Пока я наблюдал эту странную картину, джентльмен скрылся в карете; но, несмотря на это, возница и пальцем не шевельнул, чтобы она тронулась с места, и слуга не покинул свой пост у дверцы экипажа. Однако спустя минут пятнадцать он закрыл ее и опять проник за ограду, так же аккуратно затворив за собой калитку. Затем карета не спеша покатила вперед – но почти сразу резко остановилась, дверца распахнулась, какой-то джентльмен выпрыгнул наружу и, подойдя к стене, громко постучал в калитку.
Делая это, он торопливо обернулся и, прежде чем ему открыли, попытался, как мне показалось, укрыться за каменной оградой, чтобы его не было видно изнутри. Можете представить себе, как я был изумлен, когда узнал в этом джентльмене того, кто всего лишь несколько минут назад нырнул в карету одетым в белое, – поскольку теперь он был облачен в платье с плеча Эреба. Покуда я дивился этой странной метаморфозе, калитка в стене отворилась и джентльмен в черном, дав на ходу несколько наставлений слуге, снова запрыгнул в карету, и та стремглав умчалась в направлении Лондона.
Любопытство мое было возбуждено до крайности; и, стоя на крыльце гостиницы и готовясь вновь усесться в седло, я спросил хозяина, что ему известно о людях из дома напротив.
– Тут вот какое дело, сэр, – ответил он, с любопытством поглядывая на глухую стену. – Они живут там около полугода, и, полагаю, за это время я узнал о них не больше, чем знаете вы. Сдается мне, что все они, включая слуг, иностранцы, и мы все, кто ни есть в округе, зовем их промеж себя «чудиками в белом».
– Как? Они что, всегда носят такие причудливые одежды?
– Всегда, сэр, – разве что, когда пожилой джентльмен выходит через калитку наружу, он переодевается в карете в черное платье, а когда возвращается, вновь снимает его и оставляет в экипаже.
– А почему бы, скажите на милость, ему не переодеться в доме?
– О, вот чего не знаю, того не знаю, сэр! Но всякий раз происходит то, что вы только что видели сами. Возница, и лошади, и что бы то ни было еще, что не белого цвета, никогда не проходят за ограду; и разве после всего этого они – не чудики?
– Да, похоже, что так оно и есть; но не хотите ли вы сказать, что всё находящееся по ту сторону садовой ограды – белого цвета? Ей-богу, вы, должно быть, слегка преувеличиваете!
– Ничуть, сэр! Возница, который не очень складно говорит по-английски, иногда заходит сюда пропустить стаканчик. Сам-то он в доме не живет и большую часть времени шатается без дела. Так вот, он мне как-то рассказывал, что все предметы во всех комнатах этого дома – от чердака до гостиной – белые; а что и снаружи все белое – в этом я могу поклясться, поскольку видел это собственными глазами, – и уверяю вас, более странного зрелища еще никому не доводилось наблюдать.
– Как же вам удалось проникнуть в этот зачарованный замок?
– Я не проникал туда, сэр, я лишь оглядывал сад и дом снаружи, с того места, откуда вы и сами сможете все это увидеть, ежели захотите. Когда эти люди только-только там появились, старый Мэт, сторож и звонарь здешней церкви, стал рассказывать о странностях, которые наблюдал с колокольни; и как-то раз любопытство толкнуло меня пойти туда и глянуть на все своими глазами. В жизни не слыхал о таких диковинах! Неудивительно, что их прозвали чудиками в белом.
– Что ж, вы разожгли любопытство и во мне, – сказал я, усевшись верхом, – и, если будет время, я непременно побываю на колокольне старого Мэта, когда в следующий раз поеду этой дорогой.
Даже самому себе я не смог бы объяснить, отчего эти таинственные люди произвели на меня столь сильное впечатление; в следующие два дня ничто другое почти не занимало мои мысли. Я исполнял свои обязанности рассеянно, непрестанно размышляя об одном и том же: я пытался разгадать, почему в доме того иностранного джентльмена в ходу лишь один цвет. Кто составлял его домашний круг? Была ли у него семья? И существовало ли какое-то объяснение его эксцентричности, кроме умопомешательства, на котором настаивал хозяин гостиницы? Так уж случилось, что в пору ученичества я увлекался изучением умственных расстройств, и теперь во мне проснулся живой интерес к наблюдению новой разновидности сумасшествия – если это действительно было сумасшествие.
Наконец пришел день, когда, возвращаясь в город после очередного визита к своему пациенту, обосновавшемуся в предместье, я спешился возле гостиницы и попросил хозяина на время поставить мою лошадь в конюшню.
– Я собираюсь глянуть на ваш дом умалишенных, – сказал я. – Как думаете, Мэт где-то неподалеку?
– Да, доктор, не более получаса назад я видел его за работой на кладбище; как бы то ни было, он не мог уйти дальше своей лачуги, что у самой кладбищенской ограды.
Церковь представляла собой обветшалое, увитое плющом здание с квадратной нормандской колокольней, вокруг которого виднелось множество старых могильных камней, серых и поросших травой. Эго были типично сельская церковь и сельское кладбище; обнаруживая подобное так близко к границам большого города, диву даешься – покуда не вспоминаешь, как этот большой город год за годом наползает на сельскую местность, постепенно одевая в камень и бетон приземистые скопления деревенских домиков и поглощая акр за акром зеленые луга и колосящиеся нивы. Старый Мэт сидел среди могил, на одном из надгробных камней, и соскребал мох с покосившейся плиты, надпись на которой, хотя и сделанная на оловянной табличке, была покрыта зелеными, скользкими на вид наростами.
– Добрый день, приятель, бог в помощь! – приветствовал я его. – Можно подумать, что этот камень настолько стар, что ныне живущие уже совершенно позабыли о своей утрате. Но, полагаю, это не так – иначе вы не стали бы очищать его.
– Нет, это я по собственному почину, сэр; мне делать нечего, а этот камень приглянулся мне еще в ту пору, когда я был мальчишкой, – один Бог ведает почему. Только я, знаете ли, начисто запамятовал, что за имя было на нем написано, и, думаю, мне будет приятно вновь его увидеть.
– Ну а я, Мэт, собираюсь взглянуть на этих ваших «чудиков в белом». Вы позволите мне подняться на колокольню? Мистер Таннинг говорит, оттуда можно увидеть нечто странное.
– Клянусь Богом, можно! – ответил он, живо поднявшись с камня. – Я частенько битый час на них глазею; и ей-богу, если бы им принадлежали моя старая церквушка и кладбище, эти чудики побелили бы и их, вместе с колокольней и всем прочим! – И с этими словами старик новел меня в башню.
Разумеется, поднявшись наверх, я первым делом посмотрел сквозь проем в каменной кладке в направлении странного дома – и, признаюсь, не сумел сдержать изумленный возглас. Колокольня располагалась гораздо выше интересовавшего меня здания и при этом находилась не слишком далеко от него, так что дом с окружавшим его садом лежал передо мной как на ладони.
Даже не знаю, с чего начать… это было нечто, чего я никогда прежде не видел и не мог вообразить. Дом представлял собой добротное квадратное двухэтажное здание в коринфском стиле, со стрельчатыми окнами и крытой галереей с колоннами. Но не стиль постройки приковал к себе все мое внимание; исполненный изумления возглас я издал потому, что дом был совершенно – целиком и полностью – белый.
От верхушек печных труб до фундамента всё – кровля, стены, окна – сияло чистейшей белизной; даже в окнах, выкрашенных в белый цвет и завешанных шторами из белой кисеи, не таилось ни единой тени. Каждый ярд территории, который вполне могли бы украшать цветы, кусты и трава, устилал сверкающий, искрящийся белый гравий, и на ярком послеполуденном лондонском солнце он выглядел раздражающе-слепящим. И в довершение всего, внутренняя сторона кирпичной стены была белой как снег, а вокруг дома, на некотором расстоянии друг от друга, стояло множество статуй и урн из белого мрамора – что, на мой взгляд, лишь усиливало зловещий вид этого места.
– Неудивительно, что они не в себе! – воскликнул я. – Я и сам вскоре спятил бы, если бы жил здесь.
– Очень может быть, сэр, – невозмутимо ответил старый Мэт, – но, видите ли, они спятили не от этого – ведь они соорудили все это сами, а значит, были не в ладах с головой еще раньше.
Неопровержимый факт, если исходить из логики рассуждений старика; и поскольку мне нечего было ответить, я спустился по выщербленным каменным ступеням и, отблагодарив должным образом своего провожатого, покинул кладбище в таком же недоумении, в каком пришел. Нет, я недоумевал даже сильнее, чем прежде, – поскольку прежде я еще не видел необыкновенного дома, что произвел на меня столь гнетущее впечатление.
Я был не расположен болтать с хозяином, но, как раз когда я готовился оседлать свою лошадь, приведенную из конюшни, к таинственной калитке подъехал все тот же экипаж, и сцена, свидетелем которой я недавно стал, разыгралась вновь. Покуда пожилой джентльмен оставался внутри кареты, занятый своим гардеробом, я натягивал поводья, а когда экипаж быстро покатил в сторону города, в задумчивости поскакал к себе домой.
Видите ли, я был молод, и, несмотря на здравомыслие, в характере моем присутствовала сильная романтическая жилка, несвойственная большинству тех, кто был со мной одного возраста и социального положения. Усердная учеба и ощущение неуместности романтических порывов препятствовали их развитию, но это не означало, что они не проявятся в полную силу при первой возможности. И вдобавок ко всему, вследствие уединенности моей студенческой жизни мне еще ни разу не случалось влюбиться – так что, как вы увидите, я наилучшим образом подходил для приключения, которое меня вскоре ожидало и которое имело столь трагический исход.
Всецело поглощенный мыслями о «чудиках в белом», я подъехал к своему крыльцу; и возле него я в крайнем изумлении обнаружил тот самый экипаж, что отбыл у меня на глазах от белого дома. Поспешно препоручив лошадь заботам грума, я прошел через холл; слуга сообщил мне о джентльмене, который ожидал меня в моем кабинете.
По правде сказать, редко когда мои и без того взвинченные нервы бывали столь напряжены, как в этот момент; я так боялся увидеть этого джентльмена и вместе с тем так опасался обнаружить свой интерес к его делам, что руки у меня заметно дрожали, когда я поворачивал ручку двери кабинета, где он сидел. Но стоило мне взглянуть на пожилого аристократа, который, увидев меня, поднялся с кресла, – и ко мне вернулись самообладание и уверенность в себе. В спокойном, привлекательном лице безу