Кризис школ символистов и акмеистов, появление на рубеже становления крупнейшего в мире тоталитарного государства таких художников, как Мандельштам и Пастернак, впервые наполнивших абстрактные общечеловеческие символы и метафоры хасидским и талмудистским мироощущением, ознаменовали начало нового этапа развития русской поэзии, продолженного уже в 70-е годы в творчестве Иосифа Бродского. Это дало русской поэзии многомерность, расширив рамки христианской традиции, позволив ей соприкоснуться с ветхозаветной культурой и философией непосредственно.
Возникновение государства Израиль, возродившего культурные и географические реалии Ветхого Завета, послужило импульсом для развития современной поэзии, дав ей конкретное национально-историческое содержание. Обращение к праязыку, синтез древней философии и новейшей политической обстановки, возвращение от антропоморфизма к невидимому космическому Богу, — свидетельства новых тенденций в сегодняшней поэзии.
Эту трансформацию в разной степени можно проследить на примере творчества нескольких поколений русских поэтов послевоенной эпохи — от Арсения Тарковского, Бориса Слуцкого, Давида Самойлова и Семена Липкина до Александра Кушнера, Анны Наль, Елены Аксельрод и Ларисы Миллер.
В то же время это не могло не вызвать раскола в российской литературной среде, усугубленного распадом большевистской империи и обострением межнациональных конфликтов. Явственно обозначились проблемы духовного выбора для «полукровок» — русских поэтов диаспоры. Следствием явилась резкая поляризация позиций и проявление откровенно антисемитских мотивов у русских авторов «национально-патриотического» направления — Юрия Кузнецова, Глеба Горбовского и других. Все это поставило российскую поэзию перед альтернативой — обогащение на основе синтеза иудео-христианской культуры или шовинистический изоляционизм.
Неторопливо истина простая
В реке времен нащупывает брод:
Родство по крови образует стаю,
Родство по слову — создаст народ.
Что еще поразило меня в Израиле? Пожалуй, старики, — свободные, как и дети, оживленно жестикулирующие и громко переговаривающиеся. Помнится, на одном из концертов один почтенного возраста человек, сидевший в последнем ряду, начал громко жаловаться, что он плохо слышит. «Садитесь в первый ряд», — предложил я ему, — и будет хорошо слышно». «Нет, — возразил он, — я хочу, чтобы мне было слышно здесь». Старики здесь не боятся быть такими, какие они есть, — шумными, наивными, размахивающими руками, смешными и беспомощными. Им не надо отворачиваться и втягивать голову в плечи на улице или в автобусе под откровенно насмешливыми, по-хамски презрительными взглядами, рискуя на каждом шагу нарваться на неожиданное оскорбление «жиды проклятые». Они у себя дома, в своей стране.
Это непривычное чувство защищенности, всеобщего братства и дома, гордости за свой народ впервые в жизни возникло и у меня, и, пожалуй, это самое дорогое приобретение за долгие годы ощущения себя «человеком второго сорта».
Торжественно провозглашенная большевистскими идеологами новая общность людей, Советский Союз, с треском распалась — и обнажились во всей неприглядности звериный национализм и религиозная нетерпимость. Взрывная ядерная реакция начала неостановимо расщеплять не только бывшую сталинскую империю — «тюрьму народов», но и сами отделившиеся страны, казавшиеся мононациональными. На наших глазах распалась на части Грузия, насмерть воюют между собой кланы в Таджикистане, негасимым пожаром то тлеет, то снова вспыхивает Чеченская война, угрожая поджечь весь Северный Кавказ.
Антисемитизм однако — это не просто разновидность шовинизма. Как показал печальный опыт истории, раковая опухоль антисемитизма поражает общество, обреченное на фашизм и последующую катастрофу. Обвинения и угрозы в адрес евреев, поджоги и взрывы синагог, зловещий миф о «тайных сетях сионизма», опутывающих всю планету, — уже испытанный Гитлером метод оболванивания народа и расправы с политическими противниками. Тот небывалый в истории даже дофевральской России разгул «народного» антисемитизма, который искусно управляется красно-коричневой оппозицией, объединившей юных фашистов и старых гебешников, макашовых и баркашовых, и которому потакает наше слабое «демократическое» правительство, то слегка журящее национал-патриотов, то кокетливо с ними заигрывающее, оставляет мало надежды на чудесное исцеление больного.
Помню, в конце декабря 90-го мы улетали в Москву через Варшаву из аэропорта Бен-Гурион. Это было незадолго до войны в Персидском заливе. Уже перед самым вылетом неизвестный позвонил в диспетчерскую и сообщил, что в наш самолет подложена бомба. После тщательного обыска самолета всех пассажиров заставили ждать в порту три часа — контрольное время полета от Тель-Авива до Варшавы. За это время несколько раз один за другим в аэропорту садились огромные аэробусы фирм «Малев» и «Лот» с сотнями эмигрантов из СССР. Общество «Сахнут» прямо рядом со взлетно-посадочной полосой разбило большой палаточный лагерь для размещения прибывших. Это была уже не эмиграция, а бегство.
Мы летели обратно в полупустом самолете, и мне на память приходил «Корабль дураков», но не Эразма Роттердамского, а Стенли Крамера.
Посещение Израиля в ноябре 2000 года, когда мы приезжали выступать с коллективом бардов, участвовавшим в проекте «Песни нашего века», пришлось на новый виток интифады и военной напряженности. Снова начались беспорядки на территориях и взрывы на автобусных остановках и базарах. Мне довелось выступать в Натании, где мы жили в гостинице клуба, принадлежащего партии Ликуд. На стенах зала висели большие цветные плакаты с видом Иерусалима, на которых по-русски было написано:
И врагу некогда не добиться.
Чтоб склонилась твоя голова.
Палестинцы опять потребовали раздела Иерусалима и начали широкую кампанию терактов и провокаций, убивая израильских поселенцев на территориях и подвергая обстрелу городские районы.
В связи с этим нельзя не вспомнить, что Иерусалим, более 3300 лет бывший еврейской столицей, никогда не был столицей какого бы то ни было арабского или мусульманского государства. Единственное арабское государство, возникшее на этой земле в итоге арабского завоевания в 635 году, просуществовало всего 22 года. Даже во время оккупации Иерусалима иорданцами они не сделали его своей столицей. В священном еврейском писании Танахе Иерусалим упоминается более 700 раз, а в Коране — ни разу. При этом арабы на Ближнем Востоке контролируют 99,9 процента всей территории, а Израиль — лишь одну десятую долю процента. Израильтянам некуда отступать.
Помню, в ноябре 2000 года в Натании я проснулся ночью от яркой вспышки, за которой последовал глухой раскат. Как раз накануне закончилась конференция Лиги арабских стран, угрожавшая Израилю войной. Через минуту — новая вспышка и новый удар. «Артобстрел», — подумал я, мгновенно вспомнив свое блокадное Детство. И только шум хлынувшего затем дождя заставил меня понять, что это гроза.
Несмотря на растущую военную напряженность, дни, проведенные в Израиле, напомнили мне о чувстве собственного достоинства. Том чувстве, которое с детства тщательно вытравливалось во мне и моих сверстниках под пионерские барабаны и комсомольское хоровое пение, под победные марши сталинских парадов и пьяный мат глумящейся толпы. Нас не учили любить, учили только ненавидеть — классовых врагов, инородцев, абстракционистов, сионистов, уклонистов — всех, на кого в очередной раз направлен указующий перст. Жизнь моего поколения невозвратно потрачена в этом больном ненормальном обществе, пораженном паранойей всеобщей ненависти. Но я рад, что хотя бы в конце пути увидел мир, где, возможно, будут жить не ненавистью, а любовью.
В шумном портовом городе Хайфа на склоне вершины Кармель, где стоит монастырь кармелитского ордена, построенный еще крестоносцами, и у подножья которой находится гробница Ильи-Пророка, я увидел в парке большой странного вида храм, не похожий ни на синагоги, ни на христианские церкви, ни на мечети. Храм этот увенчан золотым, нестерпимо полыхающим на солнце куполом и хорошо виден с моря на фоне зеленого склона. Поставлен он здесь приверженцами одной из самых молодых на нашей планете конфессий — «бахай», которая провозглашает единство всех верований, поскольку Бог един, и всеобщую любовь между людьми. Последователи этой религии одинаково поклоняются Христу, Магомету, Будде и Иегове.
Необычный этот храм стоит в огромном тенистом парке, посаженном прихожанами: каждое новое дерево здесь — форма молитвы.
В удивительном этом парке, как в дендрарии, сошлись вместе растения Запада и Востока, Севера и Юга, как бы демонстрируя людям возможность мирного и дружного сосуществования. Среди причудливого лабиринта дорожек, на клумбах, засаженных яркими и диковинными цветами, возвышаются бронзовые изваяния экзотических животных и птиц, населяющих нашу планету.
Негромкое пение птиц и шелест густых ветвей струятся над немноголюдным парком. Не странно ли, что уникальный этот храм, декларирующий любовь, так же как и храмы трех древнейших религий, встал именно здесь, на этой крошечной, истерзанной кровавыми междуусобицами земле, где когда-то зародилась человеческая цивилизация? Видимо, недаром слово «адам» на иврите означает «человек».
Я снова смотрю на карту Израиля, висящую над моим письменным столом, на коричневые горы, изрезанные речными долинами, где Моисей сорок лет водил свой народ «по оккупированным территориям», на зеленые краски лесов, на голубые пятнышки морей и озер.
В 1997 году мы, вместе с моим другом израильским геологом Арье Гелатом, анализируя эту карту, на основе совместной интерпретации геологических и геофизических данных высказали предположение, что тянущаяся с севера на юг описанная выше сквозьлитосферная трещина, раскалывающая твердую оболочку Земли, которая носит название трансформного разлома Мертвого моря, на самом деле преобразуется в рифт — расширяющуюся трещину, края которой раздвигаются в разные стороны, понемногу превращая Мертвое море в зародыш нового океана. Я докладывал об этом на Международном геологическом симпозиуме в Тель-Авиве.