– Признаться, нет. Раз уж вы не захотели говорить со мной два года назад…
– Я не захотела?! Да вы и не пытались!
– Пытался, – сказал Джеффри сухо, разом скинув издевку. – И не один раз. Но к вам было не пробиться через кольцо ваших церберов.
– О чем вы?..
– Да перестаньте ломать комедию. Не такая уж вы наивная дурочка, чтобы позволить друзьям заморочить вам голову. Где вы были, когда они говорили мне в трубку: «Она не хочет вас видеть?» А письма – неужели их можно перехватить все до единого?
– Я ничего не получала, – сказала Делия упавшим голосом; страх растекался в груди, но она, не желая сдаваться, отчаянно металась сознанием по тем горячечным декабрьским дням. – Но ведь были же другие способы! Вы могли прийти сами, могли встретить меня у телефонной станции…
– Ну, знаете, я не мальчик за вами бегать, – отрезал он, и в его глазах появилось не виденное прежде, высокомерное, «да-ты-знаешь-с-кем-разговариваешь» выражение. – На мне нет вины. Если я однажды сделал вам больно, то не со зла. Но вы не дали мне и шанса объясниться.
Сейчас он скажет это, подумала Делия, похолодев. «Где вы были, когда мне самому нужна была поддержка?». Он скажет это – и будет прав. Но в кабинете воцарилась тишина.
Делия сглотнула комок. Кресло напротив грозно чернело, и перед ним, как перед тучей, чреватой молниями, нельзя было давать волю чувствам. Либо беги прочь, либо уж выпрямляйся во весь рост и встречай смерть достойно. Но в этот миг мучительница-память подсунула ей картинку: они с Джеффри стоят друг перед другом, разделенные узким прилавком; она расстроена чьей-то невинной стародавней ложью, и певучий голос, льющийся сверху, утешает ее. Какими сладкими, оказывается, были те слезы.
– Ну вот опять, – раздалось с другого конца стола, и Делия, уловив в его тоне досаду, поспешила взять себя в руки.
– Я не буду. Простите.
Он помолчал, глядя в темное окно, затем произнес спокойно, по-будничному:
– Вы все еще живете с Ванессой?
– Да, мы снимаем комнату здесь, в городе.
– Как она? Где работает?
– Устроилась недавно художником в мебельную мастерскую.
– А ваша сестра?
– У нее все хорошо.
Делия перевела дух. По крайней мере, он не гонит ее, и можно, не таясь, любоваться его хищной красотой, горьковатой, как крепкий чай; не думать о том, что было и что будет, а просто ловить момент, словно он последний.
– Давно вы в Мельбурне? – спросила она.
– Три месяца.
Так долго! А Ванесса не обмолвилась и словом. Хотя, быть может, она и сама не знала – или не хотела знать.
– И вам уже скоро возвращаться?
– В Аделаиду? Ну уж нет. Сыт по горло.
– Будете работать здесь вместе с братом? – обрадовалась Делия.
– Боже упаси: нас нельзя запирать в одной клетке. Да и лондонский магазин будет стоять без присмотра. Придется мне взять его на себя – надеюсь, ненадолго.
– Вы едете в Лондон?..
Он кивнул. Надежда, едва успев затеплиться, стала гаснуть. Лондон – это ведь не Аделаида, куда можно доехать на поезде за ночь. Это край земли!
– И… скоро?
– В феврале. Дождусь брата, повидаюсь с ним – много времени не нужно.
Тошнотой подступило отчаянье, и Делия, не в силах справиться с ним, поднесла руку к виску. Зачем она пришла сюда? Увидеть его – и тут же снова потерять?
– А можно мне с вами?
Выпалив эти слова, она ощутила, что краснеет. Влюбленная дурочка, забывшая всякий стыд! Не она ли дала себе клятву не выходить замуж и не бросать Ванессу? Окунув взгляд в тусклое зеркало столешницы, она раскаянно ждала ответа; и лишь сообразив, что его нет слишком долго, осмелилась поднять голову. Джеффри сидел, отвернувшись к окну, и в его позе больше не было привычной расслабленности.
– Я еду не один, – произнес он наконец.
Еще ни разу в жизни ему не было так тяжело говорить.
Бывают слова, которые невыносимо слышать. «Шансов почти нет». «Мы сделали все возможное». Тут ты не властен, и только временем спасаешься. Временем и жизнелюбием. Но говорить слова – легко. Правда или ложь, мед или яд – все выходило у него без усилий. А теперь рот был полон ножей.
– Так, значит, вы… – звеняще натянулось на той стороне стола и лопнуло, не выдержав напряжения.
– Еще нет, – сказал Джеффри, по-прежнему не глядя на нее.
– Когда?..
– Пока не знаю. Зимой, наверное. То есть, там это будет лето.
И – будто задули свечу – все стихло: ни слова, ни всхлипа; даже дыхания не было слышно. Он заставил себя посмотреть на нее, и по спине пробежал холодок от ее застывшего взгляда.
– Будь счастлив, – прошелестело сухо, колюче, как опавшая листва; и, медленно поднявшись, Делия направилась к двери.
Страх выдернул его из кресла, заставил настичь, поймать, сжать в ладонях побелевшее лицо.
– Смотри на меня! О чем ты подумала? Не смей, слышишь? Живи! – Он встряхнул ее, превозмогая желание отхлестать, как безумную, по щекам. – Я скоро вернусь. Я знаю своего брата: он не выдержит здесь долго. А я не выдержу там. Год-полтора, не больше. Ты дождешься меня?
Он прижал ее голову к себе, с такой силой, будто хотел унести в груди ее всю, а не один лишь образ; и она, сдавшись, поверила – словам ли, сердцу? – и только теперь облегченно расплакалась. Руки цепко обняли его – так хватается тонущий за своего спасателя, невольно толкая его ко дну. Джеффри ясно видел это дно: страдание той, кому он обязан был покоем в эти два года; страдание Делии, которая с его отъездом начнет лелеять в себе новые надежды; а для него самого – необходимость сделать, рано или поздно, тяжелый выбор. Но сейчас он был готов на что угодно, лишь бы выбросить Делию на берег.
– Мы сможем увидеться еще?
Ее мокрые глаза лучились, и он живо вспомнил, как изумляло его всякий раз это чудесное превращение. Теперь он знал, что бывает иначе, и серенькая девушка, однажды обернувшись красавицей, может остаться ею навсегда. Она была чем-то похожа на Делию – вот на эту преображенную, сияющую Делию, и первое время он смеялся над собой, полагая, что им владеет простая сентиментальность. Но оказалось, что его влечет не это, а стремление укрыться, найти спокойную, безоговорочную поддержку; а еще – вновь испытать саднящий восторг при виде того, как крошечная, почти детская туфелька мерно качает педаль и руки отдергиваются, точно обжегшись, от пылающих клавиш.
– Я найду тебя, – сказал он. – Но только ты обещай, что не будешь делать глупостей.
Отпустить Делию одну в такой час – об этом не было и речи. Джеффри вышел через черный ход и у магазина встретил ее, все еще взволнованную, но не вызывавшую тревоги. Людей вокруг было немного – театральные представления уже начались, так что их вряд ли могли бы заметить. По дороге почти не говорили; Делия крепко держалась за его руку, словно боясь упустить, а он старался не думать о том, какую заварил кашу. Луна бельмом висела над домами, но фонари гнали прочь ее ледяной свет и, мерцая, добродушно подмигивали прохожим. Что бы там ни было, а он сказал Делии правду. Его место – здесь. Сейчас он будет рад Лондону, новой обстановке, новым лицам; но рано или поздно его потянет назад. Город его примет, даже если не примет семья.
Ее дом был за конским базаром – вполне приличный каменный дом, во всяком случае, снаружи. Подниматься Джеффри не стал, зная, что Ванесса не захочет с ним разговаривать. Ободряюще пожал Делии руку; затем, пристально глядя ей в лицо, освещенное ярким фонарем, спросил:
– Так я могу быть за тебя спокоен?
– Конечно, да, – ответила она с показной досадой. – Не такая уж я дурочка.
Он едва успел отметить, как сильно она изменилась, и вдруг сквозь всю эту браваду проступило беззащитно-доверчивое, как на полузабытом концерте в зале мэрии. Что она спросила тогда – уснул ли султан?
– Скажи мне… кто я?
Два больших сердоликовых глаза были полны надежды и мольбы, и он прекрасно знал, что за слово она хочет услышать. Произнеся его, Джеффри не соглал бы. Но сейчас – эта мысль явилась из ниоткуда, сама собой – он должен был скрыть правду, чтобы спасти ее.
– Ты Делия Фоссетт. Ты приехала из Лонсестона три года и три дня назад, потому что хотела стать свободной. И ты ею стала – не отводи глаз! – и все в твоей жизни будет хорошо, покуда ты помнишь, кто ты такая.
Он наклонился, тронул губами высокий светлый лоб и, не простившись, зашагал прочь по Бурк-стрит – темной, широкой и прямой, как стрела.
45. Северный Мельбурн
Кажется, она заснула где-то в Крейтоне – или в Сеймуре? – и добрых три часа бродила по колено в сырой траве, говорила с каким-то монахом и разгоняла полчища птиц на болотах. Сны были цепкими, шальными, и она почувствовала облегчение, когда слуха вновь коснулась деловитая колесная дробь.
– Подъезжаем, – сообщил ей Нинни, отложив книгу.
За окном подрагивал угрюмый индустриальный пейзаж: склады, ангары, сортировочные станции. Трудно было поверить, что где-то сейчас лежит снег, сахарно-белый, глубокий; и она не поверила бы, пожалуй, если бы еще вчера не стояла на этом снегу.
От сидячего сна затекло все тело, и мучительно хотелось потянуться, вскочить; но в тесном купе, перед тремя парами любопытных мужских глаз, пришлось довольствоваться лишь переменой позы. Делия, скучая, смотрела в окно: она успела подремать утром, в самом начале пути. Девять часов езды – испытание не из легких, особенно теперь, когда короткий отпуск уже позади, и снежные горы кажутся не более реальными, чем монах из ее сна. Но до чего там было хорошо, боже мой; и как тянет вернуться туда еще раз. Жаль, что зима почти на исходе.
Поезд еще только сбрасывал скорость, подползая к станции, а все вокруг уже беспокойно шевелились: пожилой сосед по купе складывал газету, приятель Делии доставал с багажной полки ее сумочку и шляпку, и Нинни с серьезным видом протирал очки, избавляясь, очевидно, от остатков розовой каникулярной дымки. Самые нетерпеливые уже топали в коридоре, пробираясь к выходу. Наконец что-то лязгнуло, вагон дернулся и встал.