Ванесса попыталась улыбнуться ей, но не смогла и, кивнув на прощанье, шагнула с тротуара на мостовую.
Золоченый ангел над портиком театра «Принсесс», ослепительно яркий в безоблачном небе, трубил в свой рог; но здание, коронованное тремя куполами-пирамидами, выглядело покинутым и безжизненным. Не звенели по улицам трамваи, лишь редкие прохожие попадались ей на пути. У подножья парламентской лестницы Делия остановилась, глядя на сбегающую с холма Бурк-стрит. Куда мог поехать Джеффри на ночь глядя? Конечно же, в магазин. Наверняка он и сейчас там. Воображение против воли нарисовало ей маленькую спальню с окнами во двор, и сердце заныло. Он ведь обманул ее! Обманул и вчера, не пожелав сознаться, и два месяца назад, когда зазвал ее в мастерскую. Сколько их было прежде, таких наивных жертв? Десять, двадцать? А ведь Ванесса предупреждала ее, и Грейс – все они пытались уберечь ее от беды. Какая ты дура, подумала Делия со злостью и торопливо зашагала дальше по Спринг-стрит. Мимо Гранд-отеля, мимо бронзового генерала – господи, здесь каждая пядь земли помнит их встречи! Здесь они ехали в коляске с Тави, еще в феврале… Будь проклят этот город, это фальшивое, мимолетное счастье!
Дойдя до последнего перекрестка, она свернула на Флиндерс-стрит. Здесь тоже все было знакомо ей: трехэтажный, с полукруглыми окнами, магазин Гриффитсов, где художницы покупали кофе; клетчатый фронтон Общества глухих. Делия всмотрелась в экипажи, стоявшие вдоль обочины, но не заметила вагонетки Агатиных друзей. Значит, ей не выбраться сегодня из города – разве что пешком идти в Виндзор, за три с лишним мили.
Окутанная торжественной воскресной тишиной, она брела по улице, вдоль пустых железнодорожных путей, пока не очутилась у собора Святого Павла. Она уже бывала в нем однажды, когда сбежала от Агаты. Те первые дни были самыми трудными, и Делия надеялась найти здесь утешение. Блудная сестра! – она так и не решилась тогда на исповедь и, посидев немного на задней скамье, тихо удалилась. Теперь же – как ей зайти туда, презренной грешнице?
Но ведь сегодня праздник.
Делия поднялась по ступеням и вошла в притвор. Из длинного гулкого нефа потянуло запахом свечей и холодом полосатых каменных стен. Собор был полон народу, многие стояли в проходе между скамьями; десятки нарядных шляпок и мужских котелков беспрестанно покачивались, обращаясь то в одну сторону, то в другую, и шелестело передаваемое по рядам «Да будет с вами мир» – служба перевалила уже за половину. Далеко впереди сиял золотом алтарь и белела на вершине резной кафедры неподвижная фигура архиепископа. Делия не могла разглядеть его лица, но в душе засело неуютное чувство, будто сам он видит ее сквозь толпу. Миг – и людское море расступится, обнажив узорный пол, и перст указующий пригвоздит ее к месту. Список будет велик: Агата, Эдвин; тонны лжи, идолопоклонство, блуд – нераскаянные, смертные грехи. Когда-то она думала, что, взойдя на борт «Лунганы», спасется; но ковчег пришел из огня в полымя. Кого теперь в этом винить?
Звоном в ушах задернуло, как шторой, благодатный церковный гул. Розовая шляпка впереди махнула плюмажем, явила широкое, добродушное лицо с носом-пуговкой, и полные губы неслышно произнесли: «Да будет мир с вами». Делия заученно ответила – а может, ей это только почудилось, потому что в глазах у розовой шляпки мелькнула тревога. Вокруг начало темнеть, словно в узкие витражные окна заглянула туча. «Вот теперь-то я упаду», – явственно сказал кто-то в голове. Ах, если бы оказались рядом руки, уже однажды подхватившие ее! С трудом превозмогая себя, Делия сделала несколько шагов к выходу; нащупала стену, передохнула чуть-чуть – ноги дрожали, тошнота подкатывала волнами. Кто-то прошел мимо, скрипнула боковая дверь – и запахло улицей: неубранным конским навозом и теплым ветром. Выбравшись наружу, Делия села прямо на ступеньку, как сидят у ворот храма нищие калеки. Дурнота постепенно отступала, сменившись чувством голода, и она вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего чая у сестры. В сумочке было два шиллинга, но на что их потратишь, когда всё закрыто? Город смотрел украшенными витринами – непонимающе и чуть стыдливо, как глядят счастливые на тех, кто в беде. Она снова подумала о Джеффри. Неужели он стал бы отсиживаться в магазине в праздничный день? Даже если он и переживал, то наверняка недолго. В городе у него полно друзей, к кому можно напроститься на обед и там, в общем веселье, забыть обо всем.
Уловив краем глаза движение на мостовой, Делия сообразила, что до сих пор сидит на лестнице. Появись сейчас полицейский – и ее тут же заберут в участок, посчитав пьяной или сумасшедшей. Надо куда-то идти. Разумней было бы вернуться в Орлиное гнездо, но сердце рвалось на Бурк-стрит, отметая прочь все отговорки. Глупое, измученное сердце – его не останавливали ни гордость, ни страх перед новой ложью.
Над оградой собора показалось что-то белое, как шлем полисмена, и Делия вздрогнула. Но нет, полицейские не носят светлых костюмов и не семенят, заложив руки за спину… Она смешалась, не зная, окликнуть его или нет. Все решилось само собой: проходя мимо ворот, мистер Пирс коротко заглянул внутрь – и остановился. Темные глаза наполнились тревожным недоумением, совсем как у дамы в розовой шляпке.
– Это вы, – сказал он с нетвердой, полувопросительной интонацией. – С вами все в порядке?
– Да, – ответила Делия, поднявшись.
Повисло неловкое молчание. Мистер Пирс, видимо, ждал объяснений – стало дурно в церкви, знаете, такая духота; но Делии не хотелось говорить. Слабость всё не проходила, и к ней прибавилось какое-то душевное оцепенение.
– Вы… одна здесь? – спросил он наконец.
Она ощутила укол ревности: суровый, замкнутый Нинни оставался верен Ванессе, что бы ни происходило.
– Да, одна. А вы гуляете?
– Меня пригласили на обед к Салливанам, в Брайтон.
– Так ведь поезда не ходят.
– За мной пришлют коляску, – объяснил мистер Пирс, немного смущенный этим обстоятельством. – А хотите, поедем вместе?
– Меня не приглашали, – возразила Делия.
Он кивнул, но с лица его не сходило озабоченное выражение – как у врача, который не может поставить больному точного диагноза.
– И все-таки я бы рискнул поехать. Грейс будет рада вам.
С этим трудно было поспорить: Грейс приняла бы ее и незваной гостьей. А Джеффри? Будет ли он рад, приди она сейчас в магазин? Может, он сам винит ее во всем. Идти к нему, проглотив обиду, стучать средь бела дня в запертые двери… А если не хватит духу? Тогда назад – в холодную квартиру, где нет ни крошки хлеба.
– Едемте, – сказала Делия.
За мостом их действительно ждала черная виктория[50] с поднятым верхом. Забравшись на сиденье, обитое красной тканью, Делия закрыла глаза. Не было сил ни смотреть вокруг, ни поддерживать беседу. К счастью, мистер Пирс не собирался донимать ее расспросами. Подкралась дремота, спутав мысли, и мягко загасила жизнь, точно фитиль у лампы прикрутила.
«Тпру!» – раздалось откуда-то сверху. Коляска встала, а затем дрогнула вновь. Перед глазами появилась широкая спина ливрейного кучера. Сиденье рядом было пустым, и Делия выглянула наружу. За овальной лужайкой, где росли затейливо подстриженные деревья, высилась каменная усадьба с двухэтажной сводчатой колоннадой в итальянском стиле. Воздух в саду был восхитительным: к аромату цветов примешивался свежий запах моря. У дома, в тени жакаранды[51], окутанной лиловым облаком, стояли двое. Мистер Пирс что-то говорил, Грейс слушала, то и дело бросая нетерпеливые взгляды на коляску. Потом что-то коротко ответила и заспешила навстречу Делии.
– Боже мой, как же так, – повторяла она на ходу. Вскинула взволнованно глаза, протянула руку. – Давай я помогу, спускайся.
На ней было летнее батистовое платье цвета слоновой кости, с кружевным высоким воротом и пышными оборками. Завитые щипцами волосы она убрала в модную прическу высоко на голове. Не верилось, что еще накануне эта молодая женщина носила скромный конторский наряд и ютилась в тесной студии.
– Я представлю тебя, – зашептала она, обняв Делию за плечи. – Не волнуйся, все будут только рады.
Втроем они вошли в дом – и их тут же обступили, загалдели хором: старшие братья и сестры Грейс, их дети, какие-то еще родственники. Запомнить всех было невозможно, и Делия лишь потерянно водила помутнелым от сна взглядом. Вдовая мать семейства – высокая, дородная дама – покровительственно улыбалась поверх голов. Улучив момент, Грейс что-то тихо сказала ей и, едва церемонии закончились, увела Делию наверх. Там, в просторной спальне с тремя кроватями, они наконец остались одни.
– Что случилось, милая? – спросила Грейс, усадив ее рядом с собою в кресло. – Почему ты не уехала на праздники?
Ох, как нелегко было открыться, заново пережить все потрясения! Но молча страдать – тяжело вдвойне. Запинаясь и глотая слезы, Делия рассказала ей и про письмо, и про Эдвина; а потом, обессилев, закрыла лицо руками.
– Бедное дитя, – Грейс, невидимая, теплая, источающая фиалковый аромат, притянула ее голову к себе. – Я знала, что это добром не кончится. Но теперь все хорошо. Мы больше не оставим тебя одну. Сейчас пойдем обедать; ты ведь, наверное, хочешь есть?
– Но как же я сяду за стол в таком виде? – расстроенно сказала Делия, опустив руки на колени. – У меня ведь ничегошеньки нет с собой!
– Ой, да какая ерунда! Сейчас подберем что-нибудь.
Она с живостью поднялась и распахнула платяной шкаф, стоявший в углу; но тут в дверь постучали.
– Мисс Грейс, там вас просят к телефону. Какой-то джентльмен…
– Я сейчас, – сказала она и скрылась в коридоре.
Не зная, чем себя занять, Делия принялась осматриваться. После спартанских интерьеров Орлиного гнезда эта уютная комната, отделанная любовно и со вкусом, радовала глаз. Маленькие картины, там и сям, украшали зеленые стены; комод и столик для умывания были накрыты кружевными салфетками, как у Агаты, а перед большим туалетным зеркалом стоял пуфик, искусно расшитый золотыми нитками. Захотелось остаться здесь: лечь в широкую мягкую постель, а перед этим вымыться в настоящей ванне… Господи, какой дурой она была, воображая, как войдет в свой собственный дом после замужества! Сколько мечтала, сколько придумывала идей – ведь ей предстояло этот дом обставлять. У Ванессы она боялась и табуретку сдвинуть, чтобы не нарушить блейковских догматов о простоте и скромности в быту. А так хотелось стать хозяйкой в собственном жилище! Где теперь эти мечты? Он наверняка и думать забыл о ней.