Она как раз закончила делать бутерброды с джемом и разливала чай, когда вошла Ванесса – заметно посвежев и окончательно проснувшись. В доме уже кипела жизнь: у соседок справа гудел примус, в коридоре хлопали двери, а на пятом этаже кто-то двигал мебель. К ежеутренней какофонии добавлялся стук копыт из приоткрытого окна и скрежет трамвайных колес на крутом спуске. Как люди живут в таком шуме годами – Делия с трудом могла себе представить; а Ванесса чувствовала себя здесь, как дома, утверждая, что эти звуки помогают ей писать.
Десять минут на то, чтобы позавтракать, двадцать – на сборы. Корсет, юбка, прическа. Не забыть сверток с обедом. Перед самым выходом Делия все-таки решилась спросить, показав на картину:
– А этот человек, что он делает?
– Это мужичок с телескопом. Он за пенни давал посмотреть на кольца Сатурна, а за стакан джина мог целую лекцию прочитать. Это было в шестидесятые, здесь, на Бурк-стрит. Нам отец рассказывал.
Значит, его она не выдумала, как и тот гигантский рояль с одной из предыдущих картин, и античный храм, стоявший в чистом поле. «Это банк, его давно снесли». И все равно Делия не могла поверить, что на холстах, занимавших весь угол их комнаты, изображен тот самый город, который она видит каждый день. Вот он, город: три этажа вниз – и летний жар в лицо. Прямые улицы, деловая суета – ни капли безуминки, о которой любила говорить Ванесса. «В нем нет диагоналей, – соглашалась она. – Сплошной конформизм. Но это лишь на первый взгляд. Для чужака, для туриста». И Делия, не считавшая себя ни тем, ни другим, обиженно хмурилась.
Красная блузка Ванессы скрылась за углом, и она продолжила свой путь в одиночестве. Горячий северный ветер взметал облака желтой пыли, мелкой, как мука; она слепила, забивалась в нос, скрипела на зубах. Прикрывая лицо платком, не глядя на парящий в небе купол Верховного суда, Делия быстрым шагом преодолела два квартала до Лонсдейл-стрит и вбежала в вестибюль телефонной станции. В такие дни она, как никогда, благодарила судьбу за то, что живет так близко от работы.
В большом зале на третьем этаже все было как обычно: ночная смена – по преимуществу, молодые мужчины – покидала свои места, и девушки рассаживались, игнорируя шуточки в свой адрес. Некогда перекинуться словом: надеваешь наушники, на грудь – металлический рожок, и уже горят несколько лампочек, оповещая о звонках. Абонентам все равно, что твой рабочий день едва успел начаться. Они требуют – немедленно – Виндзор сто пятнадцать или Центральную тридцать два шестьдесят четыре. Теперь до обеда ты машина, все действия которой отточены до мелочей. Никаких мыслей, перед глазами – лишь лампы и шнуры, и так час за часом.
Когда настал перерыв, голова уже гудела: сказывалась духота и усталость, которая накапливалась к концу недели. Жуя всухомятку бутерброд, Делия мечтала о море и о скорой поездке домой. В последний раз она видела родных прошлой осенью – господи, неужели это было так давно? До чего быстро летит время! Дни похожи один на другой, как гнезда на телефонной панели, и если бы не праздники, не экскурсии за город по выходным – она давно бы уже потерялась в этой стремительной смене дат. Хорошо хоть, что сил хватает на всё, и после субботней уборки и стирки ты можешь пойти в театр, не удивляясь больше своей двужильности, взявшейся невесть откуда. Как она могла жаловаться на гору дел, живя с Агатой? Воистину, все познается в сравнении.
Короткий отдых позади, и снова – тяжелые наушники, микрофон, нетерпеливое мигание на доске. Десять звонков. Пятьдесят. Мужчины, женщины. Многие звонили регулярно, но она старалась не запоминать их, чтобы не хранить мусора в голове.
– Центральную, пожалуйста, – произнес мужской голос, чуть шершавый в нижнем регистре. Затем, сделав паузу, стал диктовать медленно и внятно, как делают люди, не доверяющие слуху телефонисток: – Два, семь, ноль, семь.
С первой же цифры Делию обожгло невыносимым узнаванием, и рука дрогнула на полпути к доске.
– Центральная, – сипло повторила она. Во рту стало сухо. – Двадцать семь ноль семь, соединяю.
Она воткнула штырь в гнездо и зажмурилась. Темнота пошла желтыми кругами – а может, это загорались новые лампочки. Мысли теснились в уставшей голове. Он здесь! Может быть, совсем рядом, в Сити! Когда он приехал?
Зачем он приехал?..
Делия открыла глаза и лишь сейчас заметила, что в комнате зажгли свет. Значит, скоро домой. Она схватила новый шнур, пока начальница не заметила перебоя в работе. Надо собраться. Осталось немного.
Дребезжащий звонок пробился в сознание сквозь наушники. Часы над дверью показывали восемь. Облегченно вздохнув, Делия сняла с себя громоздкую сбрую и потерла пальцами виски. Ночная смена, как всегда, опаздывала: мужчинам, особенно молодым, нелегко дается дисциплина, да и с клиентами они не умеют обращаться. Делии всегда приятно было осознавать, что она работает лучше этих самодовольных юнцов. Но сегодня она даже смотреть на них не стала и, подхватив сумочку, заторопилась прочь.
Еще утром она не поверила бы, что способна на такой глупый, унизительный порыв – а теперь спешила в свой запретный угол Сити, попирая на ходу все доводы рассудка. Ведь сегодня пятница, и магазины открыты допоздна. А Джеффри, конечно же, там – где еще ему быть?
Господи, сколько раз она рисовала в воображении их встречу! Сколько произносила ледяных, хлестких слов. Почему он не пытался найти ее? Почему уехал так далеко? Даже если все они ополчились на него, вся семья – он не должен был бежать. Разве он слаб, разве малодушен? Нет, это был просто повод порвать с ней. В конечном счете, Делии хватило этих объяснений, чтобы перестать терзаться. Жизнь помогала ей в этом: рабочей пчеле горевать недосуг[55]. Но, оказывается, он крепко привязал ее к себе. Сняв одно заклятье, наложил другое.
Вечерняя Бурк-стрит была полна народу: поздние покупатели, театралы, бездельники всех мастей толпились на тротуарах, курили и глазели в витрины. Газетчики на углу кричали: «Геральд!», им вторили продавцы лотерейных билетов, и велосипедисты тренькали звонками, лавируя между трамваями. Целых два года Делия избегала, как могла, этой части города и делала крюки, чтобы только не видеть до слез знакомых стен, крашенных снаружи в цвет какао, с готическими окнами, напоминавшими не то церковные, не то банковские. Сейчас они темнели – все, кроме двух во втором этаже – но вид сияющей, искусно подсвеченной витрины наполнил Делию мучительной надеждой.
Она вошла в магазин, с трудом сдерживая волнение. Перед ближайшим прилавком стояли две дамы; за их громоздкими шляпами не разглядеть было продавца, и лишь спустя долгий, тягучий, словно во сне, миг Делия узнала Фредди. В отделе часов маячила незнакомая мужская фигура в темно-сером костюме. Больше в магазине никого не было – и на первый взгляд, и на второй.
«Получила? – хлестко рассмеялся кто-то внутри. – Безмозглая овца».
– Могу я чем-нибудь помочь, мисс?
Делия не ответила и, сделав неопределенный жест, подошла к одному из стеклянных шкафчиков. Она сама не знала, чего ждет: ясно ведь, что Джеффри нет в магазине; и все-таки что-то держало ее. Быть может, взгляд Фредди, брошенный на нее вскользь – недоуменный и чуть обеспокоенный?
Дождавшись, пока дамы уйдут, Делия заняла их место у прилавка, но продавец уже поднял забрало и встретил ее безликой вежливой улыбкой.
– Вы меня не помните? – сказала она, сбитая с толку этим перевоплощением.
– Простите?..
– Я хотела спросить про мистера Вейра…
– Он, по-моему, уже ушел, – поспешно ответил Фредди.
Его широкое лицо не изменило выражения, но ах, как знакома была Делии эта торопливость, эта нарочитая небрежность в голосе! Он совсем не умел лгать, и она тут же почувствовала себя уверенней.
– А я видела свет наверху, – произнесла она, глядя на него в упор.
Продавец сдался и отвел глаза.
– Обождите минуту, я схожу проверю.
Он вернулся быстро и, все еще конфузясь, пропустил ее через прилавок. «Второй этаж», – сказал с неохотой и отвернулся, всем своим видом показывая: «Остальное меня не касается».
Стоило ей очутиться в каморке позади магазина, как от уверенности не осталось и следа. Выудив из сумочки карманное зеркальце, Делия торопливо поправила прическу и с бьющимся сердцем двинулась наверх.
Длинный коридор был сумрачен и неприветлив, лишь под одной из дверей лежала полоска света. В голове пронеслась нелепая мысль, что надо бы, наверное, снять перчатку, не то стук будет слишком тихим; но дверь открылась сама, и Джеффри вышел ей навстречу – темный силуэт на слепящем электрическом пятне.
– Мисс Делия, – он наклонил голову в знак приветствия.
– Я пришла поговорить.
Он отступил назад и сделал приглашающий жест. Комната была ей незнакома; длинный стол с полированной столешницей упирался в необъятное кожаное кресло, и там, перед этим креслом, лежали стопкой бумаги. Судя по всему, это был директорский кабинет; но Джеффри с такой непринужденной легкостью занял место во главе стола, что Делия, изумленная, сказала совсем не то, что хотела:
– Так это теперь ваше?..
– Нет, – ответил он небрежно. – Моего брата. Но пока он не приехал, я его заменяю. Ну, садитесь же.
Теперь, при свете ярких ламп, стало видно, что он совсем не изменился: щегольской костюм светло-песочного цвета, аккуратный темный галстук под стоячим жестким воротником, уверенные движения и живые, острые, всепроникающие глаза. Тщетно Делия искала в нем признаки усталости, сломленности. Казалось, они расстались вчера.
– Итак, вы пришли поговорить.
Какой разный смысл можно вложить в одни и те же слова, всего лишь изменив интонацию! Сухо, по-деловому – «Вы пришли поговорить. Я вас слушаю»; с оттенком недовольства – «Я знаю, беседа будет трудной…» Но Джеффри произнес эту фразу полувопросительно, с чуть насмешливым удивлением, и Делия взвилась, как на пружине:
– Да, пришла. Не ожидали от меня?