мое сердце она покорить не смогла. Она сидела в гостиной, у окна, раскачиваясь в кресле-качалке, а Мария Браун ушла домой. Мария Браун ей помогала, или, скорее, делала за нее всю работу, потому что тому, кто сидит сложа руки, помогать не в чем. Мария Браун была женщиной очень работящей, семьи у нее не было, и она жила одна; поэтому она и предложила свою помощь. Я не могла понять, почему бы Луэлле самой не взяться за работу; она была не слабее Марии. Но Мария, видимо, считала, что Луэлла ничего не может, да и сама девчонка думала так же, так что Мария приходила и все за нее делала – стирала, и гладила, и готовила, пока Луэлла сидела и раскачивалась в кресле. После этого Мария прожила недолго. Она начала увядать точно так же, как и другие до нее. Ну, она была предупреждена, но когда люди начинали убеждать ее, она прямо с ума сходила: говорила, что Луэлла – несчастная, всеми обиженная женщина, слишком нежная, чтобы жить самостоятельно, и стыдно плохо говорить о ней. Если ей, Марии, суждено умереть, помогая тем, кто не может помочь сам себе, то она так и сделает. И она умерла.
– Я так понимаю, что Мария ушла, – сказала я Луэлле, входя и садясь напротив нее.
– Да, ушла полчаса назад, после того как приготовила ужин и вымыла посуду, – ответила Луэлла своим милым голоском.
– Мне кажется, что у Марии полно работы дома, – проговорила я едко, но Луэлле это было что с гуся вода. Она считала, что люди, которые ничем не хуже ее, обязаны ей прислуживать, и у нее просто не укладывалось в голове, что кто-то может считать это неправильным.
– Да, – ответила Луэлла, сама доброта и мягкость, – да, она говорила, что у нее сегодня стирка. Она сказала, что должна была постирать уже две недели назад.
– Почему бы ей тогда не остаться дома и не заняться своей стиркой, вместо того чтобы приходить сюда и делать твою работу? Ты точно так же можешь работать, даже еще и быстрее, чем она, – сказала я.
Луэлла посмотрела на меня, как ребенок на погремушку, и рассмеялась, невинно так.
– О, я не могу работать, мисс Андерсон, – возразила она. – Я никогда не работала. Мария обязана это делать.
Тогда я закричала.
– Обязана?! – крикнула я. – Обязана! Нисколько она тебе не обязана. У Марии есть собственный дом и есть на что жить. Совсем она не обязана приходить сюда и надрываться, как рабыня, и убивать себя.
Луэлла просто сидела и смотрела на меня – ну точь-в-точь как кукла, которую так обидели, что она даже ожила.
– Да, – повторила я, – она себя убивает. И умрет, так же как Эрастус, и Лили, и тетя Эбби. Ты убиваешь ее точно так же, как их. Не знаю, кто ты такая, но мне кажется, что на тебе лежит проклятие, – сказала я. – Ты погубишь любого человека, оказавшегося достаточно глупым, чтобы иметь с тобой дело.
Она уставилась на меня и сильно побледнела.
– И Мария – не единственная, кого ты собираешься убить, – продолжала я. – Ты собираешься покончить и с доктором Малкомом.
Тогда Луэлла вся покраснела.
– Я не хочу убивать его! – сказала она и начала плакать.
– Нет, хочешь! – возразила я.
А затем я заговорила с ней так, как никогда прежде. Понимаете ли, я все вспоминала Эрастуса. Я сказала, что нечего ей думать о мужчинах, после того как она загубила жизнь своего мужа; говорила, что она ужасная женщина, и это как раз было верно; но вот недавно я подумала – а понимала ли это она сама? А может быть, она была как ребенок с ножницами, который режет всех вокруг, сам не понимая, что творит?
Луэлла становилась все бледнее и бледнее и не отрывала глаз от моего лица. В том, как она на меня смотрела, не говоря ни слова, было нечто ужасное. Я замолчала и ушла домой. Я не стала в тот вечер ложиться спать, но огонь у нее погас, когда еще не было девяти, и когда доктор Малком, проезжая мимо, приостановился, то увидел, что в окнах темно, и поехал дальше. В следующее воскресенье мне показалось, что Луэлла его избегает, так что он не пошел к ней домой, и я начала думать, что, может быть, в конце концов, у нее осталась совесть. Прошла всего неделя после смерти бедной Марии Браун – она наступила неожиданно, хотя все понимали, что бедняжке недолго оставалось жить. Ну так вот, все очень расстроились, поползли темные слухи. Говорили, что дни колдовства вернулись, и избегали Луэллы. Она держалась с доктором холодно, и он не ходил к ней, так что некому стало ей помогать. Не знаю, как она жила это время. Я не пошла предлагать ей помощь – не потому, что боялась умереть, как остальные, но потому, что считала ее способной выполнять всю работу не хуже меня. Я подумала, что пора ей делать все самой и перестать губить других. Но прошло немного времени, и люди стали говорить, будто Луэлла больна и скоро умрет, так же, как ее муж, и Лили, и тетя Эбби, и прочие. Я сама заметила, что выглядит она очень плохо. Я часто видела, как она возвращается из лавки со свертком, и мне казалось, что она едва тащится. Но я вспоминала, как Эрастус прислуживал жене и ухаживал за ней, когда еле мог переставлять ноги, и не выходила, чтобы помочь ей.
Но наконец однажды утром я увидела, как к ее дому, словно обезумевший, подкатил доктор со своим саквояжем, а после ужина ко мне пришла миссис Бэббит и сказала, что Луэлла совсем плоха.
– Я бы пошла к ней, – вздохнула она, – но у меня дети. Может, люди и врут, но все равно странно: все люди, которые ей помогали, умерли.
Я на это ничего не ответила, но вспомнила, что Луэлла была женой Эрастуса, что он с нее глаз не сводил, и решила пойти к ней завтра утром, если ей не станет лучше, и посмотреть, не нужно ли ей чего. Но наутро, выглянув в окно, я увидела, как девчонка выходит на крыльцо, здоровая как прежде. Вскоре пришла миссис Бэббит и сказала мне, что доктор нанял Луэлле служанку по имени Сара Джонс и что он наверняка собирается жениться на бывшей больной.
Я и сама в тот вечер увидела, как они целуются на крыльце, и поняла, что это правда. Девушка-служанка пришла на следующий день и начала носиться по дому. Не думаю, что Луэлла подметала хоть раз с того дня, как умерла Мария. Сара мыла полы, вытирала пыль, стирала и гладила; весь день во дворе сушились одежда, белье и ковры; и когда Луэлла выходила на улицу, служанка поддерживала ее и помогала ей спускаться и подниматься, как будто та не умела ходить.
Ну, все поняли, что Луэлла и доктор собираются пожениться, но скоро заговорили, что он плохо выглядит, так же, как прежде о других; и Сара Джонс, видимо, тоже заболела.
Доктор и правда умер. Он хотел перед смертью жениться, чтобы оставить свое скромное имущество Луэлле, но испустил дух прежде, чем пришел священник, а через неделю умерла и Сара Джонс.
Для Луэллы Миллер это был конец. Никто во всей деревне не захотел и пальцем пошевелить ради нее. Даже началось нечто вроде паники. Тогда она действительно стала вянуть. Ей пришлось ходить в лавку самой, потому что миссис Бэббит не разрешала Томми помочь ей, и я видела, как она проходит мимо, через каждые два-три шага останавливаясь передохнуть. Ну, я терпела это сколько могла, но однажды, когда Луэлла шла нагруженная и, остановившись, прислонилась к забору Бэббитов, я выбежала, взяла у нее узлы и отнесла их в дом. Потом я ушла к себе и не ответила ей ни единого слова, хотя она звала меня душераздирающим, жалобным голосом. В тот вечер я заболела, простудилась, и болела целых две недели. Миссис Бэббит видела, как я выбежала помочь Луэлле, и пришла сказать мне, что я теперь от этого умру. Я сама не знала, правда это или нет, но не могла иначе поступить со вдовой Эрастуса.
Думаю, в последние две недели Луэлле пришлось худо. Она действительно заболела, но никто из соседей не осмеливался подойти к ее дому. Не знаю, много ли ей было нужно на самом деле – в доме у нее было полно еды, а погода стояла теплая, и она каждый день ухитрялась готовить себе немного овсянки, но все же думаю, что ей приходилось нелегко – ей, которую всю жизнь обожали и обихаживали.
Однажды утром, когда я настолько поправилась, что смогла выходить из дому, я решила зайти к Луэлле. Только что меня навестила миссис Бэббит и сказала, что из трубы в доме Луэллы не идет дым и она понимает, что кто-то обязан войти и посмотреть, но она не может – у нее дети. Тогда я встала, хотя уже две недели не выходила из дому, и пошла туда. Луэлла лежала на кровати – она умирала.
Она продержалась весь этот день и еще полночи. Я осталась с ней после того, как ушел новый доктор. Больше никто не осмеливался прийти к Луэлле. Около полуночи я на минуту оставила ее и сбегала домой за своим лекарством – мне стало совсем плохо.
В ту ночь светила полная луна, и я, выйдя из своего дома, чтобы вернуться к Луэлле, замерла на месте – я кое-что увидела.
В этот момент Лидия Андерсон всегда с некоторым вызовом говорила, что она не ждет, чтобы ей поверили, а затем приглушенным голосом продолжала:
– Я видела то, что видела, и я знаю, что это правда, и на своем смертном ложе могу поклясться, что не лгу. Я увидела Луэллу Миллер, и Эрастуса Миллера, и Лили, и тетю Эбби, и Марию, и доктора, и Сару – все они выходили из ее дверей, и все, кроме Луэллы, светились белым в лунном свете, и все они помогали ей идти, пока она не поплыла над землей, как они. Тогда все исчезло. Минуту я стояла – сердце мое колотилось, затем перебежала через дорогу. Подумала было позвать миссис Бэббит, но решила, что та испугается. И я пошла одна, хотя уже поняла, что случилось. Луэлла мирно покоилась на кровати – мертвая.
Такую историю рассказывала старуха, Лидия Андерсон, но продолжение ее было рассказано другими людьми, и потом история эта превратилась в местную легенду.
Лидия Андерсон умерла в восемьдесят семь лет. Она до самого конца была на удивление бодрой и здоровой, но примерно за две недели до смерти захворала.
Однажды вечером, когда светила полная луна, она сидела возле окна у себя в гостиной, как вдруг вскрикнула, выбежала из дома и перебежала улицу – соседка, ухаживавшая за ней, не успела ее остановить. Она поспешила следом и нашла Лидию Андерсон распростертой на земле у дверей заброшенного дома Луэллы Миллер. Старуха была мертва.