е немедленно приехать, навестить ее, но тетя Эбби отказалась покидать Луэллу. Как сейчас вижу ее перед собой. Она очень хорошо выглядела, была высокой и крепкой, с широким лицом, высоким лбом, и глаза у нее были добрые и ласковые. Она просто прислуживала Луэлле, как малому ребенку, а когда родная дочь попросила ее приехать, и с места не сдвинулась. Она всегда очень любила свою дочь, но говорила, что Луэлла в ней нуждается, а та – нет. Дочь все писала ей и писала, но это не помогло. Наконец она приехала сама, увидела, как изменилась ее мать, пришла в ужас, разрыдалась и чуть ли не на коленях умоляла ее уехать. Она и Луэлле все прямо высказала. Сказала ей, что та погубила своего мужа и всех, кто к ней приближался, и велела оставить в покое ее мать. С Луэллой случилась истерика, и тетя Эбби так перепугалась, что после ухода дочери позвала меня. Миссис Сэм Эббот уехала в своей коляске вся в слезах, плакала так, что слышали все соседи, и было отчего; больше она свою мать в живых не видела. В тот вечер я пошла к ним домой, тетя Эбби позвала меня – она стояла в дверях, закутавшись в зеленую клетчатую шаль. Как сейчас ее вижу. «Идите сюда, мисс Андерсон!» – крикнула она, задыхаясь. Я не медлила ни минуты. Оделась как могла быстрее, побежала к ней. Луэлла то смеялась, то плакала, а тетя Эбби пыталась ее успокоить, хотя сама была белой как простыня и дрожала так, что едва могла стоять.
– Ради всего святого, миссис Микстер, – сказала я. – Вы выглядите хуже нее. Вам нужно пойти лечь.
– О, со мной все в порядке, – ответила старуха. И продолжила говорить с Луэллой: – Ну-ну, перестань, бедный мой ягненочек, – бормотала она. – Тетушка Эбби с тобой. Она никуда не уедет, не бросит тебя. Не плачь, деточка моя.
– Оставьте ее со мной, прошу вас, миссис Микстер, и возвращайтесь в постель, – сказала я; в последнее время тетя Эбби бо́льшую часть дня лежала, хотя и ухитрялась как-то делать работу по дому.
– Я хорошо себя чувствую, – возразила старуха. – Как вы думаете, может, лучше позвать к ней доктора?
– Доктора? – сказала я. – Я думаю, лучше к вам позвать доктора. По-моему, вы нуждаетесь в помощи больше некоторых людей, которых я называть не буду. – И я посмотрела на Луэллу Миллер; та хохотала, рыдала и вообще вела себя так, словно она пуп земли. Она ловко притворялась – делала вид, что ей так плохо, что она ничего вокруг не замечает, но в то же время исподтишка внимательно наблюдала за нами.
Луэлле Миллер меня было не обмануть. Я ее насквозь видела. Наконец я вышла из себя, побежала домой, достала бутылочку валериановых капель, взяла пучок мяты, залила ее кипятком, смешала отвар с почти полстаканом валерьянки и вернулась к Луэлле. Подошла прямо к ней и протянула чашку, еще горячую.
– А теперь, – велела я, – Луэлла Миллер, глотай это немедленно!
– Что это – о, что это такое? – взвизгнула она и снова захохотала, так что я чуть не пристукнула ее.
– Бедный ягненочек, бедный маленький ягненочек, – пробормотала тетя Эбби. Она стояла рядом, еле держась на ногах, и пыталась приложить к ее лбу примочку из камфоры.
– Глотай это немедленно! – повторила я и больше не стала тратить время на церемонии.
Я просто взяла Луэллу Миллер за подбородок, запрокинула ей голову назад, дождалась, пока она раскроет рот, приложила ей чашку к губам и заорала: «Глотай, глотай, глотай!» И она проглотила все содержимое. Деваться ей было некуда, и мне кажется, снадобье ей помогло. Во всяком случае, она перестала хныкать, позволила мне отвести ее в постель и через полчаса уснула как младенец. Но бедной тете Эбби пришлось худо. Она не спала всю ночь, и я осталась с ней, хотя она и пыталась отправить меня домой: сказала, что не настолько больна, чтобы нуждаться в сиделках. Но я не ушла, сварила немного жидкой каши и всю ночь время от времени кормила старуху по ложечке. Мне показалось, что она умирает от истощения. Наутро, как только рассвело, я сбегала к Бисби и послала Джонни Бисби за доктором. Велела ему передать доктору, чтобы он поторопился, и тот пришел довольно скоро. Когда он вошел, бедная тетя Эбби, по-моему, уже ничего не понимала. Непонятно было даже, дышит ли она – настолько она была измождена. Когда доктор вошел, в комнату заглянула Луэлла в ночной сорочке с оборками – будто ребенок. Сейчас я словно вижу ее как живую. Глаза у нее были голубые, лицо бело-розовое, цветущее, и она с каким-то невинным удивлением взглянула на тетю Эбби, лежавшую на кровати.
– А что, – спросила она, – тетушка Эбби еще не встала?
– Нет, не встала, – ответила я, и весьма резко.
– А мне показалось, будто пахнет кофе, – сказала Луэлла.
– Кофе, – повторила я. – Думаю, если сегодня утром тебе хочется кофе, то придется варить его самой.
– Я никогда в жизни не варила кофе, – возразила она, ужасно изумленная. – Пока Эрастус был жив, он готовил мне кофе, потом – Лили, а затем тетя Эбби. Не думаю, что я смогу сварить себе кофе, мисс Андерсон.
– Можешь варить, а можешь и обойтись без него – делай как хочешь, – ответила я.
– И тетя Эбби сегодня не встанет? – удивилась она.
– Не думаю, – сказала я. – Она очень больна.
Я злилась все больше и больше. Что-то было такое в этой тщедушной девице с бело-розовым личиком, стоявшей передо мной и рассуждавшей о кофе, девице, уморившей до смерти несколько человек лучше ее и только что убившей еще одного… Я пожелала, чтобы кто-нибудь прикончил ее саму, прежде чем она снова начнет причинять людям вред.
– Значит, тетя Эбби больна? – протянула Луэлла, как будто она была расстроена и обижена.
– Да, – ответила я, – она больна и скоро умрет, и тогда ты останешься одна, и тебе придется самой зарабатывать себе на жизнь и самой себя обслуживать или обходиться без денег и еды.
Не знаю, наверное, я говорила жестко, но это была правда, и едва ли я была с ней строже, чем она того заслуживала. Во всяком случае, я о своих словах не пожалела. Ну а потом Луэлла расстроилась и снова впала в истерику, и я предоставила ей рыдать и обливаться слезами. Я просто оттащила ее в комнату в другой стороне дома, откуда тетя Эбби не могла бы услышать ее, если она вообще что-нибудь слышала (я в этом не была уверена), силой усадила ее в кресло и приказала сидеть здесь, и она меня послушалась. Луэлла рыдала там, пока не устала. Поняв, что никто не собирается бежать и нянчиться с ней, она замолчала. По крайней мере, надеюсь, что она поняла. Я в это время изо всех сил старалась не дать бедной тете Эбби испустить дух. Доктор сказал мне, что она в очень плохом состоянии, и дал сильнодействующее лекарство, и мне приходилось часто давать его по нескольку капель, а еще велел кормить ее как можно больше. Ну и я все делала, как он велел, до тех пор пока она уже не могла больше глотать. Тогда я послала за ее дочерью. Я начала понимать, что долго старуха не протянет. Раньше я в это не верила, несмотря на то что сама говорила Луэлле. Доктор снова пришел, и с ним миссис Сэм Эббот, но было уже поздно: мать ее умерла. Дочь тети Эбби бросила лишь один взгляд на тело матери, затем у нее сделалось суровое лицо, и она обернулась ко мне.
– Где она? – спросила миссис Эббот, и я поняла, что она имеет в виду Луэллу.
– Она там, на кухне, – ответила я. – Она слишком нервная, не может смотреть, как люди умирают. Боится упасть в обморок.
Тогда заговорил доктор, еще молодой человек. Старый доктор Парк умер за год до этого, а сейчас у нас работал совсем молодой парень, только что из колледжа.
– Миссис Миллер обладает слабым здоровьем, – сказал он, строго так, – и она правильно поступает, не желая огорчать себя.
«Ты следующий, юноша; она уже наложила на тебя свои хорошенькие лапки», – подумала я, но ничего ему не сказала.
Я просто ответила миссис Сэм Эббот, что Луэлла на кухне, и миссис Сэм Эббот вышла, и я за ней, и я никогда не слышала таких слов, которые она говорила Луэлле Миллер. Я и сама была немало сердита на Луэллу, но так бранить ее я бы никогда не осмелилась. Луэлла слишком перепугалась, чтобы устраивать истерику. Она просто шлепнулась в кресло. Казалось, она превратилась в какой-то маленький комок, а миссис Сэм Эббот стояла над ней и все говорила, и говорила правду. Думаю, правда оказалась слишком невыносимой для девчонки, в конце концов она упала в обморок, и в этом не было никакого притворства, в отличие от ее прежних истерик – поддельных, как я подозревала. Она лежала будто мертвая, и нам пришлось оставить ее на полу, и тут прибежал доктор, начал что-то говорить про слабое сердце и накинулся яростно на миссис Сэм Эббот, но та нисколечко не испугалась. Она смотрела на него, такая же белая, как Луэлла, лежавшая на полу, словно мертвая, в то время как доктор щупал ей пульс.
– Слабое сердце! – повторила она. – Слабое сердце! Какой вздор! Эта женщина отнюдь не слаба. У нее достаточно сил, чтобы вцепляться в других людей до тех пор, покуда они не умрут. Слабая? Это моя мать была слабой; эта женщина убила ее. Это так же верно, как если бы она вонзила нож ей в сердце.
Но доктор не слишком-то обратил внимание на эти слова. Он склонился над Луэллой Миллер, а та лежала на полу, желтые волосы ее разметались, миленькое розовое личико побледнело, голубые глаза, похожие на звезды, погасли, и он держал ее за руку, и гладил по лбу, и приказал мне принести бренди из комнаты тети Эбби. Тут я совершенно уверилась, что Луэлле была нужна новая жертва теперь, когда тетя умерла. Я подумала о несчастном Эрастусе Миллере и даже пожалела бедного молодого доктора, который увлекся хорошеньким личиком, и решила не спускать с них глаз.
Я ждала месяц после того, как тетю Эбби похоронили; доктор стал часто навещать Луэллу, и среди соседей пошли слухи. Затем однажды вечером, когда доктора вызвали за город и его не было поблизости, я отправилась к Луэлле домой. Я нашла ее разряженной в голубое муслиновое платье в белый горошек, тщательно причесанной, – в нашей деревне ни одна девушка не могла с ней сравниться. Было что-то в Луэлле Миллер такое, что покоряло все сердца, но