И жить еще надежде… — страница 26 из 150

У одного из братьев, Генриха — была хотя небольшая, но своя комната, на стене которой красовался огромный портрет хозяина работы Михаила Кулакова. В комнату эту набивалось обычно несметное количество народа, сидевшего ночи напролет в густом табачном дыму. Поскольку дом располагался рядом с Московским вокзалом, он служил также постоянным местом ночлега для заезжих москвичей. Родители братьев сами с удовольствием принимали участие в застольях, чтобы выпить рюмку водки и послушать «современную молодежь».

Помнится, именно в квартире Штейнбергов был придуман шуточный «радиорепортаж», посвященный юбилею Глеба Семенова, которому в 1958 году исполнилось сорок лет (безнадежно много, как мы считали тогда). Авторами юбилейной передачи были Шура Штейнберг, Глеб Горбовский, Нина Королева, Яков Виньковецкий и некоторые другие. В репортаже изображалось торжественное прибытие персонального поезда с юбиляром в Ленинград и встреча его на Московском вокзале — пародия на официальные приемы «высоких гостей». При этом «пионерка Маша Веселкина», поздравлявшая юбиляра от имени студии литературного творчества Ленинградского дворца пионеров, читала приветственные стихи, начинавшиеся такими строчками:

Все радостней солнце родимое светит,

И звезды сияют на башнях Кремля,

И в ваше великое сорокалетье

Колхозные жнейки пахают поля.

Вся сцена была выдержана примерно в том же тоне. Нашли в ней отражение и другие литературные группы, прежде всего ЛИТО, которым руководил Давид Яковлевич Дар, увлекавшийся в то время путешествиями на мопедах со своими учениками. Он появляется «на моторище одноцилиндровом», в окружении своих питомцев и «рабочею тематикой потряхивает».

Но не дрогнул Глеб — дрыгнул ноженькой.

Он сказал им пару слов тихим голосом.

Тут и сгинул враз окаянный Дар,

А и с ним дадарчата в тартарары…

Примерно через год после этого был придуман и записан на магнитофон второй радиоспектакль, на этот раз уже фантастического содержания, созданный примерно тем же авторским коллективом. Тогда как раз начались полеты в космос, и действие начиналось с того, что тогдашний глава ленинградской писательской организации поэт Александр Прокофьев был отправлен в космос на новом спутнике рекордного веса «вместо слонят Рами и Шаши, которых к полету не допустили, поскольку их предки долгие годы жили в Индии». В связи с его отсутствием в Ленинграде возникла Республика поэтов (сокращенно РЕПО). Власть в республике взял в свои руки Комитет общественного спасения «в составе — Городницкий, Хемингуэй, Битов, Тарутин». Далее шел текст конституции РЕПО:

Пункт 1. О правах и обязанностях граждан. Гражданином РЕПО является каждый, именующий себя поэтом.

Пункт 2. Об охране прав граждан Республики. Гражданин Республики обязан плюнуть в морду всякому, не признающему его поэтом, ибо этим ущемляются его гражданские права…

Гербом Республики был утвержден ошейник собаки Кушнера.

В качестве государственного гимна утверждалась песня Горбовского «Когда качаются фонарики ночные». Ее первая музыкальная строка стала позывными Республиканского радио.

Довольно скоро, однако, в Республике возник правительственный кризис, причиной которого послужило то, что один из сограждан не признал другого поэтом, а этот другой — не плюнул ему в морду, чем грубо нарушил конституцию. Правительство пало, и президентом был избран Кушнер, стихи которого тут же вошли в обязательные школьные программы. Группа первоклассников маршировала по улице, распевая хором песню на его стихи:

Прошла зима ненастная.

Растаяла как дым.

Бегут трамваи красные

По рельсам голубым.

«Раз, два, три», — раздавался после песни громкий шепот учительницы, и дети хором кричали: «Спасибо товарищу Кушнеру за наше счастливое детство!»

Кушнера, однако, тоже вскоре свергли, так как выяснилось, что он в силу своей неисправимой интеллигентности не в состоянии отличить кошку от кота. Поводом послужили его собственные стихи:

Я встретил дворника.

Он мне принес кота

И получил награду за услугу.

Он мне сказал, что с кошками — беда.

Но это — кот, дарю тебе как другу.

«Бери кота, — сказал он, — береги».

Принес в четверг, а кот рожал во вторник

И мы ведь были даже не враги —

За что меня так презираешь, дворник?

После свержения Кушнера началось смутное время. То власть захватывал «ефрейтор Артамонов», который «в целях сохранения военной тайны ввел в армии гражданскую форму одежды», то крайний реакционер и религиозный фанатик Владимир Британишский, отменивший все свободы и изгнавший из страны евреев. При нем стала выходить газета «Клерикальные новости». Но в самый разгар своего правления он «неожиданно отказался от власти и удалился в пустыню, где был снова подобран сердобольными евреями». Было, конечно, и женское правление в лице Нины Королевой.

На фоне смены власти в республике плелись всяческого рода политические интриги. Просуществовала, однако, республика недолго. Прокофьев вернулся, и в Ленинграде началась черная реакция.

«На площади Тургенева сжигали произведения Агеева. На площади Льва Толстого — произведения Кушнера. Особенно ярко горела проза Битова. Городницкий — чадил. Оставшиеся в живых поэты спешно погрузились в ресторан-поплавок на Неве и обрубили концы. Их понесло в открытое море…»

Далее описывались злоключения поэтов в изгнании и борьба между ними:

«Городницкий влез на дерево и закричал: «Предлагаю избрать меня комсоргом! Кто за? — Единогласно».

Тут же развернулась борьба за власть между Городницким и Штейнбергом. Сторонники Городницкого ходили, распевая «антиштейнберговскую» песню на мотив известной к тому времени песни «Снова солнце встает с утра»:

Завтра солнце взойдет с утра —

В коммунизм собираться пора.

Началася другая жизнь —

Штеенберг не пройдет в коммунизм.

Штеенберг не пройдет в коммунизм —

Будем мы городить городнизм.

Завтра солнце взойдет с утра —

В коммунизм собираться пора.

Что касается Глеба Семенова, то он удалился от всех мирских дел в уединенное место в Комарове. Над его рабочим пнем висела надпись «А почему бы и нет?» (его любимое выражение)».

Среди героев радиоспектакля был, конечно, и Яков Виньковецкий, у которого в ту пору болели зубы и поэтому он проходил как «бандит и налетчик Яшка-Флюс, отрабатывающий произношение слов «деньги — на бочку»»…

Прошло более тридцати лет. Ушли из жизни одни и разошлись судьбы других героев и авторов этого старого капустника. Осталась только память о собственной молодости и казавшейся тогда вечной дружбе. У меня в доме до сих пор бережно хранится старая магнитофонная бобина с записью этого незатейливого «радиоспектакля». Как правильно написал когда-то Александр Кушнер:

Будущее — за магнитофоном.

Мы умрем, но наши голоса

Снова под глазком его зеленым

Оживут хотя б на полчаса…

Уже после окончания Горного, ЛИТО клуба Первой пятилетки и наша компания дополнились молодыми поэтами — Яковом Гординым, Татьяной Галушко и Виктором Соснорой, поразившим всех удивительными стихами и, прежде всего, своей поэмой «Слово о полку Игореве». Все они стали профессиональными литераторами. Трагически сложилась судьба талантливой Татьяны Галушко, умершей в 1988 году, в самом расцвете творческих сил, от рака. В 1968 году она вместе с Иосифом Бродским, Сергеем Довлатовым и мною попала в знаменитый донос после вечера в Доме писателей, о котором я уже упоминал. О Татьяне там было сказано так: «Не раз уже читала со сцены Дома писателей свои скорбные и злобные стихи об изгоях Татьяна Галушко (Санасарян). Вот она идет по узким горным дорогам многострадальной Армении, смотрит в тоске на ту сторону границы, на Турцию, за которой близка ее подлинная родина, и единственный живой человек спасает ее на нашей советской земле — это давно почивший еврей по происхождению, сомнительный поэт О. Мандельштам».

Последние годы Татьяна работала в Пушкинском музее и музее Некрасова. Темпераментная, нетерпимая ко всяческой фальши, с пышными черными волосами и низким сильным голосом, она всегда поражала своей энергией и жизнерадостностью. Когда читаешь ее последние стихи, становится горько от несправедливости судьбы, отнявшей у нее возможность жить и писать. Примерно за год до смерти, уже зная безысходность своего диагноза, она написала в поэме «За все заплачено — не забудь»:

Теперь, когда смертный объявлен час,

Меня не догнать никому из вас.

Начальники жизни, политруки, —

Теперь это даже вам не с руки.

Мое последнее свидание с ней оказалось нечаянным. Осенью 1988 года я был в Таллинне и поэтому не знал о ее смерти. В один из первых дней дождливого октября, оказавшись проездом на одни сутки в Ленинграде, откуда улетал вечером на юг, я отправился в Пушкин, на Казанское кладбище, навестить могилу родителей. Уже смеркалось, когда я вышел к безлюдному входу, вблизи которого стоит полуразрушенная старая часовня, построенная еще Кваренги и заросшая травой и кустарником. Неожиданно я заметил погребальный автобус у ворот и небольшую группу людей, прячущихся под зонтиками от дождя. Среди них я узнал Соснору, Кушнера и Майю Борисову. «Как хорошо, что ты приехал», — сказала Майя. Я, потрясенный случившимся, не стал ничего объяснять, но благодарен судьбе, которая вывела меня к кладбищенским воротам точно в назначенное время.

Татьяну похоронили недалеко от входа, справа, среди старых надгробий XIX века с серыми массивными гранитными крестами и золочеными «ятями» на полустертых надписях, занесенных в осеннюю пору опавшей листвой. Теперь, бывая там, я каждый раз захожу положить цветы на могилу и вспоминаю Татьянины стихи: