В отчаянии сознавая, что слабеет, Дезмонд вдруг задал себе вопрос, а не сон ли все это – ужасный, безумный сон, – и не смог полностью отринуть эту мысль, ибо, как часто бывает во сне, к реальному ужасу его положения примешивались невероятные, невообразимые вещи. Внезапно ему показалось, что в подземелье что-то движется, и это не Прайор. И не тень Прайора – та, большая и черная, распласталась по сводчатому потолку. А это «что-то» было совсем небольшим, узким и белым. Но оно шевелилось и росло – и превращалось из простой белой линии в узкий продолговатый белый клин между крышкой гроба и самим гробом, что стоял на постаменте напротив Дезмонда.
Прайор меж тем, замерев на месте, продолжал смотреть сверху вниз на свою жертву. Угасавшие чувства Дезмонда уже перестали воспринимать что-либо – он испытывал лишь вялое удивление. Бывает так, что, если вскрикнешь во сне, проснешься, – но он не мог закричать. Возможно, если пошевелиться… Но прежде чем он смог предпринять отчаянное волевое усилие, чтобы сдвинуться с места, задвигалось кое-что другое. Черная крышка гроба напротив медленно приподнялась и затем стремительно упала с грохотом, который усилило эхо, а из гроба поднялась фигура, закутанная в белое, повалила Прайора на пол склепа, и они принялись бороться, безмолвно перекатываясь друг через друга. Однако Дезмонд, перед тем как потерять сознание, успел услышать только вопль Прайора, когда тот, обернувшись на грохот крышки, увидел прыгающую на него фигуру в белом одеянии.
– Все в порядке, – таковы были первые слова, которые услышал Дезмонд, когда очнулся. Над ним склонился Верней с флягой, наполненной бренди. – Вам ничто не угрожает. Он связан и заперт в лаборатории. Нет-нет, там тоже нет ничего страшного, – добавил он, проследив за взглядом Дезмонда, покосившегося на открытый гроб. – Это был я. Мне не удалось придумать ничего другого, чтобы спасти вас. Вы можете идти? Позвольте помочь вам. Я уже открыл решетку. Идемте.
Выбравшись на солнечный свет, который он уже не чаял увидеть вновь, Дезмонд заморгал. Он опять сидел в том же плетеном кресле. Бросив взгляд на солнечные часы на стене дома, он обнаружил, что все случившееся заняло менее часа.
– Расскажите мне все, – попросил он Вернея. Тот начал говорить – скупыми, отрывистыми фразами.
– Я ведь пытался предостеречь вас, – сказал он. – Вы помните – из окна. Поначалу я действительно верил в его эксперименты. И, кроме того… он кое-что разузнал обо мне… но молчал об этом. Я кое-что совершил на заре юности и, ей-богу, с лихвой заплатил за это. И как раз перед тем, как вы прибыли, я узнал, что же на самом деле произошло с другими гостями. Это чудовище, Лопес, проболтался, когда был пьян. Бездушная тварь! А в тот первый вечер я поссорился с Прайором, и он пообещал мне, что не тронет вас. Но потом нарушил свое обещание.
– Вы же могли открыть мне все.
– Ну, вы ведь были не в том состоянии, чтобы разговаривать, не правда ли? А он пообещал мне, что отошлет нас, как только вам станет лучше. К тому же он был добр ко мне. Но когда я услышал, что он заговорил про решетку и ключ, я все понял… поэтому я взял простыню и…
– Но почему вы не появились раньше?
– Я не осмелился. Он мог без труда одолеть меня, если бы знал, с кем имеет дело. Кроме того, он все время расхаживал взад-вперед – а мне необходимо было застать его врасплох. Я мог рассчитывать лишь на то, что он на миг-другой растеряется, подумав, что мертвец и впрямь воротился к жизни, чтобы защитить вас.
Сейчас я собираюсь запрячь лошадь и отвезти вас в полицейский участок в Криттендене. А уж оттуда пришлют людей для его ареста. Всем известно, что он не в своем уме, но, чтобы засадить его за решетку, нужно было дождаться, пока он едва не убьет кого-нибудь. Таковы законы, знаете ли…
– Но вы… полиция… они не…
– Мне ничто не угрожает, – сухо ответил Верней. – Кроме старика, никто ничего не знает, а теперь ни единому его слову не поверят. Он, конечно, не отсылал ваших писем, не писал вашему другу и отправил восвояси эксперта Общества психических исследований. Мало того, я не могу найти Лопеса; вероятно, он догадался, что что-то произошло, и сбежал.
Но дело обстояло иначе. Когда наряд полиции, весьма предусмотрительно усиленный до полудюжины человек, прибыл в Дом с привидением, чтобы забрать старика, он обнаружил Лопеса припавшим к запертой решетке склепа; слуга упорно молчал, издавая лишь невнятное мычание. Так же упорно молчал и его хозяин. В момент ареста он не проронил ни слова. С тех пор он так ни разу и не заговорил.
Эдвард Фредерик Бенсон(1867–1940)Миссис Эмворт
Селение Максли, где прошлым летом и осенью произошли эти странные события, расположено на поросшем вереском и соснами нагорье Сассекса. Во всей Англии не сыскать более милого и полезного для здоровья места. Южный ветер приносит с собой запахи моря; с востока высокие холмы защищают этот край от мартовского ненастья, а с запада и севера его овевает легкий ветерок, напоенный ароматами протянувшихся на многие мили лесов и вересковых пустошей.
Жителей в селении немного, зато приятных глазу видов в избытке. Посередине единственной улицы, с широкой проезжей частью и просторными лужайками слева и справа от нее, находится маленькая нормандская церквушка, возле которой расположено старинное кладбище, давно заброшенное; прочие строения – это дюжина скромных домиков в георгианском стиле, сложенных из красного кирпича, с высокими окнами, квадратными цветниками перед фасадом и продолговатыми на задворках; этот ряд мирных жилищ замыкают два десятка лавок и около сорока крытых соломой изб, принадлежащих работникам из соседних поместий. Всеобщий покой, к великому сожалению, нарушается по субботам и воскресеньям: через Максли проходит одна из магистралей, ведущих из Лондона в Брайтон, и наша тихая улица каждую неделю становится треком для несущихся мимо легковых автомобилей и велосипедов.
На въезде в селение вывешен знак, предупреждающий об ограничении скорости, который, кажется, лишь подзадоривает водителей разгоняться еще сильнее – им нет никаких причин поступать иначе, раз дорога впереди пряма и свободна. Соответственно, жительницы Максли, завидев приближающуюся машину, протестующе зажимают носы и рты платочками, хотя улица заасфальтирована и подобные меры предосторожности против пыли излишни. Но на исходе воскресного дня ватага лихачей исчезает, и мы снова погружаемся в пятидневное блаженное уединение. Забастовки железнодорожников, которые так часто сотрясают страну, оставляют нас равнодушными, поскольку большинство обитателей селения никогда не покидают его пределы.
Я являюсь счастливым владельцем одного из упомянутых маленьких домиков в георгианском стиле и считаю не меньшей удачей то обстоятельство, что моим соседом оказался столь интересный и общительный человек, как Фрэнсис Эркомб, закоренелый макслианец, никогда не ночевавший вдали от своего дома, который находится как раз напротив моего, на другой стороне улицы. Мы живем по соседству приблизительно два года, с тех пор как он, еще будучи мужчиной средних лет, оставил кафедру психологии в Кембридже и посвятил себя изучению тех сокровенных и не-обычных явлений, которые, как кажется, в равной мере касаются физической и психической сторон человеческой природы. Более того, отставка Эркомба была связана с его стремлением проникнуть в загадочные, неизведанные сферы, которые начинаются у границ науки и самое существование которых столь решительно отрицают материалистически настроенные умы: он выступал за то, чтобы в обязательном порядке экзаменовать студентов-медиков на предмет их способности к месмеризму, а также предлагал ввести вопросник для проверки их знаний в таких областях, как видения в момент смерти, дома, населенные призраками, вампиризм, автоматическое письмо и одержимость.
– Меня, конечно, не стали слушать, – сетовал он, – ибо эти авторитеты ничего не боятся так, как знания, а путь знания пролегает через исследование подобных феноменов. Функции человеческого тела в общих чертах известны; эта территория худо-бедно изучена и нанесена на карту. Однако за ее пределами, вне всякого сомнения, простираются обширные неведомые земли, и подлинными первооткрывателями становятся те, кто, рискуя быть осмеянным за легковерие и суеверность, тем не менее жадно стремится в эти туманные и, вероятно, опасные края. Я чувствовал, что, отправившись туда без компаса и рюкзака, смогу принести больше пользы, нежели сидя в клетке и щебеча, точно канарейка, о том, что давно всем известно. К тому же человек, который ощущает себя всего лишь учеником, ни в коем случае не должен учить других; только самодовольный осел способен преподавать.
Так вот, тому, кто, подобно мне, испытывает дразнящий и жгучий интерес к упомянутым «туманным и опасным краям», нельзя было пожелать более восхитительного соседа, чем Фрэнсис Эркомб; а минувшей весной в нашей славной общине появилась еще одна исключительно приятная особа, а именно миссис Эмворт, вдова индийского государственного чиновника. После того как в Пешаваре скончался ее муж, который был судьей в Северо-Западных провинциях, она вернулась в Англию и, проведя год в Лондоне, почувствовала желание сменить туманы и грязь города на простор и солнечную погоду сельской местности. Кроме того, у нее была причина поселиться именно в Максли – столетие назад здесь родились ее предки, и на старом кладбище, ныне заброшенном, можно найти немало могильных плит, на которых начертана ее девичья фамилия – Честон. Высокая, энергичная, общительная, она быстро пробудила жителей Максли от привычной спячки. Большинство из нас составляли холостяки, или старые девы, или пожилые люди, не слишком склонные к гостеприимству, и до появления миссис Эмворт апогеем веселья в наших краях были чаепития с последующим бриджем и возвращением в галошах (если случался ненастный день) домой, где каждого ожидал его ужин на одну персону. Но миссис Эмворт открыла нам более общительный образ жизни, введя в моду совместные ланчи и легкие обеды. В иные вечера, когда подобных приглашений не ожидалось, одинокому мужчине вроде меня было приятно знать, что, позвонив миссис Эмворт (чей дом находился менее чем в сотне ярдов от моего) и осведомившись, можно ли заглянуть после ужина на партию пикета перед сном, он, весьма вероятно, услышит утвердительный ответ. Она встречала гостя с живой и дружеской приязнью, и затем следовали стакан портвейна, чашка кофе, сигарета и игра в пикет, игра на фортепьяно и прелестное пение хозяйки дома. Когда дни стали длиннее, местом нашей игры сделался сад, который миссис Эмворт за несколько месяцев превратила из рассадника слизняков и улиток в живописный уголок, полный цветущих растений.