– Кто звонил? – спросила она вернувшуюся Грейс.
– А, один ухажер, – отмахнулась та со смехом. – Совершенно неинтересный. Давай-ка лучше поищем, во что тебя одеть. Мои платья тебе будут велики, но у сестры было что-то подходящее…
– Не надо, – запротестовала Делия. – Она рассердится.
– Да она давно их не носит. Каждый сезон заказывает новые… Вот это, думаю, будет впору. Посмотри-ка.
В руках она держала нарядное платье из шифона, кораллово-розовое – цвет, который Делия никогда не носила. Грейс, однако же, сказала, что ей должно быть очень к лицу. Крикнув служанке, чтобы принесла горячей воды, захлопотала над платьем: проверила, не мятое ли, расстегнула крючки; а потом, обернувшись, изумленно произнесла:
– Ну, что же ты стоишь?
Не получив ответа, она подошла вплотную; заглянула в глаза, беспокойно и участливо.
– Перестань себя казнить, – теплое дыхание коснулось щеки. – Ты ни в чем не виновата. Наоборот, это тебя обманули. Таковы уж мужчины: вероломство у них в крови. Но ничего, скоро все пройдет, забудется.
Грейс ободряюще улыбнулась и взялась за костяные пуговки на ее блузке. Раздела ловко и бережно, как ребенка; смочив губку в тазу, обтерла ей руки и шею, кончиками пальцев взбила волосы. Это было так приятно, что Делия боялась шевельнуться. Всю жизнь она тосковала по ласке, но ни мачеха, ни Агата не были сердечными по природе своей. Один только раз она встретила человека, по-настоящему нежного и чуткого – и где он теперь? Что с ним случилось?
«Не плачь, – шепнула ей на ухо Грейс. – Я не дам тебя больше в обиду». Мягкие губы коснулись виска, потом щеки; поймали трепетный вздох и жарко прильнули, рождая знакомое дурманящее чувство. Но ведь Адриан умер, подумала Делия; и тут же ответила себе: всё равно. Ничто теперь не имеет значения.
43. Элизабет-стрит
Еще час назад светило солнце и ветер нес облака, похожие на сахарную вату; а теперь небо заволокло от края до края, и надо было торопиться, чтобы дойти до дома сухой. К счастью, впереди уже маячила глухая кирпичная стена Австралийского дома. Там, на вершине рукотворного утеса, ждало гнездо, которому вот-вот суждено было опустеть.
Снова, как в первый раз – вестибюль, лифт, два лестничных пролета. Не успела она войти в мастерскую, как за окнами зарядило, зашумело – косым пунктиром по темным крышам. Ванесса кинула жакет на стул. Комната по-прежнему была живой: на мольберте стоял недописанный этюд, висело на веревках белье, и немытые чашки смотрели с укоризной; лишь в дальнем углу жались к стене пустые ящики, напоминая о скором переезде. Делия хотела начать сборы сразу после полудня, придя с работы, но сама она была решительно против. Этот день надо провести так, чтобы он ничем не отличался от прежних. А на сборы у них будет целая ночь.
Она переоделась в домашнее платье, подмела пол и налила в кружку отстоянной воды, чтобы полить орхидеи. Только теперь, почти через месяц после дня ее рождения, они начали отцветать, роняя почерневшие, как спекшаяся кровь, лепестки. Надо будет срезать стебель – так, вроде бы, говорили? А потом, в новой студии, найти затененное место, где им будет хорошо. Она давно уже не сердилась на Нинни за этот капризный, требующий ухода подарок. В конце концов, никто не виноват в том, что у нее теперь мало свободного времени.
Покончив с уборкой, Ванесса долила в утюг керосину (его оставалось немного – как раз на сегодняшние посиделки) и занялась постиранным бельем. Нынче утром она чувствовала себя гораздо лучше, чем всю предыдущую неделю: не мучила головная боль, от которой не спасал даже лауданум[52], не было усталости, мрачных мыслей – ничто не мешало ей насладиться этим последним днем. Даже дождь почти перестал: налетело и пронеслось, и сквозь прорехи в тучах уже сквозило безмятежной голубизной. А потом, мельком глянув в южное окно, Ванесса чуть не ахнула от восхищения: над мокрыми крышами висела огромная радуга – такая же неправдоподобно яркая, как те, что встречали посетителей в книжной аркаде Коула. Одним концом она упиралась в зелень Ботанического сада, другой терялся среди спящих фабричных труб. Прекрасный Мельбурн, родной и надежный, весь вымеренный детскими шажками, был теперь этой радугой накрепко сшит с другим – вредоносным, темным. Это от него они надеялись спастись в кэмбервелльских холмах; но разве можно спастись, если яд уже в крови, если ты перемолот, раз и навсегда, в сатанинских мельницах?
И все-таки странно, думала она, елозя утюгом по черным клиньям юбки: прожить здесь целый год, но так и не запечатлеть этих улиц, этих мрачных каменных коробок и померанцевых закатных облаков. Весь год она писала эвкалипты и папоротники, работала над натюрмортами, пытаясь нащупать свою тропу. Ни литография, ни Восток не увлекли ее всерьез, из Европы дуло чем-то слабым и невнятным, и оставалось только уповать на случайное озарение. Иногда что-то смутно звало ее – из снов, из детства; звало на непонятном языке. Не город хотелось ей написать, а вот это ускользающее, таинственное чувство. Один только раз она попыталась сделать это, но по глазам своих критиков поняла, что провалилась. Значит – опять натюрморты, лесные пейзажи; опять набивать руку в вечерних классах, а днем просиживать в конторе у фотографа, ретушируя снимки. Иногда она скучала по ювелирной мастерской, но так уж устроена жизнь: мы сами отвечаем за свой выбор, хорош он или нет.
За стеной загудело: кто-то внизу нажал на кнопку лифта, чтобы подняться к ней. Как раз хватит времени догладить воротничок и убрать белье. Ванесса загадала: «Нинни», – и он возник на пороге, как добрый сказочный дух, что является по первому зову.
– Входите скорей, – она поманила его за собой. – Там так красиво…
Оставив мокрый зонтик в углу, он послушно просеменил следом; глянул на радугу серьезно, с тем же выражением, с каким оценивал ее работы, и кивнул.
– Жаль терять такое место, – сказал он, помолчав. – Но вы не горюйте. Новая студия, прежние друзья… Люди – это главное.
Старый верный Нинни, он всегда мог раздобыть для нее что угодно, от редких книг до интересных собеседников. Но даже у него не было лишних ста фунтов в год, чтобы продлить аренду Орлиного гнезда. Что ж, надо смириться. Она уже прощалась однажды с этим местом – тогда, в конце декабря. Сидела, потерянно глядя на горы вещей, и думала о том, что им невозможно будет остаться здесь после всего, что случилось. Принимать деньги от человека, с которым порвала – ничего более чудовищного она не могла себе представить. Но оказалось, что контракт не расторгнут; и потом, уже уехав в Аделаиду, Джеффри продолжал исправно платить. Назло ей – так она думала сначала. А потом решила: пусть.
– А вы опять не обедали, – хмуро попенял ей Нинни. Он уже отошел от окна и успел, как обычно, заглянуть во все углы.
– Мне не хотелось. Прошу вас, – добавила она, предупреждая его недовольство, – давайте не будем сегодня спорить по мелочам. Скажите лучше, какие новости? Были вы на лекции? Я никак не успевала.
– Да ничего интересного, старые песни на новый лад. Зато я принес вам кое-что…
Он суетливо похлопал себя по карманам пиджака и извлек что-то плоское, завернутое в газетную страницу. Это была тоненькая стопка фотографий, не очень качественных. Кто-то, очевидно, переснял рисунки: круги, линии – она сразу узнала этот стиль. Жаль, конечно, что не в цвете, но скупую палитру чернокожих художников она помнила наизусть.
– Я познакомился тут с одним… Интересная личность: ездил в Корандеррк, общался с поселенцами – легенды, верования, ну, понимаете. Рисунки мне не отдал, само собой. Но, если хотите, я его как-нибудь приведу.
Простые фигуры сменились внятными и четкими изображениями животных: змея, украшенная геометрическим орнаментом; черепаха; две остроухие собаки; а в самом конце стопки – хищная птица с распростертыми крыльями.
– Он не объяснил, что всё это означает, – вставил Нинни извиняющимся тоном.
– А я и так знаю. Я читала. Это Бунджил[53].
Ей сделалось так радостно, что захотелось расцеловать доброго ангела с черной бородкой. Привыкшая ловить скрытые символы, она сочла этот нежданный подарок добрым предзнаменованием. Словно рассеялся туман, скрывавший будущее, и стала видна ясная, светлая даль.
– Я повешу его на стену, – сказала Ванесса, и Нинни так смутился от ее улыбки, что потупил глаза.
Лифт за стеной снова ожил; дверь открыли без стука, по-хозяйски, и дробные шаги из передней возвестили о приходе подруг.
– Не помешали? – подмигнула ей Фрэнки и, не дожидаясь ответа, уселась в кресло напротив. – Как ваши дела, мистер Пирс?
Делия только кивнула в знак приветствия. Лицо у нее было невеселым, но Ванесса решила оставить расспросы на потом.
– А вы как будто не переезжаете, – заметила Грейс. – Успеете все собрать?
– Да что тут собираться: часа два на всё про всё.
Еще утром Делия возразила бы, но теперь, распаленная ссорой, она встала на сторону Ванессы, поддержав ее молчаливым согласием. Грейс пожала плечами – мол, дело хозяйское – и завела беседу с Нинни. Голос ее звучал мягко, как всегда; никто бы не поверил, что эта миролюбивая с виду женщина умеет сердиться и бросать упреки – совершенно необоснованные упреки. «Ты хочешь всю жизнь быть нянькой при Ванессе?» Вот что делает с людьми глупая, несправедливая ревность! Ну какая разница, где кто живет, если они и так видятся каждую неделю? Когда приходишь уставшая с телефонной станции, тебе все равно, где упасть в постель – в Австралийском доме, в Столбридж-чамберс или у Агаты. Но Грейс почему-то вбила себе в голову, что их переезд – удачный повод поселиться вдвоем. Как будто можно все вернуть, пережить заново те первые, летние недели, когда все было свежо, и волнующе, и так необходимо, чтобы унять боль. А теперь – зачем? Отцвело, облетело.
Ванесса склонилась над столиком, нарезая хлеб; волосы она убрала сегодня в пучок, открыв лебединую шею, и тонкий профиль казался алебастрово-хрупким на фоне заоконной лазури. Ею, как и прежде, невозможно было налюбоваться, хотя теперь Делия знала, как это тело уязвимо и бренно. Что станет с красотой, если жизнь угаснет раньше срока? Истлевшая мумия в стеклянном саркофаге – вот что вспоминалось ей; и становилось жутко при мысли, что можно уйти, оставить Ванессу наедине с ее мигренями, с ее аптечными склянками, таящими смерть, с ее голодовками и хождениями во сне. Правда, сегодня она выглядит здоровой, а значит, есть надежда, что всё со временем наладится. Может, удастся уговорить ее переехать в пригород, где воздух почище. Снять комнату у хозяйки – даже в Сент-Килде, у моря, это выйдет недорого, если работать вдвоем. Всё лучше, чем ютиться в общежитии в Сити.