– Вы еще вовсе не видели ее! – с горечью отозвался он. – Если бы вы только могли… если бы вы только осмелились увидеть хотя бы часть того, что она творит, находясь под тем страшным влиянием, вы содрогнулись бы до кончиков волос!
– О каком влиянии вы говорите, сэр?
– О влиянии цвета – одного цвета.
– И что же это за цвет? У вас есть причины не называть его?
– Красный цвет! – ответил герцог и, резко развернувшись, оставил меня растерянным и все еще исполненным недоверия.
В тот день я в нетерпении спешил домой, желая поскорее прочесть письмо, полученное от герцога, и, едва очутился у себя кабинете, вынул листок из кармана и развернул его. Письмо было адресовано князю д’Альбервилю, замок Гри, Мелён, Франция, и имело следующее странное содержание:
«Дорогой брат!
Возникла ужасная необходимость посвятить в нашу страшную тайну постороннего человека. Один юный джентльмен, высокородный и состоятельный, намерен взять Бланш в жены, несмотря на все мои уверения, что она безумна. Подобной жертвы нельзя допустить, даже если бы это было приемлемо в моральном отношении. Ты ее отец, и, следовательно, твой долг сообщить этому злополучному юноше о негласном проклятии, что лежит на нашем несчастном семействе. Прилагаю его адрес. Напиши ему немедленно.
Твой опечаленный брат
Я свернул это странное послание и отправил адресату – а затем около часа размышлял над удивительными противоречиями человеческой натуры и, говоря конкретнее, больной человеческой натуры. Разумеется, моя твердая убежденность, что пожилой джентльмен безумен, и моя абсолютная уверенность, что Бланш – жертва этого безумия, позволяли объяснить его причуду; и все же мне не терпелось получить ответ на пресловутое письмо, который наверняка пролил бы свет на одержимость герцога и позволил бы мне извинить ее. Этот ответ означал бы, что такой человек, как князь д’Альбервиль, вообще существует в природе, – я ведь не забыл заверения Бланш, что никого из ее родственников, кроме дяди, нет в живых.
Неделя, которую я прождал ответного письма из Франции, показалась мне невообразимо долгой; когда я наконец получил его, моя рука задрожала. Всю эту неделю я намеренно не навещал свою возлюбленную, решив, что явлюсь к ней вооруженный таким письмом, какое я ожидал получить, – или когда смогу сказать ее дяде: «Для ответа на ваше послание было предостаточно времени, и оно истекло; ответа не последовало, отдайте же мне мою невесту». И вот наконец письмо пришло, и я вскрыл его, запершись в кабинете; то, что я прочел, намертво запечатлелось в моей памяти и не изгладится из нее никогда.
«Сэр,
Вы желаете взять в жены мою дочь, княжну Бланш д’Альбервиль. Невозможно передать словами ту боль, которую вызывает во мне необходимость открыть нашу… нашу ужасную тайну… постороннему человеку, но я делаю это для того, чтобы спасти Вас от участи худшей, чем смерть. Бланш д’Альбервиль – антропофаг, и один из членов нашего семейства уже пал жертвой ее жажды человеческой крови. Живите своей жизнью, если можете, и помолитесь за нас.
Я сидел неподвижно, словно обратился в камень, и не сводил глаз со страшной бумаги. Антропофаг! Людоед! Боже праведный, да ведь как раз сейчас наблюдается повышенное внимание к этой теме в медицинских кругах – благодаря двум документально подтвержденным шокирующим случаям, что недавно имели место во Франции! В памяти у меня мгновенно всплыли все подробности этих происшествий, которыми я живо интересовался, но это не значит, что я тут же поверил в жуткую историю о моей возлюбленной. Против нее сплели какой-то гнусный заговор – с какой низменной целью, того я не ведал; поэтому я, сделав над собой усилие, выбросил все это из головы и вернулся к отправлению своих повседневных обязанностей. Однако за два-три последующих часа под влиянием человеческих страданий, свидетелем которых я был, мои чувства претерпели решительную перемену; одному Богу известно, как это произошло, – но, когда я вернулся домой, чтобы приготовиться к решающему визиту в «белый дом», ужасное сомнение закралось ко мне в душу и наполнило ее отчаянной решимостью.
Приказав подать экипаж и приготовив белый костюм, которым недавно обзавелся, я направился прямиком в оранжерею и принялся искать среди великолепного множества цветов те, что наиболее подходили для моей цели. Я остановил свой выбор на ослепительно-алых вербенах и собрал из них довольно внушительный – пускай и безвкусный, зато строго определенного цвета – букет, без единого зеленого побега, который мог бы смягчить его яркость. Затем я вернулся в экипаж и распорядился отвезти меня в Кенсингтон.
У входа в особняк герцога я по привычке переоделся в белый костюм и проследовал за всегдашним слугой в дом, бережно держа в руках цветы, завернутые в газету. Меня приняли как обычно, и через несколько мгновений мы с герцогом очутились лицом к лицу в его кабинете. В ответ на его испуганно-вопрошающий взгляд я протянул ему письмо из Франции и стоял, выжидательно молча, пока он, волнуясь, читал ответ брата.
– Итак, теперь вы удовлетворены? – спросил герцог, горестно глядя мне в лицо. – Надеюсь, это кошмарное разоблачение вас убедило?
– Нет! – дерзко бросил я. – Я ничем не удовлетворен и ни в чем не убежден, кроме того, что вы либо сами безумны, либо состоите в тайном сговоре с автором этого гадкого письма!
И, сказав это, я развернул свой алый букет и встряхнул его. Моего собеседника это зрелище повергло в панический ужас: лицо старика сделалось белее его одежды, колени у него задрожали, казалось, он вот-вот упадет.
– Ради всего святого, что вы собираетесь делать? – пробормотал он в изумлении.
– Просто хочу подарить букет цветов своей невесте, – объяснил я и делано рассмеялся. Мне трудно описать странное состояние ума, в котором я пребывал в тот момент; я словно находился во власти какой-то лихорадочной одержимости.
– Чарльз Элвестон, заклинаю вас всем, что для вас свято: остановитесь! Да кто вы такой, чтобы противопоставлять свой юношеский порыв и незнание нрава девушки моим летам и горькому опыту?
– Ха-ха-ха! – только и ответил я, направляясь к двери.
– Господи, да он сумасшедший! – вскричал знатный джентльмен, разволновавшись не на шутку. – Предупреждаю вас, юноша: тем, что находится у вас в руках, безопаснее размахивать перед носом у разъяренного быка, нежели дразнить взор моей бедной племянницы! Безумец! Говорю вам, это вызовет у нее ненасытную жажду крови, и кровь эта может оказаться вашей!
– Быть по сему! – выкрикнул я и ринулся к Бланш.
Взбегая по широкой лестнице, я слышал, как герцог зовет на помощь слуг, и сознавал, что они сейчас кинутся за мной; но я не в силах передать, что чувствовал в ту минуту.
Я уже почти верил, что моя невеста представляет собой нечто ужасное, и отчаянно устремился ей навстречу, как человек, который потерял все, ради чего стоит жить, или сделал свою последнюю ставку – ценою в жизнь.
Я отворил хорошо знакомую дверь белой комнаты, еще более холодной и напоминавшей о смерти, чем когда-либо прежде, и увидел Бланш, которая сидела на своем обычном месте, глядя в окно. Но в тот момент мой взгляд задержался не на ней – ибо в большом зеркале, висевшем напротив, я краем глаза увидел самого себя и был, можно сказать, заворожен собственным странным обликом.
В безмятежной глади зеркала отразилась холодная белизна просторной комнаты, а кроме того, мои лицо и фигура, при виде которых я заподозрил, что нездоров: взбудораженный взгляд, мертвенная бледность, нелепая поза, небрежность которой, казалось, передалась и одежде и которая не имела ничего общего с моей обычной манерой держаться, исполненной спокойного достоинства Мое верхнее платье пребывало в беспорядке, ворот сорочки был расстегнут, я даже не удосужился надеть галстук; но в глаза мне бросилось не это, а кроваво-красный букет, который я держал в руках.
Какой выразительный контраст: холодная, чистая белизна вокруг – и это округлое пятно цвета крови у меня в руках, столь манкое, столь вызывающее! «Что же это? Неужто я и вправду безумен?» – мысленно спросил я себя и, громко рассмеявшись, повернулся к Бланш.
Вероятно, ее внимание привлек звук открывающейся двери, поскольку, когда я оборотился, девушка уже стояла лицом ко мне. Бланш была явно удивлена тем, что я рассматривал себя в зеркале, но, когда она увидела цветы, удивление в ее глазах сменилось вспышкой безумия. Лицо ее сделалось пунцовым, она стиснула руки и буквально пожирала взглядом алый букет, который я безрассудно протянул ей. В этот миг я мельком заметил в дверях с полдюжины перепуганных физиономий и на переднем плане – объятое ужасом лицо герцога; но моя судьба должна была свершиться, и я все в той же дразнящей манере продолжал держать цветы перед зачарованной девушкой. Она бросила на меня дикий взгляд и распознала насмешку в моих глазах (я и вправду мысленно над ней насмехался!) – а затем выхватила букет из моих рук и изорвала его в клочья.
Я и сегодня помню эту сцену во всех подробностях. Белая комната – разорванные яркие цветы – исступленная ярость прекрасного создания. Из моих уст вновь вырвался смех – непроизвольный смех, ибо я не отдавал себе отчета в том, что смеюсь. А потом последовал стремительный рывок, и в мою шею впились белоснежные зубы, разрывая мне плоть, сухожилия и вены, и я услышал леденящий душу вопль – вопль дикого зверя, терзавшего мое тело! Мне почудилось, что я нахожусь в африканских джунглях и тигр с рыжевато-коричневой шкурой пожирает меня живьем, – и затем я лишился чувств!
Когда я с трудом открыл глаза, то обнаружил, что лежу в постели, в собственной спальне, где было тихо и темно, а надо мной склонился герцог. Один из коллег-медиков проверял мой пульс.
– Как же это, Бернард? – еле смог выговорить я; казалось, у меня пропал голос и смертельная слабость сковала мне язык. – Что произошло?