Савва Яковлевич Дерунов родился 5 января 1830 или 1831 года В деревне Большие Ветхи. Пошехонского уезда Ярославской губернии. Родители его — крестьяне. Отец умер, когда Савве было семь лет. Семья жила бедно.
Десяти лет Дерунова отдали в другое село в услужение к родственнику в кабак. Через несколько лет (очевидно, в 1844 или 1845 году) его отослали в Москву к другим родственникам. Дерунов стал служить у них в пивной лавке. К тому времени он самостоятельно овладел грамотой и вскоре пристрастился к чтению, а затем и к сочинению песен и собиранию фольклорных материалов. Дерунов постоянно служил в пивных лавках, а в начале 50-х годов приобрел свою «портерную».
В середине 50-х годов оп познакомился с «писателем-самоучкой» Ф. Ф. Венцовым, торговавшим в табачной лавке. Венцов и был его первым литературным учителем.
В 1856 или 1857 году Дерунов уехал в село Козьмодемьянское Пошехонского уезда, где и провел остальные годы жизни, лишь изредка выезжая за пределы своей губернии, в Москву и Петербург. Причиной возвращения в деревню Дерунов в автобиографии называет нездоровье. В селе он снял харчевню, затем приобрел около 50 десятин земли, на которой вел хозяйство.
Активно участвовал Дерунов в пореформенную пору в работе земских учреждений. Долгие годы был уездным, а затем губернским гласным, членом училищного совета — попечителем школы в Козьмодемьянском. Особенно много сил Дерунов уделял борьбе за права и совершенствование земской школы, за связь ее с крестьянской жизнью и трудом.
Он был человеком деятельным, интересы его широки и разнообразны. Ему принадлежат труды по этнографии, сельскому хозяйству (особенно маслоделию), кустарной промышленности, народному образованию, земскому делу. За сельскохозяйственные продукты Дерунов не раз получал медали на различных выставках. Был удостоен звания члена-корреспондента Общества любителей естествознания, этнографии и антропологии при Московском университете. Постоянно выступал с корреспонденциями о местных делах в провинциальной и столичной печати.
Письма Дерунова свидетельствуют о его несомненной образованности и многообразных ь -ересах. Он был склонен ко всякого рода теоретическим размышлениям. В письмах к А. М. Скабичевскому [1] он, например, вспоминает о своих спорах с ним насчет значения естествознания и статей Д. И. Писарева. «Я еще не разучился верить в его авторитет и громадный талант», — пишет он 10 января 1894 года.
Дружеские отношения связывали Дерунова с другим литератором — ярославцем Л. Н. Трефолевым. Знакомство с Суриковым состоялось, видимо, ранее, чем тот взялся за собирание «Рассвета». Дерунов неоднократно (в автобиографии, в стихотворении «Юнцом на Зубовском бульваре...» и т. д.) заявлял, что тесное их знакомство завязалось в Москве в 1857 году. Однако если даже память не изменила в данном случае Дерунову, все же эта встреча могла носить лишь мимолетный характер. Суриков, обращаясь к Дерунову 13 мая 1872 года, пишет, в частности: «Извини, брат, мою бесцеремонность, что я начал мое письмо словами «Друг Савва Яковлевич», но что делать: так сорвалось или я так чувствовал». [2] По тону письма незаметно, что знакомство поэтов давнее.
В последние годы жизни Дерунов почти утратил зрение, письма и стихотворения последних лет записаны под его диктовку. Умер он 29 (по другим сведениям — 30-го) июля 1909 года.
Обстоятельная автобиография Дерунова, касающаяся первых десятилетий его жизни — дореформенного времени, частично опубликована в журнале «Родная речь» (1897, №№ 14—24).[3]
Первые стихотворения Дерунова появились в печати в начале 1860-х годов. В течение жизни он печатался в «Воскресном досуге», «Грамотее», «Развлечении», «Народном чтении», «Народной беседе», «Иллюстрированной газете», «Иллюстрированной неделе», «Мирском вестнике», «Будильнике», «Пчеле», «Живописном обозрении» и других. Он был участником едва ли не всех сборников стихотворений «поэтов-самоучек», изданных при его жизни: «Родные звуки» (вып. 1— М., 1889, вып. 2 —М., 1891), «Наша хата» (М., 1891), «Звезды» (М., 1891), «Думы» (М., 1895), «Грезы» (М., 1896), «Нужды» (М., 1896—1897).
Подготовленные Деруновым к печати сборники его стихов не раз запрещались цензурой в Москве и Петербурге. Только в конце жизни, в 1904—1906 годах, ему удалось издать четыре тоненькие книжечки стихов (местом издания в них обозначено Пошехонье). Это первая («Бедный Ваня подкидыш»), вторая, третья и четвертая (все под названием «Стихотворения») «розовые книжки». Они адресованы «детям-грамотеям» (первые две) и «подросткам-грамотеям».
Основные псевдонимы Дерунова: Востробородов, Сербский, Слово-Добро.
183. Учитель
Осенью в сумерки улицей
Тихо старушка идет.
Дождик стучит, гололедицей
Грязную землю кует.
Палкой старушка заступалась
С краю, у кельи худой;
С шумом окошко откуталось —
Дедушка смотрит седой.
«Что тебе надо? Не стукайся,
Стекла не выбей — смотри!»
— «Полно, Матвеич, не гневайся,
Встань, подымись, отопри!..»
Круто окошко закрылося,
Скрипнула дверь под крыльцом,
В улице грязь осветилася
Вмиг, и стемнело потом.
«Савишна, эк как промокнула,
Ну-ка, разденься скорей!
Дрожмя дрожишь, ты прозябнула,
Дождик пробил до костей.
Где пропадала, где бегала?
С год не видались с тобой!..»
— «В городе, сына проведала,
Умер ведь Саша-то мой!
В Лавру ходила, молилася,
Шла взад, к селу подошла,
Весть мне от Саши прислалася:
Болен; к ему побрела.
Ныли усталые ноженьки;
Надо на Сашу взглянуть,
В город пришла я, с дороженьки
Некогда было вздохнуть.
Слышу, в больнице преставился
Саша, и ноги не шли,
Капали слезы, катилися, —
Шла, не видала земли.
Шла, из больницы встречается
Гроб одинокий, везут...
«Саша!» — кричу, обрывается
Голос, возница грозит.
Шла до кладбища, сердечушко
Билось, шептало: «Иди,
Сын твой в гробу, Александрушко,
Ног не жалей, проводи».
Вот и кладбище, пыль носится...
«Душу раба упокой!
Раб Александр поминается...»
Кинулась на гроб шальной,
Крикнула: «Саша! Родимая
Мать я твоя, погляди!»
Кто-то вскричал: «Сумасшедшая,
Далее, прочь отведи!»
Памяти тут я лишилася,
Долго лежала больной.
Хворость прошла — захотелося
Знать мне, как умер сын мой.
Саша учитель был, детушки
Слушали, что он читал.
Старший на Сашу за книжечки
Что-то озлился, серчал.
Саша был горд, с старшим-набольшим
Смело о всем говорил,
В три дуги гнуть пред начальником
Спину свою не любил.
Злился начальник — озлобился,
Отнял и должность потом,
Детушки с Сашей прощалися,
Плакали горько о нем.
Как не заплакать — он маленьких
Детушек страстно любил.
«Вырасту, буду учителем», —
Бредил во сне, говорил.
Речи лились непонятные...
Плачет, на деток глядит,
Скажет: «В них силы могучие
Гибнут». И сам задрожит.
Саше нет должности — маялся,
Деток кой-где обучал;
С нужды ль, с натуги ль измучился,
Да и в больницу попал.
Боль доконала детинушку,
Всё он меня вспоминал:
«Эх, увидать бы хоть матушку!»
Умер, родной, не пождал.
Горько, Матвеич, я плакала,
Сердце щемило тоской;
Радость была — и та сгинула.
Как доживу я век свой?
Дряхлая старость подкралася,
Некому очи закрыть».
На печь старушка взбиралася
Слезы свои осушить.
1871
184. Думы пахаря
Каплет дождичек, брызжет кругом,
Облака потемнели, сбегаются,
Из них грянул раскатами гром,
Небеса полосой растворяются.
В поле пахарь на лошадь кричит,
Она встала в бороздке, усталая;
Пахарь поднял косулю, стучит,
На лице грусть-забота немалая.
«Ну, родная», — лошадку махнул,
Пошла лошадь вперед, закачалася,
Пахарь молвил, глубоко вздохнул:
«Что за горе, за жизнь навязалася.
Сколько силы работай, положь —
Прибыль к осени выйдет бросовая,
И сбивайся с копейки на грош.
Не поймешь, что за жизнь бестолковая!
Отчего же такое житье
Мужик терпит и с ним не справляется,
Неисходное горе свое
Разрешить, извести не старается?
Иль незнанье всему голова,
Или люди?» Гроза разразилася,
Принагнулась с цветами трава,
Под дождем полегла, наклонилася.
<1872>
185. Стеша
Ветер сердито в трубе
Свищет, поет, завывает;
Стужа хозяйкой в избе
Из угла в угол гуляет.
Сор и разбросанный хлам,
Видны лохмотья худые,
Стскол нет целых у рам,
Дыры повсюду сквозные,
Иней блестит из трубы,
Тает и капли роняет.
Люлька висит средь избы,
В ней паренек засыпает.
Старшие дети кричат,
По полу скачут, играют,
В рваных рубахах дрожат, —
Холодно, на печь влезают.
А горемычная мать
Горем убита, бедою,
Крика не слышит ребят,
Очи сверкают слезою.
Как неживая, она
Голову держит руками,
Щеки белей полотна,
Косы повисли прядями.
Смолоду вольной взросла,
Замуж пошла самоходкой,
С мужем согласно жила.
Стешу в селе звали «ловкой».
Первой жать, прясть и косить
В волости Стеша считалась,
Деток погодно родить
С бабой любою равнялась.
Сыто жилось от труда,
Стали им люди дивиться,
Да вот случилась беда,
С нуждою пришлось поводиться.
Рядом случился пожар:
Искру в сенях заронили,
Дом охватил сильный жар...
Сына в избе позабыли.
Бросился муж доставать
Стешин ребенка соседа, —
И не вернулся назад,
Не отыскали и следа.
Стеша осталась вдовой
С кучей детей — малолеток;
Сердце съедает тоской:
Как ей поднять своих деток?
«Мама! — ребятки кричат, —
Ты бы нам есть положила...»
И горемыки дрожат:
Стужа и печь остудила.
Стеша на деток глядит,
Горе ей грудь разрывает;
Ветер поет и свистит,
Вьюга в щелях завывает.
<1872>
186. Песня
Разбушуйтесь, ветры буйные,
Унесите, чтобы не было
Зла, неправды, дальше за море,
Жизнь о них чтобы не ведала.
На полях, лугах, дороженьках,
На селе, в семье согласная,
Жизнь иная придет — явится,
Будто зорька в небе ясная.
Разбушуйтесь, ветры буйные,
Унесите дальше за море
Зло, неправду с света белого...
Без них жить бы — горе не горе.
<1872>
187. Песня
Свищет за окошком,
Вьюга ходит, вьется;
Где-то на селеньи
Песенка поется.
Песенки мотивы
За сердце хватают.
Радость иль страданье
Звуки выливают?
Все, кажись, невзгоды
Все прошли, забыты,
Луч блестит свободы,
К знанью путь открытый.
Людям жизнь иная,
Новая настала;
Правда ль? Но в ответ лишь
Вьюга завывала.
Песня, та же песня,
Грустная, былая,
Над селеньем та же
Ночь висит глухая.
<1872>
188. «Ярко в небе месяц...»
Ярко в небе месяц
Над селом сияет,
Черные избушки
Светом обливает.
Снежные сугробы
Выше изб и тына,
Нет нигде прохода, —
То ли не картина?
Кое-где мелькает
Свет из окон бледно,
А заглянешь в избу —
Холодно и бедно.
Люди, как больные,
Ходят, точно тени,
Говорят, что это
Будто всё от лени...
Лень тут или горе,
Жизнь — тьма без рассвета?
Думаешь, гадаешь, —
Нет тебе ответа.
Жизнь ты, жизнь лихая,
Больно гнешь и давишь;
Силы, труд наш, слезы
В медный грош не ставишь.
<1872>