к горлу подступила тошнота.
– Да что это, в самом деле! – отец, словно очнувшись, в сердцах хватил ладонью по столу. – Когда это кончится? Как они могут – сегодня!
– Надо их найти, – Ванесса встала; сразу сделалось легче. – Пока не натворили глупостей.
Не слушая никого, не глядя на застывшую у дверей бледную служанку, она вышла в коридор. Дом был мертвенно тих, даже собаки куда-то исчезли. В гостиной темнела рождественская елка – без огней она напоминала чудовище, растопырившее десятки рук. Ванесса повернула выключатель, и электрический свет хлынул с потолка. Никого. Она открывала дверь за дверью, везде зажигая лампы, но все комнаты были пусты. Не помня себя от волнения, взлетела на второй этаж – и вздрогнула: в дальнем конце коридора на полу лежала ниточка света. Ванесса дернула ручку – заперто.
– Откройте! – она ударила в дверь плечом. – Вы что, с ума сошли! Откройте немедленно!
Из ванной не доносилось ни звука, и она кинулась обратно. Отец уже спешил ей навстречу, тяжело дыша, – никогда она не видела, чтобы он так быстро бежал по лестнице.
– Мэгги, топор! – крикнул он. – Скорей!
Звуки заполнили дом – голоса, шаги; это правильно, билось в голове: где есть звук, там есть жизнь. «Отойдите все», – коротко распорядился кто-то, и она с удивлением узнала Джеффри. Ахнуло лезвие, вонзившись в беленую доску – раз, другой. Что-то хрустнуло, светом залило глаза; Ванесса подалась вперед, оттеснив тетку. Эдвин сидел на полу, прислонившись к стене и положив руку на колени; голова устало запрокинута назад, глаза закрыты. «Все хорошо», – пронеслось в сознании; но тетка истошно завизжала, и Ванесса вдруг поняла, что за пятно алеет рядом с ним на линолеуме и отчего так черна его штанина под белоснежной, тонкой, обнаженной рукой.
42. Восточный Мельбурн
Колокольный звон плыл над городом; удары, как волны, набегали и таяли в утреннем небе, полускрытом густыми кронами вязов. В аллее, насколько хватало глаз, не было ни души, лишь белели с обеих сторон задумчивые статуи. Мраморные лица дышали покоем, который, увы, недоступен живым.
– Так ты знала, – произнесла Ванесса, когда умолкли колокола.
Делия кивнула.
– Джеффри сам тебе сказал?
– Он спросил, слышала ли я о процессе Оскара Уайлда. Мне Фрэнки объяснила потом. Я сразу все поняла: и про ненависть, и про ссоры… Но это было так ужасно, что я не смогла тебе рассказать.
Ванесса, бледная, с припухшими веками, откинулась на спинку деревянной скамьи.
– Зачем он это сделал?
Её горький вздох был адресован, конечно же, не Делии, и та не ответила. Да и кто мог ответить: зачем он это сделал? Зачем оба они – зачем мы это сделали? Или, наоборот, не сделали? Ведь он пытался, Эдвин; пытался изменить себя. Эти походы в «Олимпию», на Выставку; робкое пожатие руки; встречи на бульваре. А она не поняла. Испугалась. Отвергла.
– Как он сейчас?
– Опасности нет: его вовремя нашли. Он, конечно, очень подавлен, ни с кем не хочет говорить, но, надеюсь, все забудется со временем.
– А… остальные?
Произнести имя Джеффри она не смела и скрывала от Ванессы, как могла, свое постыдное чувство. Ведь, положив утром телефонную трубку, она первым делом подумала о нем – не об Эдвине.
– У отца был приступ. Слава Богу, обошлись без врача. Мы так испугались: где искать врача в рождественскую ночь? Тетка наказала служанке, чтоб не давала ему вставать сегодня… А Джеффри, – прибавила она зло, – уехал.
– Как?..
– Так. Просто исчез тем же вечером, и всё. Лошади на месте. Наверное, уехал с последним поездом.
А мог ли он поступить иначе? – подумала Делия, пряча глаза; каково ему – легкому, безупречному, убежденному в своей недосягаемости – вдруг очутиться под гнетом вины? Он остался бы, будь ему все равно. Где он теперь?
– Мне пора идти, – сказала Ванесса. – Тетка ждет в миссии.
Они встали со скамейки и двинулись по парку в сторону Сити. Боковая аллея извивалась меж цветущих клумб, теряясь из виду в густых зарослях. Над кронами деревьев возвышался недостроенный католический собор, а правее торчала пожарная каланча. Утро было безмятежным и теплым, щебетали птицы, розовощекие няни катили коляски с младенцами – жизнь текла по-прежнему, одних лаская, другим раздавая тумаки. Глупо роптать. Выплакала глаза, полночи сидя в мастерской, перед огромным окном, разверстым в могильно-черный город; так что ж теперь – прыгать в это окно? Хвататься за бритву, как Эдвин?
«У вас есть жизнь – так живите ею».
Но, ох, до чего тяжело это, как ты ни бодрись.
Выйдя из парка, они миновали белую церковь на углу – прихожане стекались туда во множестве, один за другим исчезая в высоких дверях; однако Ванесса спешила дальше, и Делия следовала за ней, как приклеенная. Как много они пережили вместе, а ведь познакомились совсем недавно. Не всё так безнадежно, твердила она себе. Есть убежище; есть люди вокруг. Даже Агата ее простила.
– Тебе в какую сторону? – нарушила молчание Ванесса, когда они выбрались на Спринг-стрит.
Делия в растерянности замедлила шаг. А чего она, собственно, ждала? Что ее пригласят на рождественский обед в Эйнсли-хауз? Что ее захотят видеть там после всего, что случилось? Да если б она не опоздала на встречу, не прочла в дороге то проклятое письмо – все было бы хорошо!
– Мне туда, – Делия, не глядя, махнула рукой. – Ты когда возвращаешься?
– Не знаю… Я должна побыть с ними, пока все не уляжется. Думаю, вернусь двадцать восьмого. Ты береги себя.