Она говорила:
— Работа с вами для меня большая радость. Вы воспринимаете все, что я хочу до вас донести.
Мы с ней смеялись в песнях, плакали. Причем плакали обе!
Когда я уже закончила учиться, познакомилась с Шуйским и стала выступать под именем Валерия, Великанова позвонила мне и сказала:
— Происходит что-то странное. Вы на самом деле не такая.
Моя учительница в тот период все время утверждала: ей не нравится, что со мной делают. Она, умница, поняла: не я делаю, а именно делают со мной.
Это было позже. А когда я у нее училась, она предложила:
— Я дам вам все мои связи, телефоны всех моих знакомых композиторов. Я им расскажу о вас.
Записала я телефоны и стала всех методично обзванивать… Помню свою беседу с Алексеем Рыбниковым. Он мне сказал:
— Пока у меня ничего для вас нет. Если будет, позвоню.
Вежливо отказал.
Откликнулся композитор Владимир Газарян. Он предложил мне приехать к нему для разговора в Солнечногорск Московской области, где он жил.
Мы с Лёнькой долго-долго тряслись в электричке, еле отыскали его дом.
И вот мы у Газаряна. Нас встречает добродушный, гостеприимный армянин. Стол ломится от угощений — национальная кухня: долма и все такое.
Он мне показал несколько своих песен. А я ему своих — у меня при себе были записи.
И вот он с заговорщическим видом показывает одно свое сочинение:
— Может, ты захочешь это спеть?
А композиция была такая советская-пресоветская. По тем временам это было нормально: всех обязывали петь патриотические песни — без этого никуда было не пробиться. Но не «мое» это было произведение. Скорее оно подошло бы моему учителю Иосифу Давыдовичу Кобзону. Но я понимала: мне нужна была песня известного автора. Тем более у Газаряна был определенный вес, имя. Он мог для меня что-то сделать.
Песню я решила взять. Но как ее исполнить, чтобы она зазвучала современно? И мы решили сделать следующее.
Лёнька заимствовал беззастенчиво аранжировку у Джорджа Бенсона. Я ее раскрасила, переделала мелодию вдоль и поперек. От изначального варианта мало что осталось. Получился образец моего любимого джаз-рока.
Эта запись до сих пор у меня хранится. Недавно ее прослушала. Пыталась оторваться от впечатлений тех лет, оценить свою работу свежим глазом. Хорошо звучит.
Газарян, конечно, был в восторге. Он пытался нас пристроить на телевидение — связи у него были. Меня даже сняли для передачи «Песня года». Но это был только эпизод.
Кроме желания стать известным, признанным профессионалом, меня мучил вполне конкретный, бюрократический вопрос: получение московской прописки. Наиболее вероятным вариантом был такой: найти нормальную, серьезную работу по специальности, чтобы меня как ценного, незаменимого работника «пригласили» в Москву.
Гелена Марцелиевна познакомила меня со знаменитым конферансье Борисом Сергеевичем Бруновым. Благодаря ему я стала исполнять несколько песен с оркестром театра Эстрады. Я там была на хорошем счету. У меня до сих пор хранится афиша: «Выступает оркестр театра Эстрады. Солистка Алла Перфилова».
Композитор Марианна Шепф написала для меня песню. С помощью ее мужа Дмитрия Гафина (он брат банкира Александра Гафина) мне сняли первый в моей жизни клип. Это было наивное, абсолютно любительское видео. Клип на телевидение не взяли. Я продолжала исполнять песню Марианны Шепф с оркестром театра Эстрады.
ЧАСТЬ IIIШуйский
Я на сцене бара «Таганка-Блюз». Это мой первый день работы в таком престижном месте в самом центре Москвы — на Таганке. Я толком еще не подготовила приличествующий месту репертуар. В моем активе — три композиции, которые я сочла наиболее подходящими.
Распущенные волосы. Обычные брюки и свитер. Знаю: столичный концертный наряд мне не потянуть. А самопал типа того, в чем я вышла на сцену в Юрмале, даже для бара не годится.
Я исполнила три песни. Ко мне подошел молодой человек. Спросил:
— Какую музыку вы любите?
— Джаз, — ответила я.
— Понятно, — ухмыльнулся он.
Это был Шуйский. Я училась на четвертом курсе. Мне был двадцать один год. Шел декабрь 1989 года.
Шуйский утверждает: без него я так и осталась бы на всю жизнь ресторанной дивой. Я полагаю иначе. Думаю, не он, так какой-нибудь другой продюсер обязательно бы меня заметил.
Как мы с Лёнькой жили в тот год до того, как устроились в бар на Таганке? Мы переехали из комнаты, где нас обокрали, в съемную квартиру у Речного вокзала. Материально было непросто. Нужно было платить за жилье. А мы с Лёней как раз ушли из очередного ансамбля. На жизнь оставалось буквально шестьдесят рублей в месяц. Из этой суммы мы пытались еще что-то откладывать на черный день! Мои родители и тут нас не бросили — присылали каждый месяц хоть чуть-чуть. Ярошевские были гораздо состоятельнее, чем мои родители, но они почему-то никогда нам не помогали. А мои старались хоть немного выкроить из своего учительского бюджета!
Мы сидели на одной капусте. Временами мне казалось: скоро у меня вырастут большие заячьи ушки и короткий пушистый хвостик. В те дни я достигла невероятного мастерства в приготовлении блюд из капусты. Наверное, мне стоило открыть мастер-класс и обучать хозяек тушить капусту, жарить капусту, делать из нее котлеты, оладьи и салаты.
Несмотря на мои все более изощренные вариации на тему капусты и хлеба, мы с Лёнькой были счастливы, полны надежд, с уверенностью смотрели вперед. Все было хорошо.
Коллектив, с которым мы работали еще в Саратове, постепенно перебрался в Москву. Теперь мы с ними вместе давали концерты на стадионах в составе больших сборных программ. С нами вместе выступали многие исполнители, которые позже стали известны. А тогда все, как и мы с моим мужем, хотели как-то зацепиться в Москве. Работали там, куда удавалось устроиться…
У музыкантов хорошо развито сарафанное радио. Кто-то мне сообщил: хозяева бара «Таганка-Блюз» ищут певицу. Я пришла на прослушивание. Спела несколько песен. Ко мне подошел пузатый директор заведения (у него и фамилия была соответствующая — Бочкин) и сказал, что я им подхожу. Я, как обычно, выпалила:
— Мой муж хороший клавишник. Может, он тоже будет здесь работать?
— А почему бы и нет, если хороший? Пусть работает…
— А у нас еще бас-гитарист есть, барабанщик и гитарист, тоже хорошие…
— У нас есть вакансия только для басиста. В общем, вы втроем оставайтесь, а об остальных не может быть и речи.
«Паровозиком» в нашем тандеме была я.
Несмотря на то что музыка нас с Лёнькой связала, я чувствовала: между нами растет трещина. Это ощущение появилось до того, как на горизонте замаячил Шуйский.
Мне вдруг стало неинтересно с Лёней. При этом, подчеркиваю, отношения к нему как человеку я не изменила. Думаю, причиной нашего отчуждения было то, что у нас оказались абсолютно разные понятия о темпе жизни. Я — человек организованный и целеустремленный. Ни секунды не сижу на месте. Я все время куда-то бежала — искала работу и для себя, и для него. Хваталась за любые подработки и халтуры. А Лёнька — он как удобная такая подушечка: всегда рядом и все вроде так уютно и замечательно.
Благодаря в основном моим усилиям мы стали больше зарабатывать. Сняли квартиру на Пятницкой…
Мы так ни разу и не поссорились. Просто я в той гонке взяла другой темп и оторвалась. А он остался там же, где был. И дело вовсе не в том, что у меня появились какие-то профессиональные перспективы, какие-то возможности, в осуществлении которых мне Лёнька мог помешать…
Я пыталась изменить ситуацию. Предлагала:
— Лёнь, ну сделай что-нибудь…
Характерный пример. Я ездила заниматься английским языком к частному педагогу на другой конец Москвы. Каталась с пересадками, Бог знает сколько времени проводила в дороге. Но я считала, мне нужен английский. И преподаватель меня устраивал именно этот. Прямо с урока вечером бежала на работу. Я предлагала Лёне:
— Займись языком.
— Да ну…
Наш брак с Лёней себя исчерпал. Уверена, даже если бы я не встретила никого другого, мы все равно бы расстались.
Наверное, встреча с Шуйским дала мне возможность яснее почувствовать, как велика трещина, которая пролегла между мной и моим мужем.
В то время я так была занята работой, что у меня не было времени подумать о своих чувствах. Быстрый бег не располагает к раздумьям. На этом во многом и держался наш с Лёней брак.
Познакомившись с Шуйским, я сразу поняла, что имею дело с человеком другого типа: совсем не таким, как Лёня. Шуйский, как никто, умел двигаться вперед. В отличие от Лёни он ни минуты не стоял на месте. Это меня в нем привлекло.
Как к нам приходит любовь? Сколько у нее лиц? Как мы выбираем своего мужчину? Мне часто говорят: как ты могла сразу не распознать в нем того, кем он оказался в действительности?
А как, по вашему мнению, должен выглядеть потенциальный домашний тиран? У него красные глаза? Изо рта вырывается пламя? У него смертоносный взгляд и холодное, липкое рукопожатие?..
Внешность Шуйского не показалась мне какой-то особенной. Выглядел старше своих лет: ему тогда было всего двадцать четыре года. Помню, бросила на него взгляд со сцены и подумала: что это за дядечка пришел? Шуйский всегда старался выглядеть старше, чтобы производить более солидное впечатление. С этой целью он носил очки. Хотя у него и нормальное зрение, на носу всегда блестела хорошая оправа с простыми стеклами без диоптрий. Бордовый пиджак. Тогда они еще не стали обязательным атрибутом бандитов и объектом шуток. Галстук. Ничего выдающегося или настораживающего.
Во время той «исторической» встречи в баре «Таганка-Блюз» он мне заявил:
— У вас есть перспектива профессионального роста. За моим столиком Фрэнк Моно, сопродюсер группы «Скорпионс».