Певец: Если в его жизни происходило то, о чем он не хотел говорить, значит, никто, кроме него, не имел права это обнародовать.
Драматург: Раз мужик подписал контракт на величие, значит, разделяет себя с миром. И нет конкретных женщин, нет конкретных семей.
Депутат: Нет уж, народный артист – это не индульгенция. Это образец для подражания. С него берут пример. Вести себя надо порядочно не только на экране и на сцене, но и в своей семье.
Блогер: При всем уважении к Григорию Санычу, надо было при жизни расставлять акценты, а не прятать голову в песок. И тогда у детей не было бы такой головной боли.
Актриса: А представьте, что Гриня признается в измене? Я думаю, разразилась бы атомная война, дочь спалила бы Вселенную! И хорошо, что открыто не гулял, а тихонько завел себе душевную подругу на стороне. Иначе какой пример для нашей молодежи?
Дочь: Почему вы так легко отказываетесь от моего папы и так просто соглашаетесь с этими сплетнями? Ведь дело даже не в том, что нам сложно в это поверить. А в том, что поверили все остальные, хотя это продолжает оставаться неправдой.
Драматург: Мы не отказываемся и не соглашаемся. Мы просто по-человечески понимаем вашего отца. Нормальный мужик оказался. Тоже мне невидаль – вторая семья. Ну что вы такого узнали? Вы как будто вчера родились, у половины (если не более) страны – внебрачные дети.
Певец: Правильно, но та половина страны (если не более), родившая от сантехника Васи, помалкивает в тряпочку и не трясет на телевидении грязным бельем.
Актриса: Это не грязное белье. Это божий промысел. И пусть та девушка поначалу повелась на взрослого знаменитого актера, но она за это заплатила и пронесла свой крест через всю жизнь. Тихо и скромно вырастила прекрасного сына, ни на что не претендуя.
Драматург: Зато Гриша воспитать дочку достойно не сумел. Сидит тут в истерике бьется, обзывается, топает ножками. Лиля, вы ведете себя слишком самонадеянно, по-хозяйски! Народную любовь надо еще заслужить, она по наследству не передается. Вам вообще ничего не передалось. Если уж сравнивать, то парень больше похож на Гришу.
Лиля (теряется лишь на секунду): Я пострадавшая сторона, и вы меня еще совестите!
Батюшка: Вам надо понять, что отец любил не только вас. Эгоисты не бывают счастливыми. Простите отца, примите брата в семью!
Аплодисменты в зале.
Дочь (разражается обличительной речью): До чего у вас все просто! Просто изменили, просто родили, просто извинились, просто признали… Вам всем на пальцах приходится объяснять обыкновенные вещи, что неприлично спать с чужими мужьями, неприлично говорить о своих абортах (если это не исповедь), неприлично распускать сплетни, неприлично сниматься голыми… Налетели стервятники, выползли гады из всех щелей, завсегдатаи ток-шоу, бывшие завистники и подхалимы, поглумиться над Глыбой, хайпануть на чужой трагедии. Потирают ручонки, подленько хихикают… А что такого? Все гуляют, и этот гулял! Как вам всем хочется опустить моего папу до своего уровня. Чтобы он оказался таким же низким и подлым! Как вам хочется сделать его гадким! Но только он вам не ровня. Не бывает среди актеров святых, вы говорите? А вот бывает! Мой папа был святым! Вы можете не верить, смеяться надо мной, называть наивной и избалованной. Он был порядочным!
Драматург (подавляя зевоту): Да, порядочным ходоком, только скрытным. Все порядком утомились вашим шекспировским монологом, полным театрального трагизма.
Ведущий: Наличие сына не ставит под сомнение заслуги и положительные качества Григория Саныча.
Актриса: Ну посмотрите, какой Гриня был породистый зверюга! Зона поражения Гришиного обаяния была впечатляющей. Честно сказать, он по женской части сильно свирепствовал. Без похождений просто чах на глазах. Ему даже не женщины, а впечатления от них были нужны. Разве можно за это осуждать? И раз уж у нас зашел такой разговор, то у меня тоже произошел с ним краткосрочный роман на съемках в Риге.
Ведущий (загораются глаза): Мы готовы сделать под вас выпуск. Дети были?
Актриса (с хохотком): Мне тогда было не до детей. У меня случился… выкидыш. Я много снималась. Режиссеры в очередь выстраивались. Мужчины толпами ходили…
Продюсер: Все о себе да о себе! Это программа не о вас, уважаемая! На каждом углу рассказываете о своих несуществующих романах. Мы уже устали читать про ваши многочисленные аборты, глядеть на вашу неудачную пластическую операцию. Все никак не переживете благополучно свой климакс.
Зал гудит. Актриса скулит. Выясняется, что драматург – бывший муж актрисы.
Драматург (кричит продюсеру): Тебе пора е(пи-и-ип)о начистить!
Ведущий: Так, давайте сейчас все успокоимся…
Продюсер: Рискни, падла! Всю жизнь напрашивался Грише в друзья. Мечтал, чтоб он твои бездарные пьесы на Трехгорке ставил. Ты ему завидовал! Он умер, и теперь появилась возможность отомстить, втоптать его в грязь, сравнять с собой.
Драматург срывается с места и пробует втащить продюсеру. Тот обороняется и прячется за диван. Их пытаются разнять.
Депутат: Да угомонитесь уже, деятели искусств!
Ведущий просит скрипача сыграть что-нибудь под финал. Роялем в кустах оказывается скрипка. Инструмент надрывается, рвет душу.
Ведущий (под звуки Равеля, на фоне безобразной потасовки): Наше эфирное время подходит к концу. Как жаль, что зачастую родные и близкие не могут понять, что они родные и близкие. Мы будем следить за этой историей. Берегите себя и своих близких.
Отъезд камеры. Внизу экрана бегут титры.
Я бы не вспомнил об этой истории. Но побочный эффект узнавания нового (или хорошо забытого старого) не дал забыть о ней. Отовсюду, почти из каждого утюга хлынуло потоком имя Кармашика. И дочка его не сразу стаяла в памяти. Заглядывал к ней в соцсеть. Все как положено для профиля одинокой ляльки: красивые платья, светские мероприятия, умные цитатки. И ни одной фотки в купальнике с заморского отдыха.
Прокыш наказал малость попасти этого скрипача. Ничего особенного: чем занимается, куда ездит, с кем общается… Значит, там наверху держат руку на пульсе.
Бог знает, сколько времени я потратил бы на это, если бы не инфа от соседей: скрипач сразу после эфира технично свалил со съемной фатеры. Приехала за ним какая-то баба на черном джипе (номера не засветила) и увезла со всеми пожитками в неизвестном направлении. Видимо, навстречу новой прекрасной жизни.
– И как его теперь выцепить? Нигде не прописан: ни в Москве, ни у себя. Симка левая. Телефон левый. Камеры ничего не дали.
Прокыш, сплетя пальцы на затылке и растопырив локти, крутился в кресле:
– И база ЗИЦ ничего не дала. Странное дело, если не сказать больше. Ну ладно, уже есть за что сцапать – человек без регистрации дышит. Хоть поквартирный обход научился делать. Ни одна камера не даст того, что дают разговоры с жителями. Это называется «владеть достоверной оперативной информацией на территории обслуживания» – важничал Прокыш в своем излюбленном покровительственном образе, придавая словам житейскую мудрость, значительность.
– Может, его через редакцию выцепить? С ними-то он связь поддерживает.
– Без заявы да с голыми руками в редакцию особо не сунешься. Пошлют куда подальше и правильно сделают. До суда придется ждать. А после заседания «выставить ноги». Но тоже палевно, будет херова куча журналюг. Самый бесполезный и поганый народ. Вот кому спозаранку и до поздней ночи разгружать вагоны с углем. И так до посинения, пока не передóхнут, чтоб от безделья не маялись и не мешали работать.
Прокыш с недавнего времени недолюбливал журналистов – его новое «увлечение».
– Не факт, что явится, – предположил я, – тупо зассал. Или ему теперь некогда – отправится на новоявленные скрипичные гастроли.
– Опасные гастроли… Кстати, насчет гастролей! Гошан, ты как самый культур-мультурный из нас сгоняй-ка на Трехгорку. Надо сопоставить даты гастролей с датами тех писем и телеграмм, которые скрипач предъявил. Не бог весть что, но уже кое-что. Надо же и нам имитировать бурную деятельность, шевелить ложноножками.
Мне не очень пришлась по душе перспектива угрохать на это сомнительное мероприятие свой единственный отсыпной.
– А вдруг не Гришин почерк? Чего заранее гоношиться?
– Суд может и не назначить почерковедческую экспертизу. Здесь бабка надвое сказала. Работаем на опережение. Аблакат будет стряпать внесудебную.
– А чего Кармашики сами туда не поедут?
– Руководство театра с ними в контрах. Дочка и там успела посраться. Видите ли, на передачу не явились. Сам же знаешь, Гришины бабы не в адеквате, планку им сорвало.
– Это вообще-то аблакатские обязанности.
– Аблакат нынче едет в Калиновск разнюхивать про эту скрипично-швейную семейку. Иначе Гришина саранча выест его без гандона. Ему проще, он хотя бы через адвокатский запрос может действовать.
Пришлось делать вид, что проникся важностью, брать под козырек и ехать в центр.
Сам театр располагался недалеко от Трехгорной мануфактуры. Сориентировался. Да и трудно не заметить здание в монументальном стиле сталинского ампира с портиком. Давно не был в театре. Точнее, ни разу, если не считать школьных лет. Но не зря Прокыш считает меня самым «культур-мультурным». Отовсюду знаю понемногу: в каком городе похоронена Цветаева, в каком году произошло Цусимское сражение, кто на Чемпионате Европы 1960 года забил победный мяч…
Взявшись за резную ручку, с усилием оттянул на себя дубовые двустворчатые двери, предвкушая встречу не иначе как с самим Гришей. Но ожидание и реальность – две вещи несовместимые. Внутри долго мурыжили:
– …а что вы хотите, – разводила руками администраторша, постоянно с кем-то созваниваясь, – театр еще на гастролях.