II–II— 6I
А Витя этот поторапливает:
— Ну?
— Одиннадцатое ноября.
— Какого года?
— Шес… — я аж подавилась. И договорила чуть слышно: — Шестьдесят первого.
… — Ты хоть расскажи что-нибудь. Интересно же — какие вы, потомки?
Это мы уже после всех воплей болтать начали.
Москвой полюбовались в окна: с разных половин зала, оказывается, разную Москву показывали.
Витькина — темная какая-то, хоть и фонари горят. Дома — не выше пяти этажей, а улица широченной кажется. Наверное, потому что машин почти нет, и едут еле-еле. Вывески редкие, унылые. И грохот издали слышен — он сказал, что трамвай гремит.
А моя — яркая, праздничная, с цветными рекламами. С небоскребами Сити. Машин полно — и по дороге несутся, и обочины сплошь утыканы, но тишина. На моих-то окнах — изоляция.
Хотя один фиг ни Витькины деревянные рамы, ни мои пластиковые открыть нельзя. Даже дотронуться невозможно, рука будто в стенку уперлась. К двери не пробиться, и наверху то же самое. То есть потолок-то высоко, но Витька шарик подбросил — не долетел до верха, отскочил.
И в зале все поделилось ровно пополам. На моей половине как было, так и осталось — паркет, зеркала, стойки для экспонатов. Ну и сами экспонаты никуда не делись — хотя если б пропали, я бы не расстроилась. А его половина вся заставлена станками. Тесно стоят, почти впритык друг к другу: он объяснил, что рабочие ухитрялись одновременно с двумя-тремя машинами управляться. Пол — голый, бетонный, стены зеленой краской покрашены. И запах стоит тугой, тяжелый. Как у деда в гараже.
Витька походил, походил по залу, и говорит:
— Все ясно. Мы с тобой — внутри сферы. Это — пространственно-временная аномалия.
Поумничать решил.
Я говорю:
— Зашибись! И долго оно так аномалить будет?
Он плечами пожимает.
— Не знаю. Но очень хочу понять, для чего нас вообще сюда поместили.
— Кто поместил?!
— Ну, кто?.. Ваши ученые, я так понял, путешествия во времени не освоили пока. Не капиталисты же! Какие-нибудь, может, далекие потомки? Которые научились сжимать время и скручивать пространство? Я вот недавно статью читал в «Технике — молодежи», там как раз про это было.
Я говорю:
— Ты читай поменьше, а то облысеешь. Сказки это все!
— Да? — он говорит. — А как ты объяснишь то, что происходит? Я, по-твоему, галлюцинация? — и по плечу меня хлопает.
— Дурак ты, — говорю, — а не галлюцинация.
Но объяснить и правда ничего не могу. Не похож Витька на призрак. И станки в соседнем зале — не похожи. Я об один так коленкой приложилась, что до сих пор болит.
А он дальше несет:
— Получается, что искривилось само время! Не просто же так? Что-то ведь теперь должно произойти? — задумался. — Слушай! Может, ты меня предупредить о чем-то должна?.. Чего нельзя делать в моем времени — для того, чтобы у вас несчастье не случилось?.. А? Может, землетрясение было? Или метеорит упал? Или в мировой политике изменения?
— Да отстань ты, — говорю, — ничего никуда не падало! Землетрясений в России вообще не бывает. А про политику я знать не знаю, у меня отчим и тот новости не слушает. Говорит, что от этого пищеварение портится.
Витька нахмурился.
— Безыдейный, — ворчит, — какой-то. А с родным отцом что?
— В смысле?
— Ну, почему ты с отчимом живешь? Куда отец-то делся? Жив?
Я удивилась.
— Жив, конечно, что ему будет? Разошлись они с матерью, вот и все.
— О! — у Витьки аж глаза загорелись. — Слушай! А может, ты моя внучка?! У тебя дедушек как зовут?
Я — давай ржать.
— Не Викторами, — говорю, — не надейся.
Он поник.
— Да ну тебя. Вообще думать не хочешь… Ладно. Тогда расскажи хоть про будущее. Может, еще какая идея в голову придет. И вообще интересно.
Я говорю:
— Нет уж. Сначала ты! Мне тоже интересно про старину послушать.
Он поломался — ерунда, мол, — но рассказал.
Что живет недалеко, на Ордынке. В этом году десятилетку заканчивает — я вспомнила, что раньше в школе десять лет учились, — а на заводе подрабатывает, сосед по коммуналке пристроил. В трудовой написано, что ученик слесаря, хотя по факту — подай-принеси.
Отец — Витька говорил «батя» — на фронте артиллеристом был. В сорок четвертом комиссовали по ранению, а в сорок пятом Витька родился. Его, оказывается, в честь Победы назвали. И еще брат есть, Санька, на три года младше.
У бати после ранения сердечная болезнь обострилась, он уже пять лет как умер. Витька после седьмого класса хотел в ФЗУ идти — это, как у нас — колледж, — но мать отговорила. Сказала, чтобы дальше учился. Витька по математике способный и по физике. Он все ждал, когда астрономия начнется, учебник еще в том году прочитал. В космос-то его не возьмут, здоровье подкачало, но все равно…
— А вы, — он говорит, — небось, до Венеры-до Марса давно добрались? Осваиваете вовсю? Я «Страну багровых туч» три раза перечитывал! — и смотрит с надеждой.
Не прикалывается. Правда думает, что добрались. Даже неудобно стало.
Я говорю:
— На Марс вроде америкосы собираются. Хотя, может, и путаю что-то.
Витька аж подпрыгнул.
— Как — америкосы?! Они что, раньше Советского Союза полетят?! Куда ж партия-то смотрит?
Я удивилась.
— Какая еще партия?
Тут он вовсе поперхнулся.
А я историю плохо знаю, но в башке вроде что-то заворочалось.
— А, — говорю, — ну да! Ты ведь — коммунист, небось? Вы же раньше все коммунисты были?
Витька долго молчал. А потом осторожно так спрашивает:
— А вы?
Да что ж такое! Часа не прошло, как знакомы — а уже два раза в хлам разругаться успели.
Потому что, видите ли, я сказала, что плевать хотела и на космос, и на все партии, вместе взятые — у меня там родственников нету. А Витька сперва пялился, как на дуру, а потом сказал, что была б я парнем — по-другому бы со мной поговорил. Отвернулся и отсел подальше.
Но долго не промолчал — деваться-то некуда.
— То-то, — говорит, — смотрю, ты так выглядишь чудно! Одета как стиляга, размалеванная вся. Я сперва подумал, что в агитбригаде выступаешь. А, раз у вас даже комсомола нет, так вы, выходит, все такие? Ни за внешним видом, ни за моральным обликом следить некому, получается?
Ух я разобиделась! Тоже мне, моралист нашелся. На себя бы посмотрел!
Но огрызаться не стала, по-другому решила обломать. Это он в моем времени старый дед, а сейчас-то — обычный парень.
Я подождала немного для виду, а потом к Витьке подошла. Села рядышком. Майку с плеча пониже спустила.
— Мне и так, — говорю, — страшно, да еще ты ругаешься. Что я тебе плохого сделала? — Голову поднимаю, а взгляд печальный-печальный.
Редкий парень не повелся бы. И Витька, смотрю, притух.
— Ладно, — ворчит, — извини. Кто ж виноват, что у вас комсомольская работа не ведется… Давай мириться. — и опять руку подает.
Вот же блин! Нормальный обниматься бы полез. Утешать девушку.
Ну ничего, так тоже сойдет.
Я руку ему на ладонь положила. Погладила, будто случайно. Вперед подалась — так, чтобы майка с плеча еще ниже съехала, и то, что из топика выпирает, лучше видно стало.
Сработало — застыл. В темноте не видно, но чувствую, что краснеет. Взгляд отводит.
Я его другой рукой по щеке погладила. Лицо приблизила к лицу.
Ну?!.. Целуй давай! Тут-то тебе и прилетит — уж что-что, а обидно ржать я умею.
Но Витька вместо того, чтобы целоваться, меня за руку поймал.
— Да ты чего, — говорит, — рехнулась, что ли? Ты меня за кого принимаешь? — хоть и красный весь, но глядит твердо. — Это, что, у вас так положено?!
Сроду я парней по морде не била. Как-то и повода не было, и вообще за всю жизнь только с Оксанкой дралась — и то в детстве. А тут — как замахнусь!
Но промазала, Витька уклонился.
И вот тогда я разревелась. Без вранья, по-настоящему. Обидно почему-то стало до чертиков.
Вскочила, побежала.
Пуфик тот самый увидела, кинулась на него — и реву.
— Заберите меня отсюда! — Ору. — Домой хочу!
Долго вопила, но только, конечно, никто за мной не явился.
А когда заткнулась и уже просто всхлипывать начала, Витька говорит:
— Хочешь, расскажу, как мы Гагарина встречали?
Подошел, оказывается, и рядом сел.
— Да иди ты, — ору, — со своим Гагариным! Он помер давно. Разбился.
Пусть хоть не мне одной обидно будет.
А Витька говорит:
— Это у вас он помер. Я, если хочешь знать, может, тоже уже помер! Мне отцовский порок сердца по наследству перешел, даже в армию, на медкомиссии сказали, не возьмут… Ну ладно, это неважно. Ты слушай.
И погнал.
Как Гагарин в космос полетел, а вся страна по радио за полетом следила. Да что страна! Весь мир следил с замиранием сердца. Как он приземлился в Казахстане где-то и как его потом в Москве встречали.
Витьке повезло. Школа его — недалеко от улицы Димитрова. Их, учеников, вдоль улицы построили с цветами, а машина, на которой Гагарина везли, мимо ехала. ЗИС правительственный, черный с хромом. Красивый — до жути.
Космонавт в машине в полный рост стоял. Улыбался, рукой махал. А ребята цветы под колеса бросали. Витьку в первый-то ряд не пустили, там малышей выстроили, но космонавта он хорошо разглядел.
Как тот смотрел, как улыбался во весь рот — будто весь мир обнимал. Глядишь и понимаешь — вот он, настоящий советский человек!
А потом по радио говорили, что это — самый первый шаг нашей страны к покорению космического пространства. Скоро будут еще и еще!
И на Марсе будут яблони цвести… Слышала такую песню?
Я головой мотаю, а Витька:
— Ну, и ладно. Зато плакать перестала.
И улыбается не хуже своего Гагарина. Я и не поняла, как сама заулыбалась.
Витька с чего-то решил, что времени у нас осталось немного.